А. Монвиж-Монтвид

Дарственная

Действующие лица:

Модест Петрович Мусоргский, композитор.

Владимир Васильевич Стасов, музыкальный критик, наставник Мусоргского.

Николай Андреевич Римский-Корсаков, композитор, друг Мусоргского.

Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов, граф, поэт, близкий друг Мусоргского.

Тертий Иванович Филиппов, сенатор, меломан, бывший начальник Мусоргского.

Сторож.

Действие происходит в Николаевском военном госпитале в марте 1881 года, в бедно обставленной одиночной больничной палате.


Явление 1

Полулежащий Мусоргский в халате (с картины Репина) и сторож.

Мусоргский. Чудно, братец! Я болен, но никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. Всем я нужен, все обо мне заботятся.

Сторож. Это уж завсегда так, Ваше благородие! Моя старуха, вот, когда я хворал… (Хмыкает, качает головой).

Мусоргский. Как ловко они, всё-таки, придумали: поместить меня в госпиталь как денщика ординатора Бертенсона! Я бы в жизни не догадался!

Сторож. Так точно, ловко! Штатских сюда не берут. (Тихо) Если, конечно, не заплатить… (Кашляет в кулак).

Мусоргский. Теперь вот и деньги появились. Брат Филарет привёз…

Сторож. Брат – он завсегда поможет. Известное дело, родная кровь.

Мусоргский. А, веришь ли, сюда привезли – своего халата не было. Цезарь свой одолжил.

Сторож. Это такой важный господин? Генерал, не иначе!

Мусоргский. Он самый! Важный стал! А ведь я у него на свадьбе когда-то шафером был… Приходит на днях, чудак, и так растрогался, что свой платочек подарил. На память, говорит! А я-то было сам помирать собирался

Сторож. Бог даст, поправитесь, Ваше благородие! Доктор Бертенсон говорит, что, ежели (смущённо кашляет) не пить, не выпивать, то есть, то всё, бог даст, может, и обойдётся…

Мусоргский. Не до пития мне сейчас! Столько замыслов, что в голове тесно. Мелодии так и просятся! (пауза) Я вот, думаю, не махнуть ли в Константинополь!

Сторож (удивлённо). Это к туркам?

Мусоргский. К ним самым! Есть у меня мысль одна… Чтобы музыку по правде писать, надо всё своими глазами видеть, своей душой прочувствовать!

Сторож (озадаченно). Оно, наверное, так.

Мусоргский. Это как художник. Если он не по правде рисовать будет, то кому такое художество нужно! Вот Илья приходил, мой портрет писал. Всё как есть, без прикрас! Может, и нехорош, но уж какой есть! Вот так и я в музыке! Сплю и вижу, как народ показать! Ем и помышляю о нём, пью – мерещится мне он, он один, цельный, большой, не подкрашенный.

За дверью шум голосов, шаги. Сторож выглядывает.

Сторож. К Вам посетители, Ваше благородие! И всё такие важные господа!

Сторож выходит.

Явление 2

Стасов, Римский-Корсаков, Голенищев-Кутузов, Филиппов у дверей тихо  переговариваются между собой.

Стасов. Он – человек конченый, постараемся сделать, что можно, хотя бы для последних только дней, а не для спасения его.

Голенищев-Кутузов (горестно). Эх, Модинька! Как он дошёл до такой жизни?!

Филиппов. Всё от слабохарактерности и излишней чувствительности. Его брат, Филарет Петрович, так и сказал. Считал, дескать, русского мужика за настоящего человека, вследствие чего и потерпел убытки и нужду. Говорят, от наследства ради этого отказался… Излишнее прекраснодушие – оно тоже, знаете ли, опасно… Везде мера надобна!

Римский-Корсаков. Да причём тут деньги! Вино – вот корень! Если бы он не связался с последними пьяницами и мерзавцами в этом трактире!..

Стасов. Заметьте, окончательно он опустился тогда, когда я был в отъезде!

Филиппов. Он же взрослый человек! Мы же ему не няньки, в конце концов! Я, со своей стороны, пытался оказать влияние…

Голенищев-Кутузов. Мы – люди семейные. Не можем же мы за ним всё время приглядывать!

Римский-Корсаков. И, потом, дела, профессура… Это в молодости мы могли квартиру снимать на двоих, работать вместе, обсуждать…

Филиппов. Но, господа, давайте, всё же, перейдём к делу!

Римский-Корсаков. Только, всё же, поосторожнее. Модест – человек мнительный. Ещё вообразит невесть что…

Голенищев-Кутузов. Как бы он чего лишнего не подумал…

Стасов (решительно). Такая бумага необходима!

Филиппов. А то потом начнутся, знаете ли, всякие препятствия со стороны родственников, претензии…

Явление 3

Стасов, Римский-Корсаков, Голенищев-Кутузов, Филиппов подходят к кровати Мусоргского. Тот оживляется.

Стасов (бодро, немного шутливо). Приветствуем Мусорянина!

Мусоргский: И вам привет, друзья. Генераллисимус! Корсинька! Арсюша! (слегка удивлённо) Тертий Иванович!

Римский-Корсаков. Здравствуй, Модест! Ты, я вижу, бодр!

Модест. Иду на поправку! А то, было, совсем помирать собрался! Илья, вот, портрет закончить спешил, с натуры.

Стасов. Ну, слава богу, успел!

Неловкая пауза. Все смущены.

Римский-Корсаков. Бог даст, ещё не однажды тебя напишет!

Голенищев-Кутузов (Мусоргскому). И ты ещё много чего напишешь!

Мусоргский (Голенищеву-Кутузову). Знаешь, Арсюша, мне хотелось бы совсем чего-нибудь нового, мною ещё не тронутого… До сих пор мы с тобой занимались только мелочами, давай же вместе работать над чем-нибудь крупным…

Голенищев-Кутузов. Поработаем ещё! Пора, пора за либретто браться…

Мусоргский. Хочу, вот, в Константинополь съездить. Своими глазами посмотреть. Может, вместе махнём, а?

Голенищев-Кутузов и Стасов переглядываются.

Голенищев-Кутузов. А почему нет? (мнётся) Только тут есть такое дело…

Стасов. Мы к тебе с одной бумагой пришли…

Мусоргский. Что за бумага? Давайте её сюда!

Голенищев-Кутузов достаёт перо и чернильницу. Филиппов выступает вперёд, прокашливается.

Филиппов. Во избежание возможных недоразумений, следует распорядиться имуществом, дабы, в случае (прокашливается)… В случае смерти избежать возможных недоразумений.

Мусоргский. Это вы про завещание, Тертий Иванович? Что же это вы поздно пришли? Я уж почти совсем помирать раздумал! Да и имущества-то у меня никакого нет!

Римский-Корсаков. Ну, Модест, не скромничай! Думаешь, твои сочинения ничего не стоят?

Мусоргский. Ах, они! Так и пусть их любой играет, кому вздумается. Я только рад! Какая же это собственность!

Голенищев-Кутузов. Подобное отношение к деньгам и к собственному труду и привело тебя к такой бедности!

Мусоргский. А мне многого и не надобно! Мне бы только покой! Для работы покой нужен!

Стасов. Это ты говоришь: мол, исполняй, кто хочет! А если после смерти… в случае смерти родственники скажут, что, мол, это наше? Как тогда?

Мусоргский. Это Филарет, что ли? Да он никогда…

Стасов (качает головой). Как знать!.. Может, и Филарет. А, может, и ещё кто…

Филиппов. С другой стороны, я бы всё, что возможно, издал. В лучшем виде.

Стасов. Тертий Иванович настойчивый! Он издаст, вот увидишь!

Мусоргский (усмехается). Как же я увижу, если ты меня, считай, похоронил! Ну, ладно, давайте сюда ваше завещание!

Филиппов. Не завещание, с вашего позволения, а дарственную.

Мусоргский (изумлённо). Дарственную? Зачем?

Филиппов. Так, в некотором роде, проще уладить различные формальности.

Мусоргский. А если я вдруг не помру? Что тогда?

Римский-Корсаков. Ну, Тертий Иванович – порядочный человек… И он никогда себе не позволит воспользоваться… (смешивается, смотрит в пол).

Голенищев-Кутузов (наигранно бодро). Это же только формальность! Никто у тебя твои сочинения не отнимет!

Мусоргский (переводит взгляд с одного посетителя на другого, растерянно). Да как же так, господа! Я же живой!

Стасов (Мусоргскому, строго). Модест! Давай смотреть правде в глаза! Положение очень серьёзное. Всё крайне запущено! (Доверительно) Вспомни, как ты когда-то бросил карьеру гвардейца, пожертвовав всем ради искусства, хотя я тебя и отговаривал. Так неужели теперь ты не пожертвуешь ради него какими-то формальными правами!

Мусоргский. Так пусть Тертий Иванович издаёт, я препятствовать не буду. И завещание могу подписать. Но вот так, живому человеку всего лишиться…

Римский-Корсаков. Господа! Может, действительно…

Стасов сердито смотрит на Римского-Корсакова, тот умолкает, отворачивается.

Филиппов. И, всё-таки, господа, дарственная здесь будет уместнее. Я тут, с вашего позволения, набросал текст.

Филиппов достаёт бумагу, надевает очки, прокашливается, читает.

Филиппов (скороговоркой). Я, нижеподписавшийся, Модест Петрович Мусоргский, выдал сей акт тайному советнику Тертию Ивановичу Филиппову в том, что подарил ему в полную и единственную его собственность все принадлежащие мне авторские права на все музыкальные мои сочинения…

Голенищев-Кутузов (заглядывая в бумагу через плечо Филиппова). Надо добавить «Как уже изданные, так и неизданные». А то у Модиньки много чего только в рукописях осталось…

Филиппов (Голенищеву-Кутузову). Очень хорошо! Впишите, не сочтите за труд.

Голенищев-Кутузов вписывает несколько слов.

Филиппов (продолжает читать). Оценивая эти права… Тут, господа, я в некотором замешательстве. Во сколько можно всё это оценить?

Стасов. Ну, скажем, тысячу рублей…

Римский-Корсаков. Хотя бы две!

Стасов. Пусть будет по сему. Тертий Иванович, не возражаете?

Филиппов кивает. Стасов вписывает в документ несколько слов.

Филиппов (продолжает читать). Из этого акта исключаются сочинения, уже проданные другим лицам. (Смотрит поверх очков на Мусоргского). Если таковые, конечно, имеются. Далее, какой у вас чин, запамятовал?

Мусоргский молчит.

Римский-Корсаков (глядя в пол). Коллежский советник.

Филиппов (Римскому-Корсакову). Замечательно. Впишите, не сочтите за труд.

Римский-Корсаков, стараясь не смотреть на растерянного Мусоргского, подходит и вписывает несколько слов.

Стасов. Ну, вот, с божьей помощью, совместными усилиями… помните, как, во время оно, вместе балет писали?.. документ и готов. Теперь, Модест, осталось только подписать!

Мусоргский (переводя взгляд с одного на других). Господа, да как же так? Да что же это? Ведь я же живой человек!.. А так, как с покойника сняли… Я так не могу

Филиппов. Признаюсь, господа, для меня это как-то даже обидно! Казалось бы, сколько раз я Модеста Петровича и деньгами ссужал, и на прогулы глаза закрывал. А тут – такое недоверие!

Стасов (Филиппову). Погодите, Тертий Иванович! Сейчас Модест Петрович всё подпишет… (Мусоргскому). Ну, Модинька, не упрямься!

Мусоргский (отчаянно). Я не могу! Рука не поднимается!

Стасов (вздыхая, Римскому-Корсакову). Вот как далеко всё зашло. Уже и перо держать не может…

Римский-Корсаков смущённо кивает и отворачивается.

Стасов (Мусоргскому). Пусть Арсюша за тебя подпишет.

Стасов протягивает перо Голенищеву-Кутузову.

Мусоргский затравленно переводит взгляд с одного на другого. Стасов выдерживает взгляд. Голенищев-Кутузов опускает глаза. Римский-Корсаков смотрит куда-то в сторону. Филиппов чуть поодаль  внимательно следит за происходящим.

Мусоргский (печально, нежно). Арсюша

Голенищев-Кутузов (Мусоргскому, как будто объясняет ребёнку). Понимаешь, Модинька, иначе никак нельзя…

Стасов (Мусоргскому). Ну, согласен?

Мусоргский (тихо). Мне всё равно…

Голенищев-Кутузов, не глядя на Мусоргского, ставит подпись.

Стасов. Ну, вот и славно!

Мусоргский отворачивается к стене.

Филиппов берёт и бегло просматривает дарственную с подписью.

Филиппов. Я, пожалуй, откланяюсь, господа.

Филиппов выходит с дарственной.

Голенищев-Кутузов. Что, Модинька, устал? Ну, я, пожалуй, пойду. (Наигранно бодро). А оперу мы обязательно сделаем! И до Константинополя ещё доберёмся!

Голенищев-Кутузов выходит.

Стасов. Конечно, устал. Ну, лежи, лежи, набирайся сил.

Римский-Корсаков (смущённо). Я завтра загляну.

Мусоргский лежит отвернувшись и молча. Стасов и Римский-Корсаков направляются к двери, тихо переговариваясь между собой.

Римский-Корсаков. За модинькины партитуры я, конечно, возьмусь. «Хованщину» можно было бы инструментовать, предварительно очистив, но боже, что за сюжет! Никакой логики и связи; местами вовсе несценично. А если так, то еще вопрос, кончать ли её. Ведь с таким сюжетом она не может идти на сцене. А остальное… (безнадёжно машет рукой).

Стасов. Ты уж постарайся. Ещё бы «Бориса» подчистить…

Римский-Корсаков. Да, и подсократить кое-что…

Стасов. Это непременно.

Римский-Корсаков. Бедный Мусорянин!

Стасов кивает. Стасов и Римский-Корсаков выходят за кулисы.

Затихающий голос Стасова. Надо бы в газеты сообщить… А памятник я обязательно поставлю. Всем на зависть…

Явление 4

Мусоргский некоторое время лежит лицом к стене. Потом поворачивается.

Мусоргский. Я, нижеподписавшийся… Советник… Тьфу! Какой я, к чёрту, советник! Художник я! И подписываюсь в том… Нет, граф за меня подписывается… (нежно) Арсюша(сурово) Сам граф Голенищев-Кутузов подписывается за денщика ординатора Бертенсона в том, что ему пора, наконец, помереть! А с его писульками другие лучше разберутся. Вот, Корсинька – профессор, ему и карты в руки! А Мусорянин кто? Так, дилетант! Он свои сочинения без нашего генераллисимуса и объяснить не сможет!.. (пауза). А ведь нужны, нужны вещи коньячного Модеста, если они мне эту бумагу принесли! Ценят, значит… Хотя и поучают всю жизнь… Милий, вот, считает, что у меня в голове совсем пусто… Не знаю, глуп я или не глуп, но в музыке, кажется, не глуп! Моя музыка… (Внезапно прерывается. Затем горько, постепенно повышая голос) Хотя, почему моя? Сенатора Филиппова! Ценит! Аж в две тысячи рублей серебром! Издавать собирается! (Упавшим голосом). Где же вы, Тертий Иванович, раньше были, а?

Явление 5

В дверь заглядывает сторож.

Сторож. Не нужно ли чего?

Мусоргский. Эй, послушай, братец!

Сторож. Слушаю, Ваше благородие!

Мусоргский (усмехается). Да, какое я теперь благородие! Чай, слышал? Денщик ординатора Бертенсона.

Сторож. Что там написано, не могу знать. Но я вижу, что из благородных.

Мусоргский. Денщик Лейб-гвардии Преображенского Его Величества полка! (Усмехается, потом доверительно). Так вот, братец, сходи-ка за коньячком.

Сторож. Не могу, Ваше благородие!

Мусоргский. Это почему же?

Сторож. Доктор Бертенсон строжайше запретил! Так и сказал, что выпивка, мол, для него, для Вас, значит, яд смертельный.

Мусоргский. Да что доктора знают! Они тело лечат, а у меня, братец, душа болит!

Сторож мнётся.

Сторож. Оно, конечно, так… Когда душа болит… Но доктор Бертенсон

Мусоргский. День рождения у меня, братец… Сорок второй год…

Сторож. Поздравляю, Ваше благородие! Если день рождения, оно, конечно…

Мусоргский. И матушки моей шестнадцать лет как не стало…

Сторож (крестится). Царствие ей небесное!

Мусоргский. Вот и получается, братец, что не выпить – никак нельзя.

Сторож (мнётся). Оно, конечно… Но доктор…

Мусоргский. Деньги есть, не бойся. Это раньше у меня ни гроша не было! А теперь – богач. Брат Евгений приезжал. Сколько лет не виделись! А он деньжат привёз…

Сторож: Брат Евгений?

Мусоргский: Филарет-Евгений. Он младенцем хворал сильно, вот ему второе имя и дали, чтобы, значит, смерть обмануть… А теперь мне в пору второе имя брать…

Сторож. Неужто помогает, Ваше благородие?

Мусоргский. Ему помогло. А мне уже навряд ли… Ну, вот что, братец. Ты деньги-то возьми, и давай за коньячком. Душа просит!

Мусоргский достаёт деньги и протягивает сторожу. Сторож несколько секунд мнётся, потом быстрым движением берёт деньги.

Сторож. Здесь много будет, Ваше благородие!

Мусоргский. Ничего, братец, себе оставь. (В сторону) Мне-то они уже без надобности. (Сторожу) Выпьешь за упокой души раба божьего…

Сторож. Рабы божьей, стало быть? Матушки вашей?

Мусоргский. Да, конечно… Ступай, братец!

Сторож. Я мигом, Ваше благородие!

Сторож быстро выходит из палаты.

Явление 6

Мусоргский один.

Мусоргский. Что же это? Мысли путаются. Неужели, финал? (Пауза, потом задумчиво, но твёрдо).  В какой степени я послужил искусству,— не знаю; но чувствую, что сделал что-то праведное и бесповоротное. (Постепенно воодушевляясь). Крупно побеседовал! А, может, бог даст, и ещё побеседую? Выйду победителем и скажу людям новое слово дружбы и любви, прямое и во всю ширь русских полян, правдой звучащее! А что если Мусорянин да грянет по Руси-матушке! Рвану к новым берегам! (Пауза, затем обречённо). Вот только сил уже нет. Не доплыву, стало быть. Если б ещё вдвоём плыть. А одному каково? Другие-то все назад поворотили

Явление 7

Вбегает сторож с бутылкой.

Сторож. Принёс, Ваше благородие!

Мусоргский (с наигранной весёлостью). Ну, спасибо, братец! Выручил! Теперь пойдёт пир горой!

Сторож. А не нужно ли закусить чего?

Мусоргский (усмехается). Это мне без надобности. Я привычный…

Сторож (глядя на деньги, нерешительно). Тут много осталось…

Мусоргский (задумчиво). И они мне уже без надобности… (Сторожу)  Оставь, тебе-то пригодятся.

Сторож. Благодарствую!

Сторож оставляет бутылку и  выходит из палаты.

Явление 8

Мусоргский остаётся один. Смотрит на бутылку.

Мусоргский. Вот и финал… А как же «Хованщина»? Как же «Ярмарка»? И Арсюша новое либретто делать хотел…

Мусоргский отворачивается от бутылки.

Мусоргский. А, может, махнуть в Константинополь! К новым берегам! Ведь сколько ещё сделать надо! В голове тесно! В груди тесно! Я ведь, грешный человек, даже и не записал-то всего, что насочинял! Любовное отпевание Марфы столько раз наигрывал, а записать не удосужился… Отпевание… Сейчас самое время для отпевания…

Мусоргский берёт бутылку, откупоривает и долго на неё смотрит.

Мусоргский. Надо бы к «Песням и пляскам смерти» ещё одну добавить. Смерть денщика… От алкоголизма. В окружении добрых и понимающих господ, оценивших его имущество, какие-то безграмотные писульки, другого-то не нажил, в две тысячи рублей серебром и согласившихся о нём позаботиться, хотя искусством это и не считают!.. А ведь каждый половой в «Малом Ярославце» наизусть «Хованщину» знает! Значит, народ-то понял! Значит, сумел его показать, Мусорянин! Побеседовал!

Мусоргский ставит бутылку.

Мусоргский (после паузы). Побеседовал! Только вот больше и сказать ничего не могу. Хочу, но не могу. Язык не слушается. Руки не слушаются… Интересно, в каком виде явилась бы смерть этому пьянице-денщику? Половой? Трактирщик?.. Нет, бери выше! Думаю, какой-нибудь важный господин. Генерал. Или сенатор. Или граф. Или, на худой конец, профессор консерватории!

Мусоргский берёт бутылку.

Мусоргский. Ну, с днём рождения, Модест! К новым берегам!..

Мусоргский запрокидывает голову и выпивает бутылку одним глотком.

Мусоргский (кричит). Всё кончено! Ах, я, несчастный!

Мусоргский падает на кровать. Из-за двери выглядывает испуганный сторож. Крестится. Шепчет молитву.  Звучит начало «Катакомб» из «Картинок с выставки».

Занавес.


Приложение.

«Тысяча восемьсот восемьдесят первого года, марта четырнадцатого я, нижеподписавшийся, коллежский советник М. П. Мусоргский, выдал сей акт тайному советнику Тертию Ивановичу Филиппову в том, что подарил ему в полную и единственную его собственность все принадлежащие мне авторские права на все музыкальные мои сочинения, как уже изданные, так и неизданные».

Коллежский советник Модест Петрович Мусоргский, а за болезнью его по личной его просьбе расписался граф Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов.

«В доход государству взыскано десять рублей. По реестру № 2742».

Текст оригинала начат рукою Тертия Филиппова, продолжен Голенищевым-Кутузовым, Стасовым, Римским-Корсаковым и Гридниным  (журналист и антрепренёр, гражданский муж певицы Леоновой, которой в последние годы аккомпанировал Мусоргский, и в доме которой его настиг приступ болезни).

Мусоргский умер в день, который считал днём своего рождения. Этот же день был днём смерти его матери.

В пьесе использованы отрывки из писем Мусоргского, Стасова, Римского-Корсакова. Предсмертный возглас Мусоргского зафиксирован больничным персоналом.

Hosted by uCoz