Рассказы

Несколько историй убийств

Последний полёт
Андрей, задыхаясь от напряжения, бежал по лестнице вверх. Физическое развитие не было его сильной стороной, несмотря на хорошие природные данные. Но в этот момент ему даже не пришло в голову дожидаться лифта, а уж тем более проделывать свой путь к вершине со случайными попутчиками, запертыми вместе с ним в тесной кабине. Лестница, как это всегда бывает в многоэтажках, была грязной и заплёванной. Под ногами то и дело хрустели осколки разбитых бутылок, окурки, фантики, а облезлые стены, окрашенные когда-то в далёком прошлом в грязно-зелёный цвет, были сплошь испрещлены надписями: от похабных до просто глупых, даже иногда трогательных. Воняло куревом, пивом, мочой и ещё бог знает какими запахами, не поддающимися идентификации. Но вся эта обстановка, обычно так раздражавшая Андрея, на этот раз ничуть не привлекала его внимания. Молодому человеку нужно было подняться наверх, а что до пути... С таким же безразличиям к окружающим деталям, с каким он продвигался этот момент, он бежал бы сейчас и по мраморной лестнице дворца, и по чёрному ходу какого-нибудь притона.
С того момента, как Юля произнесла те самые слова, его приговор, Андрея уже не интересовало ничего вокруг. В тот день она долго его хвалила: говорила, какой он прекрасный человек, как она хорошо к нему относится. А потом объявила, что считает его своим другом, но они общались слишком долго, а потому в их отношениях пора сделать перерыв. Она что-то ещё долго объясняла, но он уже ничего не слышал. Запомнилась только фраза: "Так будет лучше для обоих". Почему это "для обоих", Андрей понять не мог. Эти слова всегда говорит при расставании тот, кто чувствует свою вину, тот, по чьей инициативе происходит разрыв. Но тогда он об этом не задумывался. Он, вместо звонкого юлиного голоса слышал какой-то неясный гул. Всё плыло перед глазами, а отчётливо выделялось только лицо любимой девушки; точнее, самую выразительную его часть: большие зелёные глаза, глядящие на него с сожалением, но не более того, обрамлённые пышными, распущенными светлыми волосами...
* * *
Окружающие всегда удивлялись, как они, будучи столь разными людьми, могли оказаться вместе. Андрей и сам часто искал ответа на этот вопрос, и обычно успокаивался на том, что ему просто повезло. Действительно, отличаясь с самого детства большой робостью и стеснительностью, он не смог перебороть их и позже, поступив в институт. Наоборот, с возрастом эти качества, казалось, только усиливались. Доходило до смешного: ему трудно было спросить дорогу у прохожего или лишний раз побеспокоить продавца, попросив показать поближе понравившуюся вещь. Разумеется, общение с девушками при таких проблемах практически исключалось, несмотря на весь пылкий романтизм его натуры и страстное желание любви. И это при том, что внешностью он обладал очень привлекательной: высокий рост, хорошее телосложение, правильные черты лица... Андрей, в общем-то, нравился девчонкам, особенно в статике. В динамике же дело портила некоторая излишняя угловатость, резкость движений, проистекавшая от тех же робости и нервности. Другой бы пользовался преимуществами своей внешности вовсю. Но не Андрей. И дело тут было не только в робости, но и в романтизме; он мечтал о том, чтобы влюбиться раз и навсегда.
Юля же по характеру была его полной противоположностью. Весёлая, яркая, энергичная, она отнюдь не отличалась стеснительностью. На фоне тихого, сдержанного Андрея она вообще казалась ураганом эмоций, которые никогда не считала нужным скрывать. Девушка не видела ничего зазорного в том, чтобы звонко рассмеяться или горько заплакать (Андрей же на людях лишь сдержанно улыбался или хмурился). Естественно, проблем с общением у неё не было никаких. Совсем уж болтушкой назвать её было нельзя, но поговорить она любила. И речь у неё была сответствующая: эмоциональная, быстрая, даже с проглатыванием окончаний слов. За то время, пока обдумывающий каждый шаг Андрей успевал сказать только слово, она могла выпалить целое предложение, а то и не одно.
Андрей и сам не мог понять, когда успел влюбиться в Юлю. Сначала, когда они оказались в одной институтской группе, он никак не выделял её среди остальных девушек. Она показалась ему симпатичной, но не более того. Юлю же тоже не сразу заинтересовал этот молчун. Девушка несколько раз отпускала по его поводу какие-то шутливые замечания, но для неё они ничего не значили; это было её привычным стилем общения. Андрею же, в отношениях с которым почти все держали дистанцию, которую он сам же и устанавливал, это было внове. Он потом долго анализировал её слова, интонации, и ему казалось, что в них непременно должен оказаться какой-то скрытый смысл, показатель отношения к нему. Чем больше он думал о Юле, тем больше находил в ней достоинств. Особенно его привлекала её улыбка; открытая, но в то же время немного загадочная. Появляющиеся на щеках ямочки отчего-то заставляли его сердце биться учащённее.
Вскоре и Андрей, как и всё необычное, стал вызывать у Юли некоторое удивление, переросшее в заинтересованность. Теперь она заговаривала с ним чаще, чем с остальными, не входящими в ближний круг общения. Несколько раз, на переменах, она даже подгадывала место и время так, чтобы на несколько минут остаться с ним наедине. Но в эти счастливые для него моменты Андрей только краснел и бледнел, мучительно, но, как правило, безуспешно пытаясь выдавить из себя хоть какие-нибудь подходящие к случаю слова. Юля обычно после этого только качала головой, улыбалась (загадочной, как казалось Андрею, улыбкой) и отходила в сторону. А он продолжал мучительно подбирать слова, обещая себе, что уж в следующий раз... Но на следующий раз всё повторялось.
Через некоторое время Андрей стал замечать, что думает о Юле всё чаще и чаще. Она даже иногда снилась ему по ночам. На Новый год он (встречая, в отличие от большинства сверстников этот праздник дома, с родителями), поднимая бокал, сентиментально загадал желание быть вместе с ней. Андрей старался оказываться рядом с Юлей когда это только было возможно. Он изучил её привычки и шёл в институт по той же дороге и в то же время, что и она, садился на лекциях поближе к ней... Словом, становился её тенью. Вскоре он сам понял, что влюбился окончательно и бесповоротно.
Сначала эта молчаливая преданность только забавляла девушку. Не испытывавшим глубокие чувства они, как правило, вообще кажутся смешными. Потом этот эскорт стал её раздражать. Несколько раз она довольно-таки жестоко высмеивала Андрея. После таких случаев он ходил как побитая собака и был настолько жалок, что Юля потом долго чувствовала уколы совести. От того, чтобы поговорить с ним серьёзно и запретить следовать за собой что-то её удерживало. Быть может, она боялась нанести юноше слишком большой удар, не хотела лишать его надежды. А, возможно, эта была своеобразная гордость; такое поклонение, хотя бы и в глубине души, не может не быть приятным. Но чем дальше, тем больше её трогала эта преданность.
Конечно, если бы со стороны Юли не было молчаливого одобрения или, вернее сказать, отсутствия осуждения, чувства Андрея, скорее всего, так и остались бы платоническими. Но он, переоценивавший знаки внимания с её стороны, наконец решился на действия. Конечно, не с первого раза. Однажды он, например, хотел пригласить Юлю на концерт и уже купил билеты, но так и не смог сказать ей об этом. Он долго ходил вокруг да около, и, в конце концов, когда уже прошли все сроки, билеты пришлось выбросить. Но чувства рвались наружу и робость, ещё недавно владевшая им безраздельно, начала совсем понемногу, но сдавать свои позиции. И вот однажды, в один из первых тёплых весенних дней, Андрей неожиданно даже для самого себя, густо покраснев и едва не заикаясь, предложил Юле пойти с ним на прогулку. Девушка удивилась такой неожиданной смелости своей всегда безмолвной тени и не могла не согласиться. С одной стороны, ей было просто любопытно, а с другой - Андрей был ей, в общем-то, приятен, и обижать его она не хотела. К тому же для неё, в отличие от него, это ничего не значило.
Это была странная встреча. Андрея, казалось, так и распирало от счастья, он был очень горд тем, что решился на этот шаг и получил согласие. Юле было даже как-то неловко от того, что она чувствовала как важна эта встреча для него, особенно по сравнению с ней. Андрей то подолгу молчал, с трудом подбирая слова и тему для разговора, то, словно в компенсацию, вдруг становился многословным. Для Юли такое поведение было совсем непривычным. Он, в отличие от большинства знакомых парней, не пытался её "убалтывать", не говорил всяких глупых и пошловатых вещей, а был очень серьёзен. Литература и музыка его явно привлекали больше пустой болтовни и институтских сплетен. В конце концов, Юле надоело это чередование молчания и словесных потоков, и она взяла нить беседы в свои руки. Девушка с удивлением обнаружила, что, если умело направлять разговор, Андрей является одним из самых интересных собеседников, с какими ей приходилось общаться...
После этой встречи, проводив Юлю до дома, Андрей летел как на крыльях. Будущее казалось ему безоблачным. Он был почему-то уверен, что теперь общение с любимой девушкой пойдёт как по маслу, и он сможет возбудить в ней ответное чувство. Юля, конечно, думала о состоявшейся встрече гораздо меньше. Но всё поведение Андрея, его речь, в каждом жесте и слове которого сквозило восхищение ею, не могли не тронуть её сердца, которое, к тому же, на данный момент было свободно. Ей казалось, что было бы жестоко отталкивать от себя этого чудака. Тем более, что он вызывал в ней симпатию.
После такого успеха Андрей сделался гораздо смелее и увереннее в себе (оставаясь, при том, гораздо более тихим и робким, чем сверстники). Он встречал и провожал Юлю, готовый ждать её часами, приглашал в театр и кино, тратя все свои скудные студенческие средства... Словом, делал всё, что мог для завоевания её любви. И, надо сказать, его усилия не проходили даром. Нет, Юля не влюбилась в него, но всё больше и больше ценила своего верного поклонника, видя в нём, скорее, верного и бескорыстного друга. Иногда его старомодная манера ухаживания немного раздражала девушку. Она говорила, что Андрею лучше было бы родиться лет сто назад. Да и выбор мест, куда он её приглашал, казался безнадёжно устаревшим.
Юля сама решила попытаться исправить последний недостаток, и повела Андрея на дискотеку. Никогда она ещё не видела его таким растерянным. Он выглядел совершенно ошалевшим от обрушившегося на него ритмичного шума и мерцающего света. Андрей не то что не раскрепостился в этих условиях (как надеялась Юля), но стал ещё более зажатым. К тому же, как выяснилось, он совершенно не умел танцевать. Андрей смотрел на Юлю и старался копировать её движения, но у него почти ничего не получалось. Движения выходили угловатыми и какими-то испуганными. Девушка сжалилась над ним, и они довольно-таки быстро вышли наружу. Андрей после этого вытер пот со лба и вздохнул с таким облегчением, как будто только что совершил очень тяжёлую работу или даже избежал какой-то опасности. Юля, глядя на него, не могла не рассмеяться. Но от посещения дискотек пока решила воздержаться и приучать Андрея к современной светской жизни более постепенно. В конце концов, она уже столько находилась по дискотекам и тому подобным мероприятиям, что даже в какой-то степени пресытилась ими. Андрей же мог дать ей то, что для неё было внове и чего трудно было ожидать от других сверстников.
Сначала робость и обходительность Андрея очень нравились Юле. По крайней мере от него нельзя было ожидать никаких пошлых намёков и наглых действий в стремлении как можно скорее установить более близкие отношения. Когда Андрей просто-напросто случайно прикоснулся к её руке, то даже вздрогнул и во взгляде у него в этот момент читалось такое блаженство, как будто он достиг вершины своих желаний. Но потом эта скованность стала понемногу раздражать девушку; она считала, что их отношениям пора перейти в более близкую фазу. Вот только ожидать что Андрей проявит хоть какую-нибудь инициативу можно было, по-видимому, не раньше, чем через несколько месяцев. Девушке это казалось тем более смешным, что она прекрасно видела как её кавалер изнывает от желания приобнять её, поцеловать. Да и ей всё сильнее начинало хотеться того же. Пришлось проявлять активность самой. Это было несложно. Сначала она пожаловалась на холод, а затем, когда Андрей решился-таки наконец её обнять, девушка так приблизила своё лицо к его губам, что удержаться от поцелуя не смог бы даже святой.
Целоваться Андрей совершенно не умел. Но в этом его осторожном, неумелом поцелуе было столько чувства, любовного трепета, что он показался Юле едва ли не самым сладким из испытанных ей. Андрей же пришёл от этого в такой неописуемый восторг, что несколько секунд вполне можно было опасаться за его рассудок. Он стоял, ещё не веря своему счастью, с блестящими глазами, покрасневший до корней волос и тяжело дышал. А потом его словно прорвало, и он разразился длинной, несвязной, но очень искренней речью, где признался девушке в любви. Юля ничего не ответила на это признание; она не могла сказать, что влюблена в Андрея и, в то же время, он был ей совсем не безразличен. Поэтому она просто прижалась к нему, и их губы опять слились в долгом поцелуе...
Теперь Андрей сделался немного посмелее. Но при этом обращался с Юлей так бережно, словно она была хрустальная. Его поклонение перед ней только росло, и девушке казалось, что он её просто обожествляет. Он ещё несколько раз говорил ей о своей любви и даже стал писать стихи, посвящённые ей. Читать их вслух он не решался, предпочитая вручать их Юле в письменном виде, но девушка иногда всё-таки настаивала на авторском чтении. Тогда он заикался, краснел, но ей это всё равно доставляло большое удовольствие. На бумаге эти строчки словно бы теряли часть своего обаяния.
В своих мечтах, фантазиях во время бессоных ночей Андрей постоянно видел себя рядом с Юлей. В них он то оказывался с ней на необитаемом острове, то спасал её во время каких-нибудь катастроф или нападений бандитов, иногда при этом героически погибая... Причём воздушные замки получались у него на редкость целомудренными. Он словно доходил до определённой черты, и не давал себе права пересечь её даже в мыслях. Он даже гнал от себя мысли о том, что может последовать за поцелуями, как будто боялся тем самым осквернить объект своего поклонения. Юля же, возбуждаемая поцелуями и жаркими словами чувствовала в себе готовность и желание идти дальше. Если бы Андрей действовал соответствующим образом или хотя бы намекнул на это, девушка безусловно ответила бы согласием. Других парней, которых она знала, приходилось останавливать, когда они слишком уж торопились форсировать ситуацию. Андрея же нужно было едва ли не подгонять. Ей казалось, что он скорее сделает ей предожение руки и сердца, чем сделает шаг в направлении интимной близости... И вновь она решила действовать сама.
Удобный случай предоставился вскоре, и Юля поняла, что не должна его упускать. Конечно, сделать первой шаг самой было непросто, но Юля была не из тех, кто долго колеблется. Приняв решение, она не собиралась от него отступать. Девушка считала, что если есть возможность исполнить желание, то ей надо пользоваться, не поддаваясь предрассудкам и преодолевая их сопротивление. Тем более, что здесь она старалась не только для себя, но и помогала влюблённому и безнадёжно робкому Андрею, сохнущему от глубоко спрятанных, но в то же время таких явных желаний... Удобный случай состоял в том, что юлина тётя, одинокая дама средних лет, уехала в довольно длительную, на несколько недель, командировку, поручив присматривать за квартирой своей сестре, юлиной матери. Мама рада была возложить эту обязанность на дочку, тем более, что она сама вызвалась её выполнять. Юлина мама вообще не любила много ходить, а мысль о том, что придётся добираться через полгорода, да ещё подниматься без лифта на пятый этаж, приводила её едва ли не в ужас. То ли дело Юля: она молодая, подвижная, да и от института не очень далеко. Так Юля почти на месяц получила в своё распоряжение целую квартиру.
Когда она сказала об этом Андрею, он, конечно же, ничего не понял, и даже посочувствовал девушке, что ей придётся тратить время на не слишком-то приятную обязанность, да ещё накануне сессии (к учёбе он относился намного серьёзнее, чем она). От такой его недогадливости Юля вдруг испытала такую досаду, что едва не выругалась вслух и даже хотела послать свою затею к чёрту. Но отступать было не в её правилах. Стиснув зубы и досчитав про себя до десяти, она невинным тоном предложила составить ей компанию. Андрей с радостью согласился; он и сам хотел предложить нечто подобное, только, как всегда, боялся, удобно ли это будет, не получится ли, что он напрашивается в гости. Да и вообще: его в эту квартиру вроде бы хозяева не звали...
На подходе к дому Юле и самой вдруг стало немного страшно. Она в какой-то момент даже готова была повернуть назад или же подняться в квартиру одна, оставив Андрея ждать внизу. Но, будучи натурой волевой, тут же устыдилась своей слабости и решительно открыла дверь в подъезд. Лестница была грязной и заплёванной, а на вошедших в подъезд обрушивался целый ворох неприятных ароматов, никак не соответствовавших романтическому настроению момента. Но Андрей не замечал ничего кроме Юли, и боялся только, как бы она не вступила в какое-нибудь из многочисленных нечистых мест, а сама девушка была слишком поглощена задуманным. Никто из соседей, к счастью, по пути не встретился. Это радовало: не будет лишних расспросов и сплетен. Что ж, своего рода тоже благоприятное предзнаменование...
Юля уже заходила сюда вчера. Ей нужно было осмотреться здесь, чтобы потом чувствовать себя увереннее, подготовиться к визиту. Это была обычная однокомнатная квартира, довольно опрятная и уютная. Девушка с неудовольствием отметила ужасную звукоизоляцию; перебранка соседей за стеной слышалась так отчётливо, словно стены были картонными. Почему-то раньше, заходя в гости к тёте, она этого не замечала. Наверное, потому, что это было не так уж важно; к тому же у тёти почти всегда работали и телевизор, и радио. Но, в целом, девушка осталась довольна увиденным. Андрей же, разумеется был тут впервые. Сняв ботинки, он прошёл на середину комнату и с некоторым любопытством, но, в то же время, смущённо оглядывал обстановку. Сам бы он вряд ли прошёл бы дальше прихожей, но Юля сказала, что нечего здесь толпиться, и он не стал спорить... Девушка же, тем временем, закрыла входную дверь на предохранитель (им не должен был мешать никто, пусть даже тётя внезапно вернулась бы) и медленно подошла к Андрею. "Вот мы, наконец, и остались одни",- Тихо, с улыбкой произнесла она и обняла его за шею. Их губы встретились...
Первые несколько секунд Андрей в своей наивности не мог понять истинного смысла её слов. Но вскоре действия Юли не оставили никаких сомнений в её намерениях. Ей опять пришлось действовать самой, пока Андрей, наконец, более-менее не справился с волнением и не начал нежными, осторожными прикосновениями гладить её тело, проникать под одежду и потихоньку освобождать девушку от неё. Дрожащие пальцы плохо слушались хозяина, и Юля сама помогала ему. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы Андрей увидел её всю, без одежды, чтобы он ласкал её. В конце концов, своей верностью он заслужил эту награду.
По неумелым, робким движениям Андрея, по его восторженному и немного ошалелому виду можно было безошибочно заключить, что этот опыт у него первый, что он никогда раньше не оказывался в подобной ситуации. Впрочем, Юля в этом и не сомневалась. Она вдруг на мгновение пожалела, что для неё это не так, что её первая близость не была такой романтичной, что она не дождалась этого момента, не дотерпела. При её порывистом, решительном характере, стремлении к свободе и самостоятельности другого трудно было и ожидать. Нет, она делала всё добровольно и сознательно, но скорее из любопытства, желания испытать новые ощущения, почувствовать себя взрослой. Те несколько парней, с которыми она была близка вызывали в ней симпатию, но не более того. Как и она у них. Только симпатия и желание. С Андреем же всё было по-другому. От относился к ней не как к объекту удовлетворения своей страсти, а как к чему-то высшему. Так что его неумение с лихвой компенсировалось нежностью и любовью...
Когда всё закончилось, Андрей некоторое время только тяжело дышал и не отрываяссь, восхищённо смотрел на Юлю, на её обнажённое тело. С другим человеком, даже после близости, девушка смутилась бы такого откровенного взгляда, но восхищение Андрея казалось таким искренним и чистым, что она не только не стыдилась и не старалась прикрыться, а даже ощущала какую-то гордость. Ей хотелось, чтобы он разглядывал её всю и чтобы это продолжалось как можно дольше. Потом он вдруг встрепенулся и вновь стал покрывать всю её поцелуями. Это было так нежно и чувственно, что девушка мгновенно возбудилась, даже удивившись про себя, как быстро он всему учится. На этот раз всё получилось идеально; настолько хорошо ещё Юле не было. Глубина чувств и сила желания с лихвой компенсировали нехватку опыта.
После этого Андрея вдруг прорвало. У него внезапно развязался язык, и он стал изливать Юле свои признания, рассказывать о своей жизни то, что не всегда решался поведать даже дневнику. Девушка решила ответить отковенностью на откровенность и рассказала о своём первом и нескольких других немногочисленных опытах. Взглянув посреди своего рассказа в глаза Андрею, она замерла на полуслове. На его лице она читала такие муки ревности, что продолжать рассказ не решилась. Это было бы слишком жестоко. Андрей в своих мечтах фантазировал, что для них обоих всё это будет впервые, а потом они останутся друг для друга единственными на всю жизнь. Таковы уж были его романтически-книжные представления о жизни, о любви, о взаимоотношениях полов. При этом его рассудок прекрасно отдавал себе отчёт в том, что такое вряд ли возможно, но всегда отодвигался на дальний план, не в силах противостоять романтике. Когда у них с Юлей произошёл контакт, он, как ни странно, не испытал никакого разочарования от того, что не стал её первым мужчиной; в глубине души он понимал, что так, по-видимому, и будет. Но одно дело какие-то абстрактные люди, а другое дело, когда в рассказах девушки они начинали обретать плоть и кровь. Ему казалось, будто все эти картины оживают вновь и происходят на его глазах.
"Извини, зря я это сказала",- Расстроенно сказала Юля, увидев его реакцию. Ей было жаль, что она в какой-то степени испортила впечатление от прекрасного дня. Иногда то, что Андрей не такой, как остальные, причиняло и серьёзные неудобства; она и представить себе не могла, что он будет реагировать на давно минувшее с такой болью. Ей казалось, что такую откровенность напротив, следут ценить. Конечно, она давно поняла, что имеет дело с очень ранимым человеком, но должны же быть свои пределы даже у такой чистоты и наивности?! "Нет, что ты",- Пробормотал Андрей, силясь взять себя в руки. Чтобы прекратить эту неловкую ситуацию, девушка закрыла ему рот поцелуем, и вскоре они опять слились в страстных объятиях...
"Юля, а когда мы поженимся?"- Неожиданно спросил Андрей, когда они лежали в изнеможении, не в силах даже погладить друг друга. Девушка ожидала, что предложение от Андрея непременно последует, но чтобы так скоро и в такой момент... И вдруг плечи у неё беззвучно затряслись, и она отвернулась, чтобы он не видел её смеха. До неё внезапно дошёл комизм ситуации: девушка, можно сказать, едва ли не затаскивает юного, влюблённого, неопытного парня в постель, совершенно не думая ни о каком браке, а он мечтает о женитьбе и заводит о ней разговор сразу после близости. Такая перемена традиционных ролей показалась ей жутко смешной. "Андрюшенька, ну зачем же так торопиться!",- С улыбкой произнесла она, еле сдерживая смех, который мог его обидеть.
"Но нам же так хорошо вдвоём!",- Принялся убеждать он. И смущённо добавил: "После того, что случилось..." Юля опять едва не прыснула сос смеху; её таки подмывало ответить фразой из анекдота: "А что случилось-то?!" Но она сдержалась и на этот раз и довольно долго говорила Андрею о том, что они ещё слишком молоды, чтобы думать о свадьбе, что ещё рано заводить детей, что нужно для начала, хотя бы, встать на ноги, иметь место для жилья. Он молча слушал её, кивая, словно в знак согласия, но видно было, что в душе он мечтает о том, чтобы всё это случилось побыстрее.
Они стали уединяться в свободной квартире регулярно. Эти дни стали самыми счастливыми в жизни Андрея. Он вдруг почувствовал уверенность в своих силах, сделался раскрепощённее. Каждый раз, оказываясь в этой квартире, он мечтал о том, что они с Юлей останутся здесь и будут жить вдвоём. Это было как бы эволюцией его давних фантазий о необитаемом острове и подобных ситуациях, где окажутся только они двое. Девушка же ни о чём подобном не думала. Ей нравилось быть вместе с Андреем; чем дальше, тем лучше ей было, и морально, и физически. Но сложившиеся отношения её вполне устраивали, а делать их более близкими она не хотела. Ведь это, в какой-то степени, было бы ущемлением её свободы. К тому же влюблённости в Андрея она не ощущала. Ей просто было с ним хорошо...
Наступили каникулы. Несколько первых дней они гуляли вместе, ходили на пляж и в лес. Словом, хрошо проводили время. А потом Юля с родителями на несколько недель уехала в другой город, к своей бабушке. Андрей страшно переживал расставание. Он даже думал о том, чтобы ехать в тот же город и поселиться в гостинице или снять комнату, но Юля его отговорила. Она мотивировала это тем, что не хочет всяких слухов, которые могут шокировать бабушку, и Андрей принял эту версию безоговорочно. Такие рыцарские понятия, как "честь дамы", были у него в крови. Юле же, на самом деле, просто хотелось некоторое время побыть одной, разобраться в своих чувствах. Безудержное восхищение Андрея было ей, конечно, приятно, но утомляло. Когда она сообщила о своём отъезде на нём просто не было лица, и девушка, чтобы хоть как-то его успокоить, говорила ему, что это совсм ненадолго, что после разлуки их встреча будет только радостней и горячей, и ещё много подобных вещей...
В день её отъезда он до последних секунд стоял у дверей электрички, а потом шёл и бежал за ней, пока не кончился перрон. Андрей так всматривался в глаза Юле, как будто боялся, что больше её не увидит, и хотел запечатлеть в памяти на всю жизнь. Девушка же, помахав ему на прощание рукой, вздохнула свободнее, едва поезд набрал ход, и её провожающий скрылся из виду. Но, в то же время, она испытывала щемящую грусть, как будто перевёртывала какую-то важную страницу своей жизни. Ей вдруг стало очень одиноко без своего поклонника. Ей даже захотелось выйти из электрички и повернуть назад, сказать ему ещё что-нибудь нежное и ободряющее. Но поезд всё набирал ход, унося её от Андрея всё дальше и дальше...
Для Андрея начались тоскливые дни. Юлина бабушка жила в старом доме, без телефона, так что даже созванивались они всего несколько раз. Юле для этого приходилось идти на почту. Она болтала о чём-то маловажном, а Андрей вслушивался в любимый голос. Он хотел о многом сказать ей, но это у него плохо получалось; он вообще никогда не любил говорить по телефону. Его природная молчаливость при этом почему-то только усиливалась. Андрей подолгу бродил по парку, сочинял стихи, слушал грустную музыку, предаваясь своим мечтам. Чтение, столь любимое прежде, отошло на второй план. Он брал книгу в руку, но не мог сосредоточиться на написанном. Малейший напоминание о Юле, какое-то случайно встретившееся слово, каким-то образом вызывающее ассоциацию с ней, мгновенно уносили его мысли далеко от прочитанного.
В эти дни он часто выходил на балкон и подолгу смотрел на небо. Какие-то птицы далеко вверху сияли своим серебристым оперением на фоне голубого неба, и Андрей полюбил смотреть на них. Ему хотелось в эти моменты оттолкнуться от земли и взлететь вместе с ними, а потом такой же птицей полететь к Юле. Он представлял себе, что она тоже смотрит на таких же птиц. Или даже эти его знакомые прилетают к ней, как бы посылая весточку от него...
Он был полной противоположностью Андрея. Весёлый, разговорчивый, энергичный, немного нахальный. Его звали Сергей, и он был старше её на пять лет. Юля познакомилась с ним на дискотеке, едва ли ни единственном развлечении в провинциальном городке. Через минуту после того, как Сергей подошёл к ней, Юля уже весело смеялась над его порой пошловатыми, но естественными шутками, и ей казалось, что они знакомы уже давно. В первый же вечер, провожая её домой, он полез к ней целоваться. Сначала девушка, за последнее время отвыкшая от подобного поведения, чуть не дала ему пощёчину, но сдержалась. "Ну что тут такого?",- Подумала она, когда приятное тепло от поцелуя разливалось по всему телу... А через несколько дней Сергей уже овладел ею. Он действовал так напористо и решительно, что она не смогла противиться его желанию. Ей вдруг захотелось быть слабой рядом с этим уверенным в себе мужчиной. Она за последнее время устала от того, что ей всё время приходится проявлять инициативу. К тому же Сергей умел доставить удовольствие женщине, и физически ей было с ним исключительно хорошо.
Юля сама не понимала, как она могла так увлечься новым знакомым, так быстро сдаться, позабыть Андрея. Девушка понимала, что чувства Андрея к ней гораздо глубже и чище, но ничего не могла с собой поделать. Как человека, очень долго читавшего только серьёзную классическую литературу и немного пресытившегося ей, тянет иногда на какой-нибудь детектив, так и Юле сейчас хотелось не таких глубоких отношений, а чего-нибудь более простого и лёгкого. С Сергеем можно было сходить на дискотеку, попить пива, посидеть в весёлой компании... С ним было легко. И ему тоже нравилась эта решительная, весёлая девушка. Ему казалось, что они могут быть вместе довольно долго. А там, дальше, кто знает...
Юля несколько раз откладывала приезд домой. Она звонила Андрею всё реже и изо всех сил старалась, чтобы по телефону он не понял растущей отчуждённости. Девушка не представляла себе, как встретится с ним после всего произошедшего. После каждого разговора её терзали угрызения совести, но, встретившись с Сергеем, она быстро обо всём забывала... Как она не откладывала отъезд, его время всё-таки подошло. При расставании с Сергеем они пообещали друг другу приезжать при первой возможности, перезваниваться и вообще, не терять друг друга из вида. Юля была не уверена, что этот роман продолжится; неиерпеливый, жизнерадостный Сергей вполене мог найти в разлуке другое утешение. Но девушка не была бы на это за него в большой обиде. Она просто была благодарна ему за это лето и ни о чём не жалела.
Чем ближе она приближалась к своему городу, тем мрачнее становились мысли. Некоторое время у неё была надежда, что чувства Андрея притупились, и он тоже не терял летнего времени даром. Такой исход казался ей идеальным. Но, когда она сообщила ему по телефону о своём приезде, то быстро поняла, что это не так. Андрей пришёл в такой восторог, что сомневаться в искренности его чувств не приходилось. Юля тоже с радостью бы увиделась с ним, но только в качестве друга. Она не готова была к продолжению или, вернее, возобновлению серьёзных отношений с ним. Сейчас ей хотелось ни к чему не обязывающей лёгкости и свободы. Наверное, едва ли не самое ценное в Сергее было то, что ему бы и в голову не пришло стеснять её свободу.
Всю дорогу Юля репетировала речь, которую скажет Андрею, тщательно подбирая аргументы и слова, чтобы поменьше его ранить. Но когда электричка подошла к платформе, и девушка увидела счастливого Андрея с букетом роз, то мужество отказало ей. Они поцеловались, и она старательно изоражала, что тоже рада встречи, болтая без умолку. Но в её речи ощущалась какая-то нервозность и неестественность, поэтому Андрей встревоженно спросил, не случилось ли чего-нибудь плохого? Юля опять упустила момент для объяснения и стала уверять, что всё нормально, но юноша всё равно оставался обеспокоенным и старался проявлять к девушке повышенное внимание, что для неё было ещё тяжелее.
Наконец, она решала, как поступить. Юля решила провести с Андреем последнюю, прощальную встречу, а потом признаться во всём. Продолжать этот мучительный обман она не могла. Случилось так, что тётя опять уехала на несколько дней, и появилась возможность встретиться в той же квартире. Андрей был на седьмом небе от счастья. В этот раз всё шло по-другому. Погода вдруг резко испортилась: накрапывал дождь и дул резкий пронизывающий ветер. В подъезде встретилась любопытная старушка-соседка. Она так смотрела на молодых людей, словно знала чем они собираются заниматься. Вопросов она, к счастью, не задавала, но ещё долго смотрела вслед и прислушивалась: в какую же квартиру зайдёт эта парочка. Под такими взглядами Андрей покраснел и выглядел очень смущённым, и даже Юля почувствовала себя не в своей тарелке.
Свидание, вроде бы, проходило хорошо, но Юля чувствовала в себе какую-то отчуждённость; её мысли витали далеко, а действия были почти механическими. Для Андрея после долгой разлуки всё было почти как в первый раз. Он как бы всё открывал для себя заново, заново ощущал возлюбленную... Когда всё закончилось и юноша влюблёнными глазами рассматривал ей тело, ласково проводя по нему рукой, Юля вдруг испытала жуткий стыд, инстинктивное желание закрыться. Она удержалась от этого резкого движения, но через несколько секунд всё же не выдержала, встала и подошла к окну. Андрей залюбовался её красивой фигурой на фоне светлого окна, распущенными золотистыми волосами, которые казались ему чем-то вроде нимба. "Какая ты красивая",- Прошептал он, и уже подбирал слова для более содержательного комплимента, как Юля заговорила.
Она делала это не оборачиваясь, чтобы не видеть лица Андрея, не встретиться с ним взглядом. Девушка смотрела на плачущий дождь и говорила почти монотонно, не давая эмоциям вырваться наружу. Она говорила о том, какие они разные, сделала Андрею кучу комплиментов, объясняла как она его ценит. Но теперь только как друга. Она говорила и о том, что вокруг, в том числе в их группе, много девушек, значительно более серьёзных, чем она и неравнодушных к нему. Это было правдой, но Андрей не хотел ничего признавать. Юноша слушал её не шелохнувшись, долго молчал, а потом разразился потоком любовных признаний, умоляя Юлю не спешить, не бросать его. И тогда она рассказала ему о Сергее, о своём романе. Для Андрея это было серьёзным ударом, но он переборол шок и обжигающую волну ревности, и стал убеждать Юлю, что всё понимает, что не сердится на неё, что всё можно начать сначала, забыв об этом эпизоде. Но девушка была неумолима. Она, стараясь быть как можно более жёсткой, объяснила ему, что любит другого человека. Говоря эти слова, она сама не была до конца уверена в сказанном, но это был единственный способ остановить излияния Андрея, лишить его надежды. "Нам лучше остаться друзьями",- Ещё раз повторила она.
Только после этого она решилась обернуться и посмотреть на Андрея. Взглянув на него, она чуть было не взяла свои слова обратно. На него жалко было смотреть: лицо приобрело какой-то серовато-зелёный оттенок, а взгляд был похож на взгляд затравленного зверька, потерявшего всякую надежду на спасение. Он больше ничего не говорил. В нём словно всё остановилось, застыло. Юноша молча собрался, молча проводил её домой. Юля ещё пыталась что-то говорить, но он словно не слышал её и только иногда кивал и односложно отвечал невпопад... Когда они дошли до юлиного дома, и девушка поднялась к себе, он ещё долго стоял у подъезда, а потом, сгорбившись как древний старик, поплёлся прочь...
А на следующий день Сергей заехал к Юле в гости. Она была очень рада его приезду. Перед этим она промучилась всю ночь и заснула только под утро. Когда же появился Сергей, заботы куда-то улетучились, и на душе стало легко. Она от души надеялась, что Андрей быстро справится со своим горем, и они действительно смогут быть друзьями. Ей вдруг пришло в голову, что он быстрее забудет о ней, если увидит её вдвоём с Сергеем и поймёт, что она ничего не выдумывала... Они пошли в парк, весело провели время, попив пива и покатавшись на аттракционах. Юля сама не заметила, как захмелела. Они шли с Сергеем обнявшись, весело смеясь и время от времени целуясь на глазах у прохожих (с Андреем так бывало только в укромных уголках).
И тут она увидела его. Андрей в этот день тоже решил побродить в дальних, малолюдных аллеях наедине со своим горем. Он обдумывал юлины слова и строил планы, как можно её вернуть. Когда на другом конце аллеи показалась весёлая парочка, юноша, как обычно в таких случаях, хотел свернуть в сторону, чтобы не мешать влюблённым. И вдруг застыл на месте, узнав в хохочущей девице Юлю... Увидев Андрея девушка не нашла ничего лучшего, как помахать рукой и весело крикнуть: "Привет, Андрюша!" Он кивнул, пробормотав в ответ нечто невразумительное, но в этот момент Сергей снова полез целоваться к Юле, и Андрей, не выдержав этого зрелища, стремглав бросился прочь...
* * *
Лестница закончилась, и через чердак он выбрался на крышу. Тучи рассеялись, и неожиданно выглянуло солнце. И тут Андрей увидел тех же птиц, которые весело носились в воздухе, переливаясь в солнечных лучах своим серебристым оперением. Лететь! Лететь вместе с ними! Лететь к его любимой Юлечке! Не к той, хохочущей и целующейся в парке, а к другой, которую он знал недавно и которую так любил. Одно из облаков вдруг показалось ему похожим на её лицо, а солнечный свет создавал эффект золотистых волос. Вот она! Лететь к ней! Он как загипнотизированный этой картиной подошёл к краю крыши. "Юля! Я уже иду!". До полёта оставался последний шаг...

Бомба
В этот час в вагоне метро было многолюдно. Артур всегда старался избегать поездок в такое время. Он вообще плохо переносил присутствие других людей, за исключением Анны, а толпу просто ненавидел. Но сегодняшний случай был особенный, ради которого можно и потерпеть. "Если всё получится, то толпа заметно поредеет", - улыбнулся он собственной шутке: "Да и в последующие дни здесь будет несколько попросторнее. Люди трусливы".
Молодой человек скользил глазами по лицам пассажиров, ища подтверждение собственным мыслям. "Кто они такие? Зачем они живут? Да и можно ли назвать это жизнью? Скорее просто коптят небо". Артур переводил взгляд с лица на лицо, представляя себе сущность каждого из их обладателей. "Взять хотя бы эту бабку. Из неё уже песок сыпется, давно помирать пора, а она всё с полными сумками в двух руках. Небось за всю жизнь не подумала ни о чём, кроме своей жратвы. Чужое место занимает со своим никчемным прозябанием. И, конечно, куча болезней. Такой умереть - облегчение и самой, и окружающим". "А этот очкарик с газетой? Похоже, учёный. Кроме своих формул ничего и не знает. Он способен на действия? Как же! Трясёт бородкой и разглагольствует, заикаясь, о "вечных ценностях". Это и по газетке видно. Либерал. Разве нам такие нужны учёные? То ли дело Студент, который мой приборчик сделал. Сам разработал - сам сделал". Он опустил тяжёлую сумку на пол вагона, якобы передохнуть, и стал разминать кисть.
Студентом в той организации, активным членом которой являлся Артур, называли странного человека, которому можно было по внешнему виду спокойно дать и тридцать, и пятьдесят лет, одержимого помимо их общей идеи всевозможной техникой. Вечно растрёпанный, с горящими глазами, он целыми днями пропадал в мастерской, где и собирал свои адские машины. Когда-то Студент действительно был студентом престижного ВТУЗа, из которого был отчислен за нескрываемые радикальные взгляды и использование лабораторий не по назначению. Из тех времён он вынес неизменные убеждения, которые стали ещё нетерпимее, прозвище (или, как он гордо считал, партийную кличку) и комплекс непризнанного гения.
"Вот мамаша с дочкой. Типичные самка с детёнышем. Сразу видно, что здесь только животные инстинкты. Вся в детёныше, а почему - сама не знает. Ей какая-нибудь идея хоть раз пришла в голову? Нет, конечно. Она при любой власти будет одинакова. Трудновато будет таких перевоспитать. И девчонка такой же вырастет. Уже ясно. Если они, конечно, успеют сойти". "А этот выпивоха? Наверняка, три цели в жизни: выпивка, закуска и бабы. Кто он? Грузчик какой-нибудь. Такой даже на квалифицированную специальность не выучится. Жаль, что собрался выходить. Этот-то уж точно не нужен". Артур немного продвинулся к дверям следом за подвыпившим мужичком. Чёрная спортивная сумка, не привлекая внимания в переполненном вагоне, осталась сиротливо стоять у скамейки.
Он не слишком-то любил спорт, но активно занимался боевыми искусствами и пробегал каждое утро по несколько километров, считая физическую подготовку необходимой для успешной подпольной деятельности. Среднего роста, с накачанными мускулами, без капли лишнего жира, коротко подстриженный, с волевым лицом Артур вполне походил на спортсмена. И режим держал соответствующий, не прикасаясь ни к табаку, ни к алкоголю, считая выродками, не достойными того, чтобы жить, злоупотребляющих этими вещами. Только на этот раз в сумке был не спортинвентарь. Тех, с кем вместе ему приходилось заниматься спортом, молодой человек даже презирал: они думали либо о здоровье, либо это им было нужно для драк, либо для физической красоты и успеха у девчонок. Тех девчонок, которые клюют на красивое лицо и тело, он, кстати, тоже презирал.
"Вот эта полушлюшка, похоже, как раз из таких. Полтонны макияжа, сексуальная одежда: мини и кричащие цвета. Всё рассчитано на возбуждение самцов. Готова переспать с каждым смазливым, сильным или богатым. Может, этим делом ещё и подрабатывает. Приятное с полезным. Вот и мне глазки строит. Я бы к такой и не прикоснулся, стошнило бы. Да у неё, наверное, ещё и куча инфекций. Лечись потом полгода". Артур брезгливо отвернулся и продвинулся ещё немного к выходу, не оглядываясь на свой груз. "Вот Анна совсем другая".
Анна была его невестой. Именно невестой, а не "подружкой" или "девчонкой" - таких выражений он не переносил. А рискнувший отозваться о ней так или, не дай бог, ещё более вульгарно, рисковал нарваться на серьёзные неприятности. Дело в том, что Артур, придерживавшийся "прогрессивных", как он считал, взглядов, готовый всегда пожертвовать своей и чужой жизнью за претворение идеалов, в некоторых вопросах чести был крайне щепетилен, если не сказать старомоден. Особенно это касалось взаимоотношений полов. Несмотря на свои двадцать три года, с женщиной он был всего один раз. Из этого своего опыта молодому человеку запомнились только раскрасневшееся полубезумное перекошенное лицо, запахи пота и ещё чего-то, чему он не мог подобрать название, и жгучие стыд и брезгливость по окончании акта. С тех пор Артур поклялся себе, что никогда не прикоснётся к женщине, которую не любит и, если ему повезёт найти её, проживёт с ней всю жизнь. Надо сказать, что клятву свою он сдержал: за прошедшие четыре года он даже ни с кем ни разу не поцеловался, оставаясь при общении с девушками ровен и холоден, хотя своей мужественной внешностью и привлекал внимание многих. В университете его даже подозревали в половых проблемах или нестандартной ориентации. И даже в своей организации далеко не все понимали Артура и разделяли его взгляды на любовь; многие, в том числе и девушки, были свободны от предрассудков, как и ото всей старой морали, проповедовали "свободную любовь" и воплощали её на практике. Для Артура же было особенно важно, чтобы его избранницы никогда не касался другой мужчина; это ему казалось чем-то вроде того, как есть с кем-то незнакомым из одной тарелки, одной ложкой. Тут никакая любовь не поборола бы чувства брезгливости.
Артур стремился к идеалам всегда и во всём. Он строил себе воздушные замки, которые считал реальными планами, и упрямо, напрягая всю свою немалую силу воли, стремился к их осуществлению. Создав в душе внутренний и, отчасти, внешний портрет идеальной девушки, молодой человек терпеливо ждал встречи со своей мечтой, и встретил-таки Анну. Они познакомились в университете, где он занимался социологией, ища способы воплощения своих идей, а она изучала литературу. Когда Артур её увидел, он, поразившись соответствием реальной девушки своей мечте, не теряя времени подошёл к ней, представился и предложил знакомство. Обычные для сверстников способы знакомства с глупыми шутками и идиотскими и двусмысленными смешками он, разумеется, считал невозможными для себя и глубоко аморальными. И Анна не обманула его ожиданий. Естественная и в то же время непритворно скромная, красивая, но не вульгарная, она так глубоко вошла в его жизнь, что на время даже подпольная борьба отошла на второй план. Потом Артур, конечно, взял себя в руки, но чудесная девушка стала вторым, равноправным центром его жизни.
Только одно тревожило Артура. Анна легко соглашалась с ним почти во всём, она как будто растворилась в его сильной воле, но в некоторых вещах проявляла вдруг упрямство, просвечивались её предрассудки. Артуру очень хотелось, чтобы она всегда была рядом с ним, в том числе и в деле его жизни. И вот, однажды, когда ему казалось, что он знает девушку всю, целиком, когда он собрался поведать ей свою тайну, она вдруг раскрылась ему с неожиданной стороны. Хорошо ещё он догадался сначала постепенно её подготовить, а не раскрыл все карты сразу. Пока молодой человек говорил о недостатках современного мира, о необходимости переустройства, девушка внимательно слушала и соглашалась, но как только он стал говорить о неизбежности и необходимости больших жертв, она вдруг побледнела и резко оборвала его. Анна стала говорить что-то о священности жизни каждого человека, приплела зачем-то Достоевского с его "слезинкой младенца"… Артур почти не слышал её, он был как во сне, он по-настоящему испугался, что может её потерять. Если бы его поставили перед выбором: борьба или Анна, то он бы, наверное, сошёл с ума. Он быстро попытался сгладить впечатление от своей речи, обратить всё в шутку, и она через несколько минут стала его привычной Анечкой, но Артур понял, что прошёл по краю пропасти. Она, конечно, ни за что бы его не выдала, но смогли бы они после этого быть вместе?
"Ничего, со временем Анна всё поймёт, я сумею её убедить. Только готовить её надо очень постепенно. И сама пролить кровь она вряд ли сможет. А вот писать тексты для агитации - это у неё прекрасно получится, она что угодно доступно изложит, хоть теорию относительности. Из неё выйдет прекрасный преподаватель, тоже для нас полезно, дети сразу должны воспитываться как надо, чтобы потом не переучивать, как этих". Артур почти с ненавистью глянул на двух подростков, громко ржавших в углу вагона. "Хотя этих уже ничем не исправишь. Горбатого могила исправит. Надеюсь, им далеко ехать... Интересно, какие дети будут у нас. Кто сначала: мальчик или девочка?"
Вчера вечером он сделал Ане предложение, и она согласилась стать его женой. Артур прекрасно знал, что она согласится, но волновался как ребёнок, который новогодним утром заглядывает под ёлку: дед Мороз не может обмануть, но вдруг там всё-таки ничего нет? Умом он прекрасно понимал, что брак давно устарел, что это никому не нужно, если люди любят и доверяют друг другу. Но некоторые вещи так глубоко коренятся в подсознании, что справиться с ними почти невозможно. Артур в принципе не мог себе представить, что соединится с Анной до свадьбы; всё должно быть чисто и торжественно. Он даже подарил ей обручальное кольцо, хотя сам себя за это жестоко высмеял. Кольцо было старинным, ручной работы, его с первого взгляда можно легко отличить от фабричных изделий, которыми заполнены ювелирные магазины. К тому же оно идеально подошло к тонкому, красивому аниному пальчику с гладкими ногтями без следов лака. Это кольцо когда-то передала Артуру бабушка, происходившая из знатного рода и сберёгшая семейную реликвию; она хотела, чтобы оно перешло к его будущей жене, а далее к детям любимого внука. Что ж, бабушка, доживи она до этого дня, была бы довольна.
Ощутив толчок в бок, Артур очнулся от своих мыслей и увидел возле себя ту самую старуху с сумками, пробирающуюся к выходу. "Тоже, наверное, чья-то бабка",- зло подумал он. Свою покойную бабушку он помнил плохо, но ему навсегда запомнились её прямая осанка и строгий, даже несколько надменный взгляд. Её побаивались, потому что, окатывая любого волной презрения, эта дама сама оставалась абсолютно неуязвимой. Перед ней стушёвывались самые отчаянные хулиганы и самые скандальные продавщицы. Она осталась очень недовольна браком сына на "плебейке", поэтому фамильное кольцо не досталось невестке, а перешло сразу к внуку, в котором видна была "порода". Имя он получил тоже по её настоянию. Артуру передалась часть её качеств, что, не в последнюю очередь, способствовало его авторитету в организации, но это была лишь небольшая их доля. Другая же бабушка, простая и добрая старушка, вечно хлопочущая по хозяйству и любящая поболтать с соседками-сверстницами, его просто раздражала.
За окном стало светло, поезд доехал до станции и остановился. Скрипучим голосом объявили название остановки. Выходя из вагона, Артур с удовлетворением заметил, что входящих людей было куда больше, чем выходящих. Он не удержался и оглянулся на покинутый вагон: толпа людей, многие из которых были им приговорены после рассмотрения дела, но большая часть - всем скопом, заодно. Между чьими-то ногами в белых джинсах чернела оставленная сумка. Ему вдруг захотелось броситься назад, сделать вид, что ноша оставлена им случайно, забрать её, ведь в вагоне могли оказаться два-три человека, заслуживающих жизни, но он тут же одёрнул себя. "Борьба прежде всего. Их смерть и горе родственников - это ничто по сравнению со страданиями миллионов, последующим их перевоспитанием и счастливой жизнью. Не бывает напрасных жертв". И молодой человек быстрым шагом направился к выходу.
Выйдя из мрачного, душного метро Артур попал в солнечный летний день. Полчаса назад прошла гроза, и воздух с землёй ещё не успели раскалиться. Эта свежесть моментально рассеяла мрачные мысли; на смену колоссальному напряжению пришла лёгкость. Молодой человек шёл пружинистой спортивной походной, вдыхая полной грудью и с чувством выполненного долга. Артур сам вызвался выполнить это задание; он был уверен, что у него хватит хладнокровия и воли пойти на такой шаг, и он не подвёл. Теперь, когда дело сделано и ничего уже не изменить, остаётся только ждать результата. "Надеюсь, Студент тоже не подвёл. Взрыв должен прогреметь",- он посмотрел на часы: "через девять минут. Тогда поезд как раз будет в центре города, и количество жертв получится максимальным. Можно, конечно, пожалеть часть тех, кому не повезёт оказаться в ненужное время в ненужном месте. Но погибших должно быть много. Террор нужен для паники. А когда люди поймут, что власть ничего сделать не может, тогда придём мы. На страхе. И больше уже никогда не уйдём".
Артур шёл по направлению к дому Студента. Надо было сначала дождаться результатов. Если что-то сорвётся, то нужно срочно позвонить их соратнику, который дожидается на предпоследней станции, чтобы он сел в этот поезд (номер Артур, конечно, запомнил) и забрал несработавший груз. А если всё получится, главное вести себя как всегда. Сегодня ему обязательно надо расслабиться, они с Анной пойдут в кафе отметить помолвку. Он посмотрел на палатку с цветами. "Надо будет на обратном пути купить розы. Сегодня алые, весьма символично". Артур опять улыбнулся своим мыслям. Вдруг улица наполнилась тревожными звуками сирен. Мимо с воем пронеслись пожарные, скорые, милицейские машины. "Значит, всё прошло по плану",- удовлетворённо подумал Артур и вошёл в подъезд.
Дверь открыл ухмыляющийся Студент. В этот день он выглядел ещё безумней, чем обычно, ещё неопрятней, да к тому же был пьян. Он с утра отмечал испытания своего детища. Студент молча поднял большой палец и театральным жестом пригласил Артура войти. Видно было, что его так и распирает от гордости. Артур брезгливо поморщился: он не переносил запаха спиртного, никогда не брал его в рот и терпеть не мог демонстративного поведения. В комнате, которая на вид не убиралась по меньшей мере год, на всю громкость орал телевизор. Студент в возбуждении бегал по ней кругами и дожидался выпуска "Новостей", даже размахивая руками от нетерпения. Артур присел на краешек стула, показавшегося ему относительно чистым и тоже стал ждать. Ничего другого и не оставалось. Внезапно весёлая викторина резко прервалась, оборвав обаятельного ведущего на полуслове, и на экране пошла заставка экстренного информационного выпуска. Артур весь напрягся, а Студент мгновенно застыл и тут же уселся прямо на пол, уставившись на телевизор. Взволнованная ведущая говорила, что в столичном метро только что произошёл чудовищный теракт, только погибших не меньше двадцати человек. Взрыв произошёл прямо на станции в самом центре города. Она обещала, что через несколько минут корреспонденты, успевшие прорваться туда до установления оцепления, привезут кадры с места происшествия.
"Прямо на станции! Вот так повезло! Эффект будет раза в два больше!" - чуть не кричал Студент, схватив Артура за плечи и дыша перегаром прямо в лицо. "Какие к чёрту двадцать человек; двадцать было бы в тоннеле! А на станции все полсотни, если совсем повезёт!" Он опять забегал по комнате, потом схватил недопитую бутылку водки, хлебнул из горлышка и протянул её Артуру, но, вспомнив, что его соратник не пьёт, опять приложился сам. "Вот стервятники!"- думал тем временем Артур о журналистах: "Некрофилы. А чем лучше те, кто это с упоением смотрит? Сейчас пойдут смаковать трупы и ужасаться, замирая от восторга. И таких стоит жалеть? Нет, мы всё делаем правильно. Цель оправдывает средства".
Тем временем на телекомпанию были доставлены первые кадры с места взрыва. Студент опять повалился на пол, не отрывая взгляда от экрана. Артуру было противно, но какое-то животное любопытство не давало ему отвести глаза. Корреспондент, захлёбываясь эмоциями, что-то без умолку тараторил: в его речи всё время проскальзывали слова "ужасно", "чудовищно", но тон был таким, как если бы он вёл репортаж с захватывающего футбольного матча. Потом камера стала выхватывать отдельные фрагменты тел, кое-какие даже казались Артуру знакомыми по поездке, что он механически отмечал; его зрительная память никогда его не подводила. Останки были разбросаны взрывом по всей станции, а кровавые пятна оказались даже на потолке. Объектив на несколько секунд, дольше обычного, задержался на оторванной руке девушки или ребёнка, которую отбросило к самому эскалатору, но почему-то совсем не изуродовало. "Эту я тоже помню",- успел подумать Артур, и тут, в другом ракурсе, на сжатом в последней агонии кулаке, на безымянном пальце блеснуло знакомое кольцо…
На несколько минут Артур отключился: мир предстал перед ним в туманной дымке и только оторванная рука Анны отчётливо стояла перед глазами. Он ясно осознавал, что ошибки, спасительная мысль о которой промелькнула в мозгу в первую минуту, быть не может. Ведь он столько раз любовался этой маленькой ручкой, прикасался к ней, сжимал эти пальчики, которые сжимали его в ответ; да и кольцо ручной работы, единственный экземпляр, нельзя было спутать ни с каким другим. Надежды на то, что девушка только покалечена, а не погибла, тоже не было никакой: даже при отсутствии других повреждений смерть от потери крови наступила бы через минуту-другую. Да ещё болевой шок…
Артур медленно поднялся и вышел из дому; Студент даже не заметил его ухода, приканчивая бутылку и смакуя детали испытания. На воздухе мысли понемногу стали проясняться. "Как Анечка туда попала?"- спрашивал он себя и тут же нехотя отвечал: "Ведь она же там живёт, эта станция ближайшая… Хотя почему живёт. Жила". Думать об Анне в прошедшем времени было так невыносимо, что Артур едва не закричал. Огромным усилием воли, справившись с подступившим рыданием, он стал пытаться найти оправдание гибели любимого человека: "Борьба всегда требует жертв. Я знал, что может пострадать несколько достойных людей и был к этому готов. Если я готов принести в жертву кого-то, то должен быть всегда готов принести в жертву себя и всё самое дорогое. Анна погибла не напрасно". И тут же его поразила мысль: "Вот и сделан выбор между борьбой и любовью. Жизнью, за меня"…
Артур шёл, не разбирая дороги, механически обходя препятствия, не сталкиваясь с прохожими и останавливаясь у светофоров. Он сам не заметил, как подошёл ко входу на ту самую станцию. Теперь она была оцеплена милицией, туда никого не пропускали. У самого оцепления толпились стервятники с теле- и фотокамерами, налетая на каждого выходящего и выкрикивая какие-то дурацкие вопросы. Сюда подоспел один известный политик с многочисленной свитой и важно разглагольствовал об усилении борьбы с терроризмом. Тут же были и обезумевшие от тревоги и горя люди, пытающиеся прояснить судьбу своих близких, так что Артур в своём шоковом состоянии был не одинок и не привлекал особого внимания. Когда ему преградил путь пожилой, усталый капитан с седеющими усами и стал что-то сочувственно объяснять, уговаривая подождать и подсказывая, куда можно обратиться за информацией, он только молча кивнул, реагируя не столько на слова, сколько на тембр и интонацию и медленно побрёл прочь. Какой-то журналист подлетел к нему с микрофоном, для вечернего репортажа нужно было снять несколько безутешных родных, но Артур не слышал его вопроса и даже не видел его самого. Он просто брёл дальше, а когда репортёр сунул ему под нос микрофон вторично, тот самый капитан не выдержав, вышел из оцепления, схватил интервьюера за плечо и обматерил его прямо в камеру (телекомпания долго потом смаковала этот момент, рассуждая об отношении власти к свободной прессе).
Артур снова брёл в трансе, не зная куда. Он вёл мысленную беседу с Анной, припоминая всё несказанное ранее, продолжая их давние и не очень давние беседы. Перед ним вставала его прошлая жизнь, его любовь и его борьба. Он пытался представить своё будущее без любимой, но не мог. С удивлением Артур заметил, что представить дальнейшую жизнь без борьбы, но с Анной получается гораздо легче. "Её больше нет, она погибла за наше общее дело, её смерть не напрасна",- говорил он себе. Но вся его борьба, вся его жизнь без неё казалась бессмыслицей…
Артур вдруг обнаружил, что направляется к их обычному месту встреч, а в руке у него букет алых роз, таких же, которых он хотел купить недавно, а сейчас неосознанно где-то взял. Он резко развернулся; идти туда было выше его сил, и, увидев, что находится у входа в метро, спустился туда. Здесь проходила другая линия, поэтому движения не перекрыли, но пассажиров стало несколько меньше, а милиции гораздо больше. Ещё пару часов назад молодой человек порадовался бы этому обстоятельству, сейчас же тренированная память просто механически его отметила. Пассажиры были очень похожи на тех, кого он видел совсем недавно. Здесь присутствовали все отмеченные им типы и множество других. Артур по привычке начал было мысленно судить их, но тут же оборвал себя: "А чем лучше тот же Студент? А чем хуже тот капитан?" Он хотел спросить то же самое и о себе, но мозг воспротивился такой постановке вопроса. Артур медленно продвигался к краю платформы, по направлению к тоннелю, откуда должен был выйти поезд и откуда уже раздавался его грохот. Он живо представил тот, другой поезд, в котором ехал так недавно, взрыв, кровавую станцию, группку родственников у входа, представил улыбающуюся Анну и её безжизненную руку. Поезд, сверкая фарами, подкатывал к платформе. Колеса, казалось, неслись в какой-то безумной пляске, увлекая за собой в дикий хоровод. Когда он подъехал вплотную, Артур, стоявший на самом краю, вытянув руку с букетом, будто собираясь подарить его кому-то, сделал шаг вперёд…

Подарок для аскета
Волны гнева, бессильного, а от того только более яростного, накатывали одна за одной. Каждая их них отступала на каких-то пару секунд, и то только для того, чтобы соединиться со следующей и обрушиться на мозг и сердце с удвоенной мощью. В них смешивались боль, гнев, ярость, желание действия, и они составляли вместе чудовищную взрывчатую смесь, не находившую себе выхода.
Такие приступы мучили Андрея всю сознательную жизнь, но в последнее время они сделались столь частыми и сильными, что почти не оставляли времени для отдыха. Он знал, что бороться с этим бесполезно, но, тем не менее, метался по комнате, как дикий зверь, внезапно помещённый в тесную клетку. Сердце пульсировало с утроенной скоростью, и его удары молотком отдавались в висках и лобных долях молодого человека. Перед глазами плыли цветные круги. Несколько раз Андрей налетал на стулья, а однажды вообще пребольно ободрал ногу о дверь. Но он не замечал эту боль, а, быть может, даже стремился к ней; ведь она хотя бы немного отвлекала от боли душевной. Руки молодого человека были сжаты в кулаки, да так, что ногти глубоко, чуть не до крови, впивались в кожу. Время от времени он махал одной из них, то ли нанося удар невидимому врагу, то ли выбрасывая её в призывном жесте к воображаемым слушателям. Постепенно гнев оформлялся в слова, в горький, страшный монолог, но наружу прорывался только отдельными восклицаниями.
Непредвзятый наблюдатель неминуемо решил бы, что молодой человек сошёл с ума или, по крайней мере, находится в аффективном состоянии, и был бы близок к истине. Иногда Андрею и самому казалось, что он безумец. Но чаще он считал, что сошёл с ума остальной мир, погрязший в своём безумном равнодушии.
Гневная пульсация слегка ослабла, и молодой человек повалился на кресло почти без сил, в полуобморочном состоянии. Левой, всё ещё дрожащей рукой, он на ощупь достал из пачки предпоследнюю сигарету, сунул её в рот и поднёс зажигалку. Непослушное колёсико поддалось только с третьего раза, и Андрей с раздражением швырнул зажигалку на стол. Он глубоко затянулся, но табачный дым давно уже не приносил серьёзного облегчения. Это его свойство Андрей, раньше никогда не куривший и даже относившийся к этой привычке с отвращением, открыл несколько лет назад. Но терапевтический эффект давно сошёл на нет, и теперь сигарета только помогала ему слегка сосредоточиться и занять руки.
"Ты жалел их, но что твоя жалость, если пальцы руки твоей тонки, и она никогда не сжималась!",- Пришли на ум строки одного из любимых стихотворений. Андрей посмотрел на свои руки и грустно усмехнулся. Всё так и есть. Он сколько угодно может размахивать кулаками здесь, в своём мирке, сколько угодно может представлять себе картины мести. Нет, даже не мести, а справедливого возмездия, но всё это останется внутри и никогда не сможет прорваться наружу.
Андрей знал, что почти каждый выпуск новостей, не говоря уже о криминальной хронике, приносит ему колоссальную боль, но, тем не менее, с каким-то мазохистским усердием вновь и вновь включал телевизор. Иногда ему хотелось избавиться от этого источника страданий: расколотить экран или даже сбросить ненавистный ящик вниз, благо высоты седьмого этажа должно было хватить с избытком. Но это было равносильно зарыванию головы в песок (Андрея забавляло это сравнение, бывшее чистой клеветой на этих птиц), поэтому молодой человек терпел. К тому же информация имеет свойство просачиваться сквозь любые преграды и, чтобы отгородиться от неё, можно, разве что, уйти отшельничать в глухие леса. Этот вариант, кстати сказать, не казался молодому человеку таким уж утопичным. Но он требовал активных действий и должной подготовки, а с этим у Андрея всегда были большие проблемы. И, кроме того, если и можно скрыться от новых потрясений и переживаний, то прежние никуда не денутся, и будут терзать мозги и сердце до тех пор, пока оно не перестанет отмеривать свои удары. А эмоциональная память юноши была такова, что какие-то происшествия, случившиеся много лет назад и давно забытые остальными участниками, он вспоминал, испытывая ровно те же чувства, что и тогда.
Ещё одной, доставляющей столько несчастных минут, чертой его натуры было восприятие художественных произведений, полное вживание в образ. Несправедливости, случившиеся в них и оставшиеся безнаказанными, потрясали Андрея едва ли не больше, чем реальные события. Он точно так же готов был кричать от бессилия, страшно переживал, додумывал "правильный" конец… В каком-то смысле это было даже хуже реальности, потому что здесь ничего изменить уже точно было нельзя. Чтобы избежать подобного, молодой человек очень тщательно отбирал себе круг чтения, откладывая в сторону книги, оказавшиеся на малейшем подозрении и лишая себя многих сокровищ мировой литературы. Но и в этой отлаженной системе случались сбои, так что Андрей, в конце концов, свёл чтение художественных книг к минимуму, отдавая предпочтение философским и научно-популярным трактатам.
В принципе, отшельничал Андрей уже давно, насколько это возможно в тесном от миллионов людей, кажущихся скопищем суетливых муравьёв, мегаполисе. Он давно уже не ходил на работу в привычном смысле этого слова, и прославлял Интернет за то, что в нём можно перебиваться случайными заработками. Это было немного, даже совсем мало по сравнению с тем, что он мог бы заработать своей умной головой, подкреплённой очень неплохим образованием. Но этого вполне хватало на оплату однокомнатной квартиры в старом доме, Интернет, простую пищу и книги, а в большем Андрей просто не нуждался. Уединение, спокойствие, возможность размышлять были для него гораздо дороже всех материальных благ мира. Он не выходил из дома неделями, а во время коротких вылазок закупал долго хранящиеся продукты и быстро возвращался к себе, словно боязливый зверёк в свою норку. Всё его устное общение сводилось к "здравствуйте", "спасибо" и ещё нескольким словам, необходимым в магазине. Правда, иногда он общался по телефону с родственниками, которые жили в нескольких сотнях километров от мегаполиса, но его участие в этих беседах сводилось, в основном, к односложным ответам и коротким формальным фразам, без которых совсем уж невозможно было обойтись.
Нельзя сказать, что Андрей был мизантропом. Он любил человечество в целом и переживал за отдельных его представителей. Но делал это как-то издалека. При личной встрече, а, тем более, при тесных контактах, люди утомляли его и порой просто вызывали отвращение. Он любил образ некоего идеального человека, но окружающие были слишком далеки от него. Они были сплошь и рядом поглощены какими-то мелкими склоками, тратили жизнь на какие-то пустяки и ни капли не задумывались о её смысле. И ещё его просто убивало людское равнодушие и готовность не замечать страдания окружающих.
В старое время Андрей наверняка ушёл бы в монастырь. Причём большой вопрос: в христианский или буддистский; он симпатизировал обоим учениям сострадания, причём последнему даже в большей степени, как более логичному и, с его точки зрения, справедливому. Но этому решению мешал полный и сознательный атеизм, делавший жизнь ещё более мучительной, и не оставлявший надежды на справедливость даже там, за последней границей существования. Ему бы очень хотелось, чтобы то, чему учили эти религии, оказалось правдой, но не мог себе позволить поверить в это. Интеллектуальная честность, одно из любимых понятий, почёрпнутых им у такого притягательного и такого отталкивающего, такого безжалостного и такого сострадательного Ницше, не позволяла молодому человеку сдаться и пойти на нечто подобное, наперекор собственной совести. К тому же жёсткая, почти армейская дисциплина, основанная на бездумном подчинении, и обилие бессмысленных обрядов отвращали Андрея от монастырей. Да и монахи, которых ему приходилось видеть, отнюдь не походили на смиренных иноков и аскетов, отрешившихся ото всего земного. Сам себе он казался гораздо большим отшельником, нежели они.
Страдал ли Андрей от одиночества? Конечно, да. Ему порой хотелось выть от тоски, плакать от невозможности поделиться хоть с кем-нибудь тем, что его действительно волнует, что ему дорого. Но раньше такие попытки всегда оканчивались неудачей. Он наталкивался либо на полное непонимание, либо на насмешки, либо даже на кручение пальцем у виска. Люди вокруг настолько свыклись с царящей сплошь и рядом несправедливостью, что просто не замечали её или же воспринимали как нечто должное и неизбежное. Не хватало у них, озабоченных безумной и бездумной гонкой большого города, и времени вдуматься в те мировоззренческие проблемы, которые волновали Андрея куда больше зарплаты и бытовых неурядиц.
Конечно, оставался ещё Интернет, где можно было попытаться найти близких по духу людей, но после одного случая юноша поставил на этом крест. Его переписка с девушкой, подписывающей свои послания как Алиса, продолжалась несколько месяцев. Ей, постепенно раскрываясь, Андрей поверял почти что всё, что накопилось на душе. А потом… Его письма появились на одном популярном форуме, снабжённые ехидными комментариями, болезненно бьющими по самым уязвимым местам. Он так и не разобрался, кто была эта самая Алиса и почему она так жестоко бросила его в грязь и едва не убила. Причём в прямом смысле слова. Андрей, прочитав всё это, несколько часов пролежал с чудовищной болью в сердце, не в силах подняться. Он не пил лекарств, не вызывал скорую. В тот момент он жаждал смерти. Но молодой организм победил, а на сердце просто добавился ещё один, самый глубокий рубец. После этого никакой переписки, за исключением рабочей, юноша ни с кем и никогда больше не вёл.
Мысли о самоубийстве, как избавлении от страданий и бессмыслицы посещали его довольно часто, особенно в ранней юности. Но Андрей не мог себе это позволить. Он ясно осознавал, какие страдания это принесёт родственникам, пусть таким далёким, но, тем не менее, искренне к нему привязанным. К тому же это было бы капитуляцией, а пойти на это не позволяла элементарная гордость. Была и ещё одна причина: Андрей был убеждён, что, если уж и приблизить свой конец, надо сделать его осмысленным, и идеи на этот счёт тоже не давали ему покоя. Это должно было стать суицидом в духе судьи Уоргрейва из "Десяти негритят", смерть во имя торжества справедливости. Как он каждый раз пересматривал этот фильм и залистывал книгу до дыр! Каким торжеством наполнялось сердце с исчезновением очередной фигурки! Можно было спорить со старым судьёй о деталях, о степени вины, об очередности жертв, но только не по сути! Как Андрей мечтал совершить нечто подобное! Но с его-то организаторскими способностями самые обычные, бытовые действия, требующие умения договориться, представляли колоссальную проблему. Что уж тут говорить о сложном плане!
Андрей не раз представлял себе, что выберет из всего множество безнаказанных преступников, вывернувшихся благодаря связям, ловкости адвокатов, запугиванию жертв, трусливого безразличия свидетелей одного, самого мерзкого, закоренелого, гадкого. А потом будет следить за ним до тех пор, пока не предоставится возможность раздавить гадину. Вот он подходит к нему, поднимает пистолет, произносит приговор, видит на лице, недавно столь довольном жизнью, смертельном испуг и обречённость, и нажимает на курок. Что будет потом - уже не так важно: тюрьма или психиатрическая клиника. Важно то, что справедливость будет восстановлена хотя бы в одном, конкретном случае, и он сумеет во всеуслышание объявить о том на суде! А, возможно, ему удастся убежать и привести в исполнение ещё один приговор? Или даже несколько?
Но, в глубине души, Андрей понимал, что такие намерения так навсегда и останутся намерениями, его утопией, его несбыточной мечтой. Даже если он сможет достать оружие (связавшись для этого с теми же преступниками, торговцами смертью) и выследить негодяя (которые чаще передвигаются с охраной и бывают настороже), к чему это приведёт? Молодой человек знал, что из него никогда не получился бы актёр, и намерения наверняка будут легко читаться по выражению его лица и напряжённой позе. Он плохо развит физически и неопытен; даже не дрался никогда. Да и сможет ли в решающую секунду нажать на курок, оборвать жизнь, пусть даже последнего подонка, превратить его голову в месиво из крови и мозгов? Хватит ли на это моральных сил? Андрей убеждал себя, что хватит, но на деле был в этом далеко не уверен. Вдруг ощущение священности жизни или даже просто элементарная жалость возьмут верх, пусть на какое-то мгновение, которого будет достаточно, чтобы негодяй ушёл от возмездия? Тогда жертва станет и вовсе бессмысленной. Иногда юноша разрабатывал сложные планы с ядами, поджогами, взрывными устройствами, но технические сложности ставили его в тупик. Он ясно видел, что пройти весь этот путь окажется ему не по силам.
Любую, самую маленькую несправедливость, Андрей остро чувствовал всегда, как будто она случалась не с кем-то посторонним, а именно с ним или даже с самым близким человеком. Что уж говорить о вопиющих случаях, которыми так заполнена повседневная жизнь! Сегодня его вывело из себя сообщение о том, что человека, сбившего насмерть двух человек, мать и дочь, сбившего на пешеходном переходе, в центре города, фактически оправдали благодаря каким-то липовым справкам. Конечно, он был сыном высокопоставленного чиновника, но у Андрея, как у многих других, сохранялись ещё какие-то иллюзии справедливости, равенства перед законом… Впрочем, он был почти уверен, что и обычный водитель отделался бы гораздо легче, чем того заслуживал.
Сейчас, немного успокоившись, то ли по прошествии времени, то ли под влиянием сигареты, Андрей, закрыв глаза, представлял себе, как этот мерзавец, упиваясь своей безнаказанностью, несётся на своём роскошном джипе, готовый к новым подвигам. Он никогда не видел его лица, но почему-то ясно представлял себе противную ухмылку на сытой физиономии. А потом Андрей стал представлять себе расплату. Джип заносит на скользкой дороге, он несколько раз переворачивается и со всего маху врезается столб. В последнее время молодой человек часто представлял себе картины возмездия, это слегка успокаивало, но с такой ясностью он представил это впервые. Как будто он сам был свидетелем всего этого или же видел кадры происшествия во всех подробностях в замедленной съёмке.
Картина уже ушла, но Андрей ещё долго сидел с закрытыми глазами, ощущая большой упадок сил и, как ни странно, поразительное спокойствие. Такого небольшого промежутка времени обычно оказывалось слишком мало, и молодой человек сам удивился этому факту. А потом пришла дремота: короткая, освежающая, без снов. Открыв глаза, юноша с удивлением увидел, что прошло всего каких-то пятнадцать минут. Через некоторое время, наскоро перекусив пельменями, он собрался пить чай и по привычке включил телевизор, попав как раз на хронику происшествий. Сначала он вполуха слушал сухую статистику о погибших, покалеченных, словом, всё то, что в обществе воспринимается как должное, как неизбежная жертва за сомнительные благодеяния прогресса. А потом… Андрей даже подскочил на кресле. Ему показалось, что кадры ужасной аварии он уже где-то видел, и через секунду он уже вспомнил где и когда. Только что, в своей полудрёме. Совпадало всё, до мельчайших деталей, включая марку и цвет автомобиля. А когда он услышал фамилию погибшего, то даже заплясал от радости. Всё произошло именно так, как он мечтал! Убийца двух человек стал жертвой собственной наглой самоуверенности! Орудие убийство уничтожило его самого, справедливость восторжествовала, случай стал тем самым мстителем, которого, увы, не нашлось среди людей!
Андрей снова в волнении зашагал по комнате, оставив недопитую чашку. Несмотря на всю свою романтичность, своё донкихотство (увы, только мысленное), молодой человек был материалистом до мозга костей. Он верил только в законы природы, напрочь отметая всё сверхъестественное как глупые фантазии, выдумки, галлюцинации, словом, как всё что угодно, только не реальность. И вот, теперь… Что это, ясновидение? Но не мог же он видеть то, что происходило на другом конце города! Может, в своей полудрёме он что-то услышал, те же новости, а остальное дорисовало воображение? В это хотелось поверить больше всего, но как объяснить, что совпал даже цвет машины? Неужели, совпадение? В этот вечер Андрей лёг спать, так и не надумав ничего путного, но в прекрасном настроении и отчего-то с предчувствием чего-то очень хорошего, словно ребёнок под Новый год в ожидании подарка.
***
А на следующий день всё пошло своим чередом. Новые неутешительные сообщения и воспоминания о прошлых случаях не давали успокоиться больше, чем на несколько минут. Отчаянно ругая себя за суеверие, Андрей постарался повторить вчерашний "подвиг". Он выкурил сигарету, сел в кресло и попытался представить себе, как маньяк, на счету которого было пять жертв, пять погибших подростков, и которого, благодаря усилиям адвокатов и психиатров, признали невменяемым, в припадке безумия разбивает голову об стену. Молодой человек совершенно не верил в успех, и картина получалась какой-то смутной, расплывчатой. Рассердившись на самого себя, Андрей до позднего вечера смотрел новости по всем каналам, но, увы: никаких утешительных сообщений не прозвучало. Наоборот, ещё несколько случаев заставили молодого человека бессильно сжимать кулаки.
Через несколько дней случай с машиной стал забываться, и Андрей уже сам не был уверен, было это на самом деле, или же ему подсказало это переутомлённое воображение. Кончались деньги, и молодому человеку пришлось на несколько дней с головой погрузиться в работу, так что на телевизор и Интернет просто не оставалось времени. Несмотря на напряжённый график, это было для Андрея своеобразным отдыхом от переживаний.
Закончив с заказом и запасшись средствами на ближайший месяц, юноша вернулся к прежнему образу жизни. Прочитанная в сети, расписанная там в подробностях, жуткая история потрясла его. То, что сделали малолетние насильники со своей жертвой, наверное, не оставили бы равнодушным никого. С болезненным вниманием Андрей вчитывался в эти строки, бессильно сжимал кулаки, до крови кусал губы и, всё-таки, так до конца и не смог справиться со слезами. Всё было очевидно, да и негодяи всерьёз не отпирались. Проблема была в том, что наши гуманные ко всякой сволочи законы считали их детьми и, следовательно, не подлежащими уголовной ответственности. Более того, находились гуманисты, которые сваливали всё на воспитание, трудное детство и говорили прочие благоглупости. Особенно усердствовал один знаменитый психолог, выставивший преступников едва ли не жертвами.
Сердце Андрея бешено колотилось и нехорошо покалывало. Привычные успокоительные меры не давали никаких результатов. Гнев давил удушливой волной и, не находя выхода, выливался в фантасмагорические картины мести. И вот он уже видел троих преступников, успевших покинуть специнтернат благодаря заступничеству всё того же психолога, отмечающих это радостное событие на даче богатеньких родителей одного из подонков. Сигаретный дым стоял коромыслом, спиртное лилось рекой, а разговор шёл о том, что неплохо бы найти девочек. Потом они стали вспоминать события, которые и сделали их печально знаменитыми. Вспоминали с подробностями, похотливыми замечаниями, ухмылками, не испытывая и тени раскаяния. Они были бы не прочь повторить это с другой жертвой, только на этот раз собирались быть осторожнее. Ведь старший уже вышел из "детского" возраста, да и добреньким защитникам во второй раз было бы гораздо труднее спасти их от жалкого подобия заслуженной кары, предусмотренного законодательством.
А потом Андрей представил себе, как очередная незатушенная сигарета одного из подростков упала на деревянный пол, продолжая тлеть. Как пьяные мерзавцы дошли до такой кондиции, что были не в состоянии двигаться даже нетвёрдой походкой. Как тлеющая сигарета всё горела и горела, пока от неё не занялась какая-то тряпка. Как огонь всё разгорался и перекинулся, наконец, на деревянный пол, потом на одежду одного из насильников. Что было дальше заволокло от взоров завесой дыма. Андрей видел только языки пламени, слышал дикие крики, а потом… Потом были только тлеющие головешки на месте, где недавно стояла дача, а вокруг суетились пожарные. Затем подъехала милиция, и криминалисты что-то искали на месте пожарища. А потом в подоспевшие кареты скорой помощи хмурые санитары понесли чёрные мешки.
Андрей почувствовал ото всего этого зрелища колоссальное удовлетворение. Если бы так всё случилось на самом деле, жертва была бы достойно отомщена. Из-за страшной усталости он был не в силах подняться с кресла, и вскоре погрузился в недолгий сон. Проснувшись, и ощущая себя по-прежнему разбитым, молодой человек первый делом включил телевизор, по которому как раз передавались криминальные новости. Включил в безумной надежде, что всё это опять окажется правдой.
Когда на экране показались кадры пожарища, Андрей издал долгий победный клич. Он носился по комнате как сумасшедший, смеялся, хлопал в ладоши, позабыв про усталость. Всё совпадало: местность, название посёлка. На фото промелькнули бессмысленные лица покойных мерзавцев. Корреспондент припоминал их прошлое преступление и озвучивал версию мести, хмурый оперативник, медленно подбирая слова, отделывался банальными фразами о том, что расследование продолжается. Но Андрей уже знал, что расследование так никогда и не закончится, и остановится, в конце концов, на версии о несчастном (а на самом деле таком счастливом!) случае. А журналист был прав: эта была месть. Но месть на расстоянии, месть, свершившаяся силой воли одного человека, которому было не всё равно!
***
Андрей долго изучал свойства чудесного дара, обладателем которого, как юноша убеждался в этом, он неожиданно стал. До какого-то момента возмущение, боль, ненависть накапливались в нём, а потом наступал какой-то качественный скачок. Тогда нужно было только представить во всех деталях сцену казни, и она реализовывалась на практике. Причём он каким-то непостижимым образом улавливал нужный момент, местонахождение преступника и подходящий способ расплаты.
Так получалось далеко не всегда. Чаще всего, к глубокому разочарованию молодого человека, вообще не получалось. Требовалось какое-то особое состояние души и особенно глубокое возмущение. За каждую свершившуюся месть, за каждую минуту триумфа приходилось расплачиваться длительными периодами упадка сил, но результат того, безусловно, стоил. И ещё: чем более сурового образа жизни придерживался Андрей, тем чаще приходили эти минуты торжества. В первые дни после свершившегося возмездия о новой расправе нечего было и думать, но потом силы, а вместе с ними гнев постепенно накапливались, и он был готов попробовать совершить правосудие в очередной раз.
Теперь Андрею пришлось создать своеобразную иерархию злодеев, избежавших справедливой кары, жертв, требующих отмщения. На всех сил у него, конечно, к его глубочайшему сожалению, не хватало. Впрочем, молодой человек даже не был до конца уверен, что выбор происходит при его сознательном участии. Волны горя и гнева в определённый момент сами перехлёстывали через край, и ему оставалось только наблюдать за очередным возмездием и, быть может, слегка направлять его, добавлять детали.
Андрей часто думал о природе своего дара. Наиболее подходящим казалось объяснение, существующее в индуизме. Если вести аскетический образ жизни, в человеке накапливается так называемый тапас, своеобразная энергия, которая в принципе способна его сделать равным богам. В индийских мифах боги, когда какой-нибудь мудрец слишком приближался к ним, проявляли беспокойство и насылали прекрасных апсар, которые должны были соблазнить ставшего на путь аскезы. Проклятие отшельника, если верить этой теории, страшная сила. Вот только энергия при этом теряется, и приходится накапливать её заново. Святым себя Андрей, конечно, не считал, но уединённый образ жизни вкупе со страстным желанием справедливости могли, по его мнению, способствовать появлению дара. Не возникают же мифы на пустом месте! К тому же лучшей гипотезы у него всё равно не было.
Список рос медленно, слишком медленно. Перечень жертв несправедливости и ненаказанных преступников пополнялся, увы, куда быстрее. Андрей сознавал, что одному ему не справиться со всей этой махиной, но чувство, что он делает хоть что-то, совершает то, к чему глухо общество, восстанавливает справедливость, мстит за обиженных, до которых, кажется, никому больше нет дела, наполняло его жизнь настоящим смыслом. Молодой человек старался всячески способствовать развитию своего дара, уменьшению периодов восстановления. Он стал жить совсем аскетично, отказывая себе в тех немногих удовольствиях, которые позволял себе ранее. Давало ли это эффект, сказать трудно, но Андрей шёл на это, чтобы с чистой совестью можно было сказать, что он делает всё, что может, отдавая этой странной борьбе все силы.
***
Однажды очередной приступ испепеляющего гнева настиг Андрея в момент одной из его редких вылазок на улицу. Обычно молодой человек загодя чувствовал приближение этого мига, но на сей раз случайно увиденная картина выступила катализатором. Перед высотном зданием шёл митинг людей, оставшихся без денег и квартир, причём на совершенно законном основании. К пикетам постепенно подтягивались милиционеры, предлагая всем разойтись по-хорошему. Разумеется, на вопрос, куда именно им теперь разойтись, ответа не последовало. В толпе послышался горький смех, а одна из пожилых женщин схватилась за сердце и стала оседать на грязный, холодный асфальт. Прохожие торопливо спешили по своим делам, либо просто не замечая пикетчиков, либо, в лучшем случае, бросая на них мимолётные взгляды. Только несколько телевизионщиков суетились неподалёку; если милиция прибегнет к решительным мерам, мог получиться неплохой сюжет.
Глава этой фирмы, преуспевающий бизнесмен, тоже входил в список Андрея, но располагался ближе к его концу. В конце концов, он никого напрямую не убил, хотя и прекрасно знал, к чему приведёт его афёра. Трудно сказать, что стало последней каплей: отчаяние и безнадёжность в глазах людей, медленно оседающая на асфальт женщина или милиция, которая по закону должна была защищать покой подлеца, сидящего сейчас в своём большом, уютном кабинете в этой самой высотке. Гнев безудержно рвался наружу. Андрей прикрыл глаза и привалился к столбу. Никому из прохожих, разумеется, не было дела до того, что случилось с этим молодым человеком: он просто пьян или ему вдруг стало плохо? Один милиционер было покосился на него, но тут у него захрипела рация, и он утратил к странному юноше всякий интерес.
"Мальцев, выходи!",- Скандировали митингующие. "Выходи, подлый трус!",- Выкрикнул кто-то из компании студентов, проходивших мимо. Журналисты оживились. Но для Андрея эти крики звучали где-то далеко, как сквозь стену. Он видел кабинет бизнесмена, лысеющего мужчину с небольшим брюшком, спрятанном в дорогом костюме, видел, как он морщится от шума, недоумевая, почему милиция до сих пор не разгонит пикетчиков, подходит к окну посмотреть на происходящее… А потом - словно неведомая сила толкает его вперёд. Вот он распахивает окно, забрасывает одну ногу на подоконник, хватается за ручку, медленно подтягивается вверх, смотрит на улицу. На его лице дикий страх, но он не в силах противостоять воле, которая заставляет его сделать ещё один, последний в его жизни шаг. Такого у Андрея никогда не было: раньше возмездие происходило в виде несчастного случая. И вот, теперь, ему казалось, что он совершает казнь собственноручно…
Раздался недолгий, полный отчаяния вопль, послышался глухой удар, а через несколько мгновений толпа уже кричала от ужаса. Преодолевая слабость, Андрей тоже заорал, и если бы кто-нибудь внимательно прислушался к нему, то понял бы, что это звучит победный, торжествующий клич. И тут же, на другой конце площади, молодой человек среди общего шума выделил, уловил, поймал такой же радостный голос! Несколько мгновений он не верил собственным ушам, а потом, всё ещё не придя в себя, пошатываясь, двинулся на этот зов.
Они узнали друг друга с первого взгляда. Быть может, по смеси боли и торжества в глазах. А, быть может, между ними сразу установилась какая-то связь. Навстречу Андрею шла девушка примерно его возраста. Её походка была столь же неверной, как у него. Наверное, девушку можно было со стороны принять за наркоманку, но Андрей точно знал, что это не так. Простая, небрежная одежда (такая чаще бывает у холостых мужчин), полное отсутствие косметики, беспорядок на голове. Если бы девушка следила за собой, её можно было бы назвать красивой, но сейчас это мог разглядеть только он один.
Молодые люди сблизились на расстояние несколько шагов и растерянно стояли, глядя друг другу в глаза. Они всё понимали без единого слова. Нужно было что-то сказать, но Андрей так долго не говорил с людьми, что кроме односложных восклицаний на ум упорно ничего не приходило. Он и раньше-то не был большим мастером общения. Высокий, с правильными чертами лица, Андрей во время учёбы пользовался женским вниманием. Но его всегдашняя серьёзность, часто переходящая в мрачность, вкупе с молчаливостью, фактически лишали его личной жизни. Он просто не знал, как заговорить с девушкой и как продолжать беседу. Так что романтические приключения юности обошли его стороной. Иногда Андрею отчаянно хотелось быть хоть немного похожим на развязных и нагловатых сверстников, но молодой человек прекрасно понимал, что такое поведение не для него и что он никогда таким не станет. А девушка, оказавшаяся объектом его юношеской влюблённости, возможно, так и не узнала о его нежных чувствах к ней.
-Андрей. - Проговорил, наконец, он, хрипловатым и дрожащим от волнения голосом, и сделал шаг вперёд.
-Аня. - Ответила девушка с видимым облегчением, тоже шагнула к нему и протянула руку.
Когда их руки соприкоснулись, Андрей ощутил себя так, словно держал её всегда. Такого уютного ощущения не было у него с раннего детства, когда его брали за руки родители и вели на прогулку. И откуда-то появилась уверенность, что эта девушка чувствует то же, что и он.
Взявшись за руки, молодые люди пошли прочь от площади, подальше от криков и шума, от суетившихся корреспондентов, готовивших сенсационный репортаж об аферисте, которого замучила совесть. Они молчали, но в этом молчании не было ничего тягостного. Просто в этот момент слова были совершенно излишни. Две одиноких души наслаждались долгожданной и такой неожиданной встречей.
Ноги сами привели их к дому, где жил Андрей. Они молча поднялись в его квартиру, не замечая удивлённых взглядов встреченных соседей, привыкших, что если "этот чокнутый" и появляется на свет, то только в одиночестве. Молодые люди, всё ещё держась за руки, молча сели на продавленный, потёртый диван и провели в таком положении ещё несколько минут.
-Кто же это, всё-таки, сделал, я или ты? - Нарушила молчание девушка. Её голос звучал тихо, но, в то же время, глубоко, и Андрей, успевший отвыкнуть от живых звуков, наслаждался ими и даже не сразу понял вопрос.
-Не знаю. - Всё так же хрипло ответил он, но тут же прокашлялся, и его голос обрёл, наконец, нормальное звучание. - Сегодня всё было похоже… Но не совсем так, как обычно.
-У меня тоже. - Кивнула Аня. - Как-то это… легко удалось. И сил потратила не так уж много…
-Вот-вот! И я! - С волнением воскликнул Андрей, только сейчас сообразивший, что ему не потребовалось ставшего привычным короткого сна.
-Значит, мы это сделали вместе. - Улыбнулась девушка. - Он попал на заметку нам обоим.
-Вообще-то, я не собирался делать это сегодня. Не думал, что получится. Увидел этих людей, и … - Сбивчиво объяснял Андрей.
-А я сегодня шла на охоту. - Взгляд Ани на мгновение сделался жёстким.
-Шла? - Переспросил Андрей. - Тебе нравится на это смотреть? Вживую?
-Приходится. - Улыбнулась Аня.
Выяснилось, что она, в отличие от Андрея, не может действовать на расстоянии, ей нужно находиться как можно ближе к предполагаемой жертве. Это, конечно, причиняло большие неудобства и трудности. К тому же, если Андрей, фактически, управлял вещами, оборачивая их против злодеев, подстраивая несчастные случаи, то Аня громадным напряжением воли на несколько секунд подчиняла себе обречённых преступников.
-Так вот откуда прошла череда самоубийств персонажей моего списка. - Понял Андрей. - А я-то думал, у кого-то совесть проснулась.
-Как же! Проснётся! - Зло бросила Аня. - Видел бы ты, как они сопротивляются, как трусят, когда понимают, что с ними происходит и за что!
-У меня они, к сожалению, приговора не слышат. - Вздохнул Андрей. - А хотелось бы посмотреть им в глаза!
-Так, значит, несчастные случаи - это твоих рук дело? - Уточнила Аня.
Андрей кивнул. И добавил: - Жаль, что они не понимают в последний миг, за что приходит расплата.
-Жаль. - Согласилась Аня. - Но результат, всё-таки, важнее.
Любопытно, что молодым людям совершенно не нужно было объяснять свои мотивы, описывать эмоции. Они и без того понимали, что в этом абсолютно схожи. И такое фантастическое единение душ впервые за долгое время делало их счастливыми не после удачно свершившейся мести, а просто так.
Они просидели так до позднего вечера. По большей части они молчали, и это молчание казалось им совершенно естественным: о чём можно говорить, когда всё ясно без слов. А когда молодые люди начинали разговаривать, то приходило пьянящее чувство лёгкости общения. Всё, что каждый из них долгие годы держал в себе, можно было выплеснуть безо всякого стеснения, без боязни непонимания. Аня и Андрей словно были идеальными, созданными друг для друга собеседниками, лишь по нелепой случайности разъединённые на двадцать с лишним лет.
Вечером они так и не смогли расстаться. Глупо было бы столько искать друг друга, и разлучиться, пусть и на одну ночь, ради каких-то условностей. Сначала Андрей, воспитанный в традициях позапрошлого века, уступил Ане свой старенький диван, а сам никак не мог решить: ночевать ему в кресле или на полу. Но девушка ни за что на это не соглашалась. В конце концов, они легли рядом, сбросив только обувь и верхнюю одежду, под разными одеялами. Они лежали и прислушивались к тишине и дыханию человека рядом, которое у них происходило почти что в унисон. А потом Аня нежно взяла Андрея за руку…
У обоих это происходило впервые в жизни, за что они теперь благодарили судьбу, но все движения оказывались такими естественными и правильными, что не возникало ни малейшей неловкости. Единение тел, последовавшее за единением душ, было неизбежным и прекрасным… А затем они долго лежали, глядя друг на друга в полумраке, нежными прикосновениями исследуя ставшее вдруг таким родным, таким близким тело.
***
Следующие несколько дней пролетели в эйфории. Молодые люди наслаждались внезапно обретённым счастьем и не расставались ни на минуту. Они вместе сходили на Анину квартиру, очень похожую на жильё Андрея, забрали всё необходимое и теперь не отходили друг от друга ни на шаг. Их, так привыкших к одиночеству, такое состояние, как ни странно, нисколько не утомляло.
Действительность напомнила о себе довольно грубо. Радио у соседей звучало на полную мощность. Андрей стал прислушиваться к доносившимся из-за стенки словам, и сердце его учащённо забилось, а руки стали сжиматься в кулаки. Он посмотрел на Аню, и по её покрасневшему лицу понял, что девушка испытывает ровно те же эмоции, что и он сам. Речь шла о солдате, доведённом мерзавцами-сослуживцами до самоубийства.
Потрясение было очень сильным. Андрей сел в кресло, прикрыл в глаза и приготовился принять последнюю волну гнева, которая должна была прорвать плотину пространства и обрушиться на негодяев. Аня молча села неподалёку, наблюдая за ним. Такое девушка видела впервые. Андрей всё ждал, а ожидаемого момента так и не наступало. Промучившись так некоторое время, он открыл глаза и покачал головой. Он знал, что сила гнева и возмущения была достаточной, ещё недавно её вполне хватило бы, чтобы перерасти в действие, но не сейчас. То ли ему мешало присутствие Ани, то ли что-то сломалось внутри него, и дар оказался утраченным.
Аня поняла всё без слов. Она сказала, что хочет немного прогуляться и вернётся через пару часов. Хлопнула дверь, и Андрей долго не мог сосредоточиться ни на чём, кроме её ухода. Он представлял, как она выходит из подъезда, бредёт одна по слякотному городу… Наконец, он заставил себя сосредоточиться, и усилием воли попробовал перенестись в казарму, где сейчас и находились изуверы. Но кроме самых общих картин представить ничего не получалось… Когда Аня вернулась, он всё ещё сидел в кресле, только сгорбившись и бессильно опустив голову на ладони.
-Ничего страшного. - Приободрила его девушка. - Это… это не всегда получается. Завтра попробую я.
Но и на следующий день ничего не получилось. Аня с Андреем подобрались к казармам настолько близко, насколько это было возможно при такой охране. По своему опыту девушка знала, что обычно этого бывает достаточно. Но сколько она не напрягала волю, не удалось даже ясно представить себе мерзавцев, не то, что попытаться управлять ими.
Домой молодые люди возвращались пешком, молча, взявшись за руки как в тот памятный день. Они за время долгого пути успели устать и вымокнуть под осенней моросью, но были слишком погружены в свои невесёлые мысли, чтобы обращать на это внимание. То, чем они жили последнее время, рушилось на глазах, и они не в силах были противостоять этому, ничем не могли поспособствовать восстановлению справедливости, наказанию негодяев. Оставалось только снова погружаться в волны бессильного гнева.
-Мы нашли друг друга и потеряли силу. - Уже дома грустно проконстатировала Аня то, что обоим было понятно и без слов.
-А я всё вспоминаю индийскую легенду. - Тихо проговорил Андрей, будто размышляя вслух и ни к кому конкретно не обращаясь. - Когда аскет достигал слишком большой силы, боги посылали к нему апсару, небесную деву. - И, глядя на Аню, добавил. - Ты стала для меня такой апсарой, мой тапас ушёл…
-А ты - мой апсар. - Улыбнулась девушка. Она не знала эту легенду, и странные термины были её не знакомы, но и без этого прекрасно поняла смысл сказанного. - Если, конечно, они были и мужского рода.
-И что же нам теперь делать? - Андрей сидел, уставившись в давно не мытый пол и обхватив голову руками.
-Ты думаешь, мы должны расстаться? И тогда наш дар вернётся? - Аня отвернулась к окну, не желая, чтобы Андрей видел появившиеся на глазах слёзы.
-Я не смогу. - Просто ответил он. - Тогда все мои мысли будут только о тебе. Мы не вернём своего дара, а только станем несчастны.
-Мы могла бы попробовать… - Нерешительно начала Аня, но тут же оборвала себя. - Нет! Я тоже не смогу тебя покинуть!
-Наверное, одиночество было непременным условием. - Вздохнул Андрей.
-Одиночество. - Эхом повторила девушка. - И невинность.
Они долго сидели обнявшись и молчали.
-Как же мы теперь сможем всё это переносить? - С болью спросила Аня. - Каждый день видеть всё это и сознавать, что больше ничего не сможем сделать?
-Давай уйдём туда, где будем только мы вдвоём, а мир… пусть он пребывает где-то в стороне. - Предложил Андрей. - Если мы не в силах его переносить и не можем ничего изменить, честным будет уйти.
-Я тоже об этом думала. - Призналась Аня. - Только совсем уйти мы не сможем. Ведь мы всё равно будем знать, помнить… Ведь та книга в горах, о которой узнал и рассказал Шварц, написана для нас…
-И раз мы её прочитали, то уже никогда не сможем успокоиться. - Согласился Андрей.
-Вдвоём мы сможем вынести больше. - Тихо сказала Аня. - А потом… Потом, может быть, что-нибудь придумаем…
И они опять замолчали, нежно обняв друг друга, а за окнами их квартирки проносился равнодушный к страданиям мир. А книга, в которой записаны все невзгоды, бессильные жалобы, все несправедливости мира, ждала новых, немногих читателей-рыцарей, для которых она и пишется…

Вакцина
"… - новейшее эффективное средство … избавит вас от болезни века … только от фармацевтической компании … по цене всего …"… Яркие плакаты, громкая телереклама с излечившимися страдальцами и полуголыми девицами. И так со всех сторон. Михаил Иванович крепко зажмурился и зажал уши. Куда легче он переносил неудачи, насмешки, непонимание, чем такой успех. Его вакцина действовала, но оказалась не бесплатным чудом, а очередной, особенно гадкой разновидностью бизнеса. Она вылечивала сотни, но тысячи продолжали умирать ежедневно, ибо такую сумму не могли скопить за всю жизнь. Случись с ним эта беда, он и сам смог бы её набрать только продав душу могущественной Фирме. Что бы он тогда выбрал, Михаил Иванович и сам не знал: есть ситуации, гадать о поведении в которых бессмысленно, покуда не попадёшь в них сам. А, впрочем, пару раз он уже выдержал: речь, правда, шла не о жизни и смерти, но всё-таки… Да и сейчас: не зря же он за решёткой.
Михаилу Ивановичу Пантелееву было чуть за пятьдесят. Крепкий, плотно сбитый, среднего роста с густой тёмной бородой и лысеющей головой, с высоким лбом, упрямо сжатыми губами и пронзительным, тяжёлым взглядом исподлобья, он напоминал одновременно Сократа и графа Толстого. Кстати, ими обоими он в молодости увлекался, особенно несгибаемым афинским философом. Всю жизнь Михаил Иванович прожил в среднерусской глубинке. Здесь, в типичном областном центре, он родился в учительской семье, учился в школе, затем в местном университете, на биохиме, затем в аспирантуре. Он рано стал кандидатом наук, его ожидало большое будущее, но тут впервые проявился его сократовский характер. Всем известно, как делаются диссертации, научные статьи, как появляется куча соавторов-начальников, как просто присваиваются результаты учеников. А вот Михаилу Ивановичу в это не верилось: он был слишком погружён в свой идеальный мир, а его научный руководитель, старенький профессор дореволюционного воспитания, таких вещей никогда себе не позволял. И вот однажды, столкнувшись с откровенным воровством, кандидат химических наук Пантелеев во всеуслышанье обвинил в плагиате видного столичного академика. У видного академика случился инфаркт, а доцента Пантелеева с трудом отстоял на работе его старенький профессор. Но о научной карьере можно было забыть.
Следующие два десятка лет Михаил Иванович просидел в своём университете, где его ценили за глубокие знания и интеллект и где над ним посмеивались за его чудачества, называя "лешим" и "медведем". Его работы нигде кроме "Университетского вестника" не печатались, а со временем перестали печататься и там: уж очень они шли вразрез с современными теориями; коллегам казалось, что от них отдаёт алхимией. Друзей у него не было, родители и старенький профессор умерли, жил он один, к себе обычно никого не звал, да и к другим заглядывать не любил, а если и случалось бывать на праздниках, то хмурился себе в углу, много ел, умеренно пил и молчал. Словом, настоящий леший. Или медведь. Женщины, особенно из учёных дам, вниманием положительного, трезвого мужчину не обделяли, но женить его так никому и не удалось. Михаил Иванович охотно шёл на физические контакты, но своих привычек держался строго и всегда оставался эмоционально холоден и молчалив. После первой школьной любви (о которой его избранница и не подозревала) второй у него не было. Так что со временем от него отстали, а когда у Михаила Ивановича возникала потребность в сексе, то он её удовлетворял с первой же попавшейся согласной особой, ни от кого особенно не скрываясь, чем лишний раз шокировал университетских коллег. Так постепенно созрело мнение, что белой вороне не место в учёной среде, а вскоре доцент Пантелеев сам подал повод к увольнению.
Дело было в конце застоя. В их университете появился уж очень ярый парторг. Он вылетел из какого-то райкома за совсем уж выдающуюся тупость и некомпетентность и теперь из кожи лез, лишь бы посредством своей активности вернуть утраченное доверие. Борьба за моральный облик сотрудников была одним из его коньков. Михаила Ивановича его сентенции абсолютно не волновали: он либо пропускал их мимо ушей, либо откровенно смеялся. Но вот, однажды, на факультетском заседании этот моралист вздумал устроить товарищеский суд над одной молоденькой ассистенткой, которая и одевалась вызывающе, и красилась, и с мужчинами гуляла, а на него, парторга, внимания не обращала. Борец был в ударе: он уже довёл девушку до слёз и собирался привлечь к избиению других, но тут из своего угла поднялся угрюмо сопевший там доцент Пантелеев. Ни слова не говоря он подошёл к удивлённому моралисту, ударил со всего размаху по морде (не дал пощёчину, а именно по морде!) и вышел из зала. Скандал был дикий. Ассистенточку оставили в покое, парторга быстренько перевели на другую работу, а Михаила Ивановича посадили на пятнадцать суток и выгнали из университета.
Понятно, что после этого на преподавательскую работу никуда, даже в школу, кандидата наук Пантелеева не брали. Решать контрольные и писать курсовые за нерадивых студентов он считал жульничеством, репетировать с тупыми было уж слишком тяжко, поэтому никакой подработкой по специальности Михаил Иванович не занимался. По специальности он занимался работой почти всё свободное время, но исключительно для себя: для опытов в старом сарае была оборудована лаборатория; не ахти какая, но ему было достаточно, ведь главная работа всё равно происходит в голове. И профессию Михаил Иванович подобрал такую, чтобы голова оставалась свободной: дворник; она ему понравилась ещё во время тех пятнадцати суток. Участок трезвым дворником убирался аккуратно, добросовестно, претензий не было, были только насмешки над его опытами, но дворник Пантелеев не унывал: он вспоминал одного старого глухого учителя из Калуги, над которым тоже посмеивались и на открытиях которого сейчас летают ракеты. Теперь Михаил Иванович стал настоящим лешим (или медведем): он выглядел ещё более угрюмым, борода разрослась, а с общением просто беда - бывало по несколько дней слова не скажет. А как же иначе? Старым коллегам, учёным, с дворником беседовать не о чем, неприлично, а пролетариям учёный дворник был непонятен, как-то побаивались они его.
Так прошли годы. Всё в жизни Михаила Ивановича, несмотря на перемены в стране и мире, оставалось по-прежнему. И только его работа продвигалась: медленно, мучительно, но он нащупал наконец-то тот метод, к которому так долго шёл, отыскал порядок там, где остальные видели лишь хаос. Теперь оставалось только применять его к конкретным проблемам; это, конечно, тоже требует времени, но поиски будут вестись не вслепую. Все попытки опубликовать теорию окончились, разумеется, ничем. Пришлось действовать в одиночку, нужен был хоть один конкретный результат. Он решил начать с той болезни, от которой когда-то, много лет назад умерла его мать и от которой ежегодно умирают миллионы. Годы поисков в домашних условиях "на коленках", с трудом доставая нужные реактивы. И вот, наконец, успех. В хорошей лаборатории с парой толковых помощников хватило бы месяца. Миллионы жизней. Но их уже не вернуть, надо поскорее донести вакцину до тех, кому ещё не поздно жить.
И вот, наконец, свершилось. Препарат готов. Михаил Иванович всегда был против использования подопытных животных. Однажды один из его коллег получил блестящие результаты в исследовании редкого вируса; доцент Пантелеев был ими очень заинтересован, но узнав, что опыты проводились на обезьянах и поняв, какие мучения испытывали животные, во всеуслышанье назвал исследователя живодёром и перестал не только с ним здороваться, но и имени его не упоминал. Михаил Иванович был вегетарианцем, наверное сказалось увлечение идеями графа Толстого. Садистов же, мучающих зверей, ненавидел лютой ненавистью. А на ехидные замечания о том, что без опытов нельзя, предлагал учёным проводить испытания на больных, согласных на экспериментальное лечение, на самих себе и даже на преступниках. Действительно, кролики с собаками ни в чём не виноваты, им повезло быть здоровыми, так чего же расплачиваться за чужие недуги. Другое дело больные: бывает, им терять нечего. И преступники пусть пользу приносят, вину заглаживают: он на эксперимент соглашается, а его досрочно на волю.
И в этот раз Михаил Иванович до последнего работал сначала на бумаге, потом с пробирками там, где подавляющее большинство его коллег угробило бы уже не один десяток крыс и кроликов. А когда дело дошло до испытаний не стал собирать разрешения (эта волокита могла затянуться на годы), а нашёл несколько добровольцев в последней стадии и стал ждать. Всё прошло по плану, никто не умер, болезнь же у одних приостановилась в развитии, а у других просто исчезла. Дворник-доцент тут же с помощью одного из излечившихся, не последнего человека в городе, сумел собрать журналистов, показал результаты и обнародовал состав своего чудо-лекарства. Делать его было поразительно дёшево: Пантелеев думал, что производство тут же наладят множество фармацевтических заводов, что с болезнью покончено. О патенте и прочих формальностях он, естественно, не подумал. И так ясно кто изобрёл, кто излечил.
И тут, на волне успеха, когда Михаил Иванович был готов к тому, что его метод, наконец, воспримут, собирался обучать ему специалистов, начинал борьбу со следующим недугом, на него посыпались один за другим неприятные сюрпризы. Учёный мир не спешил возвращать его в свои ряды: говорили о недостоверности экспериментов, о шарлатанстве, называли алхимиком, знахарем, приводили в подтверждение своего скептицизма пантелеевскую биографию. В одной газете даже появился фельетон о грубом полуграмотном хулигане, возомнившем себя гением. Его испытаниями на больных заинтересовалась прокуратура, несмотря на то, что все пациенты дали письменное согласие на экспериментальное лечение, да и результаты были сугубо положительными. Но это всё казалось мелочами жизни по сравнению с главной бедой.
Однажды к Михаилу Ивановичу пришёл лоснящийся от сытости человек средних лет в безукоризненном костюме и с приторной улыбкой. Он представился главным юрисконсультом известной международной фармацевтической фирмы. Выразив восхищение работой Пантелеева, фирмач заявил, что Компания провела испытания его изобретения, запатентовала его и собирается налаживать серийное производство, а его приглашает к себе на работу. Далее шло описание чудесной современной лаборатории, которая будет предоставлена ему в распоряжение, и на столе появился листок контракта с заманчивой валютной суммой. У Михаила Ивановича от новых возможностей захватило дух, вот только момента с патентованием он не понял, о чём и спросил улыбчивого юриста. Тот охотно объяснил, что всеми правами на лекарство обладает теперь Компания, ведь Михаил Иванович не оформлял никаких бумаг, а Компания вовремя подсуетилась, но Михаилу Ивановичу, разумеется, на новой работе будет выдано крупное вознаграждение за открытие. Пантелеев долго не мог понять, почему у него нет прав на собственное открытие, ведь он же о нём сообщил. В ответ юрист с улыбкой процитировал кучу всевозможных выдержек из различных законов, по которым выходило, что никаких прав на изобретение у него нет и быть не может и что если господин Пантелеев отказывается от сотрудничества с Фирмой, то никаких выгод из открытия извлечь не сможет. Вероятно что-то в выражении лица Михаила Ивановича заставило представителя компании побледнеть, а улыбка скривилась в какую-то жалкую гримасу. И тут он увидел медведя в гневе. Юрист быстренько ретировался, но не совсем сам. На его дорогом костюме красовался след дворницкой ноги.
Далее всё пошло как в дурном сне. Фирма быстро наладила выпуск лекарства и продавала его по астрономической цене. Отчаявшиеся больные продавали всё, что у них было: вещи, квартиры, себя, наконец. Михаил Иванович развил бурную деятельность: он рассказывал всем и каждому о подлости Компании, рассылал рецепты тем, кто мог заняться кустарным изготовлением, наладил выпуск сам, набрал помощников. Ему сочувствовали многие: политики, бизнесмены, бандиты. Со временем это обеспокоило Фирму. Были предприняты определённые шаги, благодаря которым кустарные производства были разгромлены, а сам Пантелеев после нескольких скандалов оказался под следствием за оскорбление Компании и нарушении законов об авторском праве. Он не угомонился и попал-таки за решётку, хотя и на небольшой срок. Несколько учёных разорвали сотрудничество с Компанией, её осудили несколько политиков и других известных людей, но дальше этого дело не пошло. "Ведь мы же цивилизованная страна, должны жить по закону, а закон на стороне Компании",- рассуждали сытые телеведущие. И вскоре, к удовольствию Фирмы, скандал затих.
В тюрьме Михаил Иванович много думал о случившемся. План созревал долго и мучительно. Он был до некоторой степени противоположен прошлым убеждениям Пантелеева, но, приняв решение, изобретатель повеселел. Дело в том, что Фирма не придала значения его методу, посчитав всё делом удачи и блестящей интуиции. Он же понимал новые возможности. К тому же в ходе работы появлялись интересные побочные темы, и одна из них вполне подходила для плана. Оставалось исследовать и ждать удобного случая. Конкурирующие фирмы предлагали прекрасную работу, но Пантелеев отказывался. Сначала должен был осуществиться его план.
* * *
У Компании был юбилей. Празднества получились грандиозные. Ещё бы: успешная фармацевтическая Фирма, спаситель человечества от страшной болезни. Не всего, конечно, а денежной его части. Артисты, воздушные шары, море улыбок и речей, полных благоглупостей, - чего там только не было. Даже представители правительств нескольких стран. Всё-таки большие деньги, рабочие места. И потом: начальство тоже болеет. В завершение праздников наиболее видные представители Компании, а также её добрые друзья в разных сферах власти и бизнеса отправились в небольшой круиз на специально зафрахтованном теплоходе-дворце. Банкеты, реки шампанского, дорогие проститутки, приглашённые певцы и комики, танцы…
На следующее утро после отплытия многие фирмачи и дорогие гости чувствовали себя неважно. Но этому не придали значения, списав на обильные возлияния и бурную (не в морском смысле) ночь. К вечеру состояние занемогших ухудшилось; более того - к ним присоединились остальные. Врачи Компании и её учёные ничего не понимали: все симптомы были как у недавно поверженного ими (не Пантелеевым же) недуга. Но здесь обнаруживались несколько новых особенностей, болезнь прогрессировала во много раз быстрее, а лекарство не помогало. Самым же странным было то, что команда и обслуживающий персонал были в добром здравии. Корабль срочно направили к берегу, но высадиться не удалось. Земля не принимала, да ещё вдобавок за этим чумным дворцом на плаву неотступно следовали два корабля с карантинными службами.
Босс Компании связывался с различными высокопоставленными персонами, которые по очереди ему разъясняли, что на корабле опаснейшая инфекция. Сначала об этом написали, почему-то, газеты, ссылаясь на анонимные источники. Потом же это подтвердили сами мореплаватели, а также судовой врач. Высокопоставленные персоны намекали, что если бы не газеты, то высадку в карантин организовать они бы рискнули, но при такой огласке рисковать здоровьем граждан никак нельзя. По всем теле- и радиоканалам постоянно говорили о "корабле смерти", как его уже успели окрестить. Учёные и шарлатаны всех мастей от попов до астрологов не преминули высказаться, так ничего и не прояснив, а только ещё больше запутав. В ход шли и непонятные научные термины, и библейские цитаты, и гороскопы… Много говорилось и о больных руководителях Фирмы с гостями, причём в тоне некролога. А главный врач Компании заявил, что при столь быстром развитии болезни первых трупов можно ожидать через неделю. Плавучий дворец наслаждений превратился в плавучий лазарет, и всё шло к тому, что скоро он должен был стать плавучим катафалком.
Все исследователи Фирмы работали без отдыха, но результат по самым оптимистическим прогнозам приходилось ожидать не ранее, чем через полгода. Пассажиры злополучного теплохода проявили себя каждый по-своему. Кто-то сидел в трансе и предавался печальным раздумьям, кто-то метался в беспорядочной и бессмысленной активности, кто-то в последние дни пытался забрать от жизни всё то, что ещё не успел, насколько позволял прогрессирующий недуг. Так продолжалось три дня, а на четвёртый по телевидению в программе, посвящённой несчастному теплоходу, неожиданно выступил "доктор Пантелеев", как его представила хорошенькая и глупенькая ведущая. И упомянутый доктор Пантелеев заявил, что средство от новой болезни у него есть, но что стоит оно крайне дорого, поэтому он сомневается: смогут ли пассажиры теплохода заплатить. В ответ же на оханья и аханья телезвезды (которая, кстати, тоже едва не попала в число пассажиров и вовсю веселилась на предшествующем плаванию празднике) о морали, сострадании, христианском и врачебном долге, и т.п. Михаил Иванович заявил, что, во-первых, он никому ничего не должен, а, напротив, уверен, что кое-кто задолжал ему, а во-вторых, высокоморальной благотворительностью он занимался раньше; теперь же намерен заниматься бизнесом, беря пример с уважаемой Фирмы, чьё руководство попало в столь печальную ситуацию.
На затаившем дыхание теплоходе долго не могли вспомнить: кто такой этот "доктор Пантелеев", и почему его фамилия кажется знакомой. Узнал его только сытый адвокат, приглашавший когда-то Михаила Ивановича и битый им. Но это случилось не так скоро, когда юрист, наслаждавшийся в последние часы жизнью по полной программе, слегка протрезвел. Припомнив же историю с открытием Пантелеева, фирмачи крепко задумались. Наконец, они решили узнать цену строптивого учёного, а группе юристов на свободе под чутким руководством улыбчивого крючкотвора, привычная улыбка которого в последние дни выглядела весьма жалко, поручили прощупать почву на предмет возможности повторения прошлого раза.
С переговорами с самого начала не заладилось. Михаил Иванович соглашался проводить их только в прямом эфире, а попытки договориться конфиденциально отметал напрочь. Что касается группы крючкотворов, то они были неприятно удивлены тем, что узнали в делах Пантелеева работу стряпчего высшего разряда. Вскоре, когда появился и он сам, фирмачи поняли, что тут им делать нечего. Оставалось только гадать, как у полунищего дворника-гения хватило средств на оплату лучшего адвоката мира по вопросам патентов, авторских прав, и т. п. Исследовательские группы ничего утешительного сообщить не могли. Делать нечего: на вечер следующего дня был назначен телемост со злополучным теплоходом.
* * *
Работая над своим лекарством, Михаил Иванович незадолго до успеха обнаружил странный эффект. Он нашёл простой способ многократно усилить и ускорить течение болезни. Тогда учёный, отметив это для себя, пошёл в другом направлении: ведь нужно-то ему было противоположное. Сидя в тюрьме, он вдруг вспомнил о своём открытии в тот момент, когда от всей души желал фирмачам оказаться в шкуре безденежных больных. Тогда-то у него и созрел план заражения руководства Компании с последующим исцелением на его условиях. Средство излечения Пантелеев, благодаря своему методу, нашёл меньше чем за месяц. Оставалось найти способ заражения, безопасный для окружающих, и во избежание прошлых ошибок обеспечить юридическое прикрытие.
Юридическая сторона дела решилась неожиданно быстро. В самый разгар скандала Михаил Иванович обратил внимание на интервью знаменитого адвоката, к которому телевизионщики обратились как к эксперту. Там он заявил, что по закону с Компанией сделать ничего нельзя, отдал должное их юристам как профессионал, но при этом возмущался такими действиями как человек, сказав, что сам бы за такое дело никогда не взялся. К тому же адвокат рассказал, что излечился от той же болезни благодаря "доктору Пантелееву", поблагодарил его, посочувствовал малоимущим больным и предложил своему исцелителю в случае новых открытий обращаться прямо к нему, бесплатно, назвав себя его вечным должником. Сейчас Михаил Иванович решил воспользоваться любезным предложением. В детали плана юрист посвящён не был, только знал, что это лекарство от новой формы уже излеченного недуга, которая может, по предположениям учёного, разыграться в самое ближайшее время. Он просто с особой тщательностью оформил необходимые документы, заверил "доктора Пантелеева" в том, что на этот раз комар носа не подточит и предложил обращаться снова.
Михаил Иванович прекрасно понимал какую потенциальную опасность представляет его способ борьбы. Как тщательно не изолируй фирмачей, зараза может расползтись по миру. Но у него уже есть лекарство, которое будет доступно всем. Если же и случится непоправимое, и всё произойдёт как в прошлый раз, то быстрое течение болезни - это, в конце концов, быстрое избавление страдальцам. Зато он, если всё получится, заберёт назад своё изобретение и станет распространять его на справедливых условиях. Ну а если руководство Компании промедлит… Что ж, убийцы заслуживают смерти.
Когда Михаил Иванович услышал о грядущем юбилее Компании, он понял, что шанс предоставляется. Особенно его порадовало известие о круизе, уж там-то риск точно сведётся к минимуму. Вот только как осуществить всё технически и как уберечь от заразы корабельную команду, посторонних людей? Он на время сделался сыщиком: выведывал всё о команде и обслуживающем персонале дворца-теплохода, даже подрабатывал для этого в порту. Наконец, подходящий сообщник нашёлся. У одной из корабельных посудомоек той самой болезнью, которую одолел Пантелеев, был болен сын. Добыть требуемую сумму на лекарство надежды, конечно, не было. Михаил Иванович просто пришёл к ней и излечил ребёнка. Он и теперь занимался целительством, только тайно. А потом рассказал весь свой план без утайки. Это было очень рискованно, стоило матери кому-нибудь проболтаться, и весь план шёл насмарку, Фирма удесятерила бы бдительность. Но он, как ни странно, продолжал верить в людей. И осчастливленная женщина, готовая на всё из благодарности к чудесному доктору, не подвела. Она полностью одобрила, сочла справедливыми намерения Михаила Ивановича и сделала всё на славу.
Нужно было суметь заразить фирмачей через еду и тем же способом дать противоядие команде. При раздельном питании сделать всё оказалось совсем нетрудно. Сообщница оповестила Михаила Ивановича об успехе невинным звонком. После этого "доктор Пантелеев", связавшись с некоторыми журналистами, знакомыми ещё по предыдущей эпопее и несколькими скандальными изданиями, забросил сенсацию об ужасной болезни и стал ждать. Ждать пришлось недолго. После подтверждения с теплохода тема прочно заняла первые полосы газет, с неё начинались выпуски новостей. Выждав паузу, учёный, о котором вспомнили и которого просили об интервью, согласился выступить на одном из популярнейших каналов. А потом стал готовиться к переговорам в прямом эфире.
* * *
Аудитория у телемоста оказалась колоссальная. Был даже побит рекорд популярности трёхлетней давности - программы с шокирующими кадрами из жизни одной скандальной звезды. Ведущий представил участников: "руководителя всем известной, уважаемой фармацевтической Фирмы" и "доктора Пантелеева, человека с неоднозначной репутацией" (фирмачи уже поработали с журналистом), и хотел уже задавать вопросы, но Михаил Иванович взял командование в свои руки. Он заявил, что переговоры начнутся только после того, как фармацевтический босс расскажет историю открытия лекарства, а также о себестоимости его изготовления и цене. После этого учёный скрестил руки на груди и не реагировал ни на какие возражения и предложения ведущего и оппонента.
Наконец глава Компании, пунцовый от гнева и напряжения, начал рассказ. Он признал, что открытие совершил "доктор Пантелеев", что Компания его действительно запатентовала, потому что изобретатель не сделал этого сам, так что всё произошло в соответствии с законом. Особо босс напирал на тот факт, что Фирма предложила учёному хорошую работу, от которой тот "отказался в недопустимой форме". И потом, не подсуетись его Кампания, то же самое немедленно сделали бы конкуренты с тем же итогом. Что же касается цены и себестоимости, которые он огласил, приведя зрителей в шоковое состояние, то это бизнес…
"Вот я тоже решил заняться бизнесом",- прервал его Михаил Иванович. "Вы тяжело больны, как и сотни тысяч тех, кого оставили умирать. Вам осталось жить дня три-четыре, если не принять лекарство. У меня оно есть. Я его хочу продать. Ваше положение куда лучше, чем у тех сотен тысяч. Я возьму дорого, но у Фирмы, по крайней мере, эти деньги есть". "Мы с удовольствием купим Ваше новое средство и сделаем всё, чтобы замять предыдущее недоразумение",- начав говорить быстро и сбивчиво, босс постепенно вернул уверенность, в голосе даже появились покровительственные нотки: "Более того, мы с удовольствием продолжим сотрудничество с Вами…". "А оно и не начиналось",- перебил учёный: "И не начнётся. Ограбленный не будет сотрудничать с вором, который, по совместительству, ещё и убийца".
Повисло тягостное молчание. Телеведущий пытался было протестовать, но под тяжёлым взглядом Михаила Ивановича стушевался, оборвавшись на полуслове. "Вот мои условия:",- продолжил Пантелеев примерно через минуту: "Вы запатентовали моё лекарство. Теперь вы возвращаете мне все права на него. Мне и больным. И ещё, пожалуй, я возьму немного денег. На хорошую лабораторию". Он говорил медленно, отчеканивая каждое слово, хмуро, исподлобья глядя в камеру. "Наша Компания будет выплачивать Вам некоторый процент от выручки, который оговорят с Вашим адвокатом наши юристы",- фирмач пытался повернуть дело в привычную колею: "А лаборатория Вам, конечно, будет предоставлена…". "Мне не нужны проценты, мне нужны все права. А торговаться с вашими юристами, одного из которых я уже имел честь спустить с лестницы, не собираюсь",- отрезал Михаил Иванович. "Так принимаете вы мои условия?". Фармацевтический босс промямлил что-то о том, что единолично принять такое решение не может, что ему надо посоветоваться… "Вот и советуйтесь. Думаю, у вас ещё в запасе не менее двух дней. Потому что ещё день уйдёт на оформление бумаг. А то можно и не успеть". С этими словами Михаил Иванович не спеша поднялся и покинул студию, не попрощавшись.
Общественное мнение бурлило. Пресса выдавала весь спектр мнений и догадок. "Доктор Пантелеев", в зависимости от отношений хозяев издательства с Фирмой, приобрёл множество эпитетов: от "гениального шантажиста" до "бича божия"; к пассажирам теплохода также выказывались самые разнообразные эмоции: от злорадства до сочувствия. Больные, у которых появилась надежда, их друзья и родственники, стояли горой за учёного; кое-где прошли даже митинги в его поддержку. И эта поддержка, как и сведения о доходах Компании от бизнеса на костях, склонила-таки общественное мнение на сторону Михаила Ивановича. Всех очень интересовал вопрос о том, каким образом новая разновидность болезни оказалась на борту плавучего дворца и почему она не поразила команду и обслуживающий персонал. Когда какой-то особо настырный репортёр достучался с этим вопросом до Пантелеева, тот лишь пробурчал в ответ, что хворь, по-видимому, возникает на грязных деньгах, с которыми и переносится. Многие, конечно, догадывались, что учёный приложил тут руку, но одни считали такой поступок справедливым, а у других просто не было доказательств, одни домыслы.
Полная капитуляция Фирмы произошла менее чем через сутки после телемоста. Босс заявил, что "в сложившейся ситуации, учитывая опасность для жизни многих людей, Компания вынуждена уступить шантажу". Излеченный адвокат, уже заготовивший необходимые бумаги, которого Михаил Иванович накормил своим лекарством и убедил в безопасности, спустился на теплоход на вертолёте (нанятом, разумеется, за счёт Фирмы), где, благополучно преодолев искушения от фирмачей, суливших немалую сумму за несколько мелких неточностей в документах, подсказанных улыбчивым юристом, собрал все необходимые подписи и отбыл восвояси. Как только документы оказались у Пантелеева, были засвидетельствованы и положены в надёжное место, тот же вертолёт доставил на теплоход партию лекарства, на которое бизнесмены и гости накинулись так, как человек, проведший три дня в пустыне, на воду. Радость была столь велика, что огорчение от огромных убытков сменило её лишь через несколько дней.
Покончив с формальностями, Михаил Иванович, аккуратно одетый, причёсанный и счастливо улыбающийся (небывалый случай!), первым делом огласил другой заготовленный документ, где разрешалось выпускать его лекарство всем желающим, но при этом жёстко ограничивалась разница между ценой и себестоимостью. Никаких процентов изобретателю там не предусматривалось. На деньги, взятые им с Фирмы, он открыл хорошую современную лабораторию, где и стал работать с отобранными по одному ему известным критериям студентами. Получив же Нобелевскую премию, доктор Пантелеев (теперь без кавычек, ибо это звание поспешили ему присвоить все ведущие и не очень университеты, включая родной, из которого он был когда-то изгнан) потратил её на всевозможные стипендии для талантливых студентов, чтобы у тех было меньше искушений сотрудничать с нечистоплотными фирмами. Кстати, та самая Фирма так и осталась крупнейшим производителем лекарства, хотя и не с такими доходами.

Монолог Люцифера
Когда-то нас было много. Кого это нас? Мы, если угодно, боги. Так и будем называться, вам так будет привычнее. А если точно, то мы другая раса, другая цивилизация. Только чуть постарше, на десяток тысячелетий. О нас накопилось столько небылиц, что мне хочется кое-что поведать, прояснить. Кто я? У меня много имён: Люцифер, Прометей, Сатана… Их сотни у разных народов. А некоторые сами не решили как меня звать, вот и называют десятком имён. Мне больше нравится Люцифер. Говорящее имя. "Несущий свет". Вот и сейчас хочу развеять тьму. Какую тьму? Заблуждений, конечно. А впрочем, зовите меня как нравится. Только Дьяволом не надо. Какой я "клеветник"? Скорее пострадавший от клеветы. Ну ладно, хватит вступлений. К делу!
Мы были большой экспедицией. Наш корабль потерпел аварию и дрейфовал в космосе. Но нам повезло. Мы нашли для высадки подходящую планету. Вашу планету. Она, кстати, очень напоминает нашу. Даже поразнообразнее. Это было несколько тысячелетий назад. Да, мы живём много дольше. Наука. Раньше жили почти как вы. И в легендах ваших об этом есть. Напиток бессмертных, сома, амрита, амброзия. В ваших мифах вообще о многом есть. Если уметь их читать.
Взять хотя бы противостояния богов и титанов, богов и асуров, ангелов и демонов. Добро и зло. Чушь! Или с какой стороны посмотреть. Борьба двух партий. Мы, приземлившись, разделились. Видите ли, во время полёта жёсткая субординация необходима. А здесь? Я всегда был свободолюбив, и не только я. Другие исследователи тоже. А члены команды наоборот. Без званий не могут. Вот и пошли за капитаном. Они, значит, боги. А мы - тёмные силы. Боги, конечно, посильнее. Зато мы поумнее, посвободнее, почестнее.
Первый и главный вопрос: контактировать ли с туземцами? То есть с вами. Точнее с вашими предками. При такой разнице в развитии для них это могло плохо кончиться. В общем-то и случились перекосы. И при меньшей разнице большие проблемы: вспомните-ка вашу историю, встречи европейцев с аборигенами. Лучше ни во что не вмешиваться или направлять, ускорять развитие? Заповедник, зоопарк? Уж если и вмешиваться, то по плану. Богам же нужен был заказник. Делать, что хочется, по своим прихотям. Вы для них не объекты наблюдения, не ученики. Рабы. Они уж постарались это зафиксировать. Помните: "раб божий"? Сначала я был за невмешательство. Но уж когда вмешательство началось…
Чудеса для основы веры продемонстрировать было нетрудно. Немного техники. Кстати о технике. И тут свидетельств хватает. Скажем, о роботах. Кто по-вашему Кощей бессмертный? Или голем? Смерть на игле. Узнаёте центральный процессор? А стирание имени? А заклинание - чем не пароль доступа? А всякие драконы? Чем не космический корабль? И реактивное движение - ведьмы всякие на мётлах. Разве всё перечислишь? Сами додумайте. Только надо уметь читать.
Не такие боги и мы, демоны, и сильные физически. Читайте мифы. И биты бывали неоднократно. Боролись герои с богами. Особенно в Индии. И в плен попадали. К Сизифу, например. Без техники и без помощи тяжеловато. Ну есть ещё гипноз и тому подобное. Но не на всех действует. А техники с собой не так много. Из строя выходит, запасы кончаются. И не всё восстановишь, не всё починишь. Приходилось богам карать оружием. Не подлецов всяких, а самых свободных. Тех, кто хотел стать "как боги". В основном особо сильных и особо умных.
Очень удобно было ни о чём не заботиться. Обо всём нужном договорились. Через жертвоприношения. Покарали несколько нерадивых, и всё пошло как по маслу. Потом им захотелось клубнички. Физиология-то оказалась совместима. Требовали юношей и девушек. Как наложниц и наложников. Ну и рабов по хозяйству. Сначала сами их забирали. Обставляли как вознесение. А вот люди потом стали жертв убивать. И еду, вещи впустую носили. По привычке.
Заметьте, основы обычаев у всех народов одинаковы. А детали разные. Развлекались как могли. То переезжали с места на место. То делили Землю. Есть несколько любимых мест. Олимп, Эдем, Шамбала… А слишком жаркие и холодные места не любили. Вот там и нет заметных чудачеств. Естественно и примитивно. Иногда соревновались. Брали по племени и старались кто во что горазд. Кто чуднее придумает. Кстати тут и ваши жрецы постарались. Многие глупости боги в жизни бы не выдумали. Фантазия не та. Знаний многовато. Уж слишком рационально мыслят.
Иногда помогали своим народам. Делились на команды - и вперёд. Так что швыряние камнями с неба, насылание змей, исцеление героев - всё это, по сути, реальность. Ну и просто советы, конечно. Нет бы чему-нибудь полезному научить. Куда там: вдруг игрушки взбунтуются, умными станут.
Так вот: такого бессовестного вмешательства я не стерпел. Подготовил с несколькими друзьями план. Наиболее полезные для прогресса идеи, открытия, ну и тому подобное. Важно не дать готовое, а подтолкнуть, слегка ускорить. Причём подкинуть идеи так, чтобы боги не опомнились. Не успели уничтожить носителей. Чтобы дошло до многих. А заодно раскрыть глаза на богов. Что они те же люди, только чуть посильнее, подолговечнее. Про их нравы порассказать.
Внедряли в разных странах. На всех нас, к сожалению, не хватило. Жаль, некоторые народы сильно отстали. Старались, в основном, там, где боги особенно много накуролесили. Я занялся Грецией. Горжусь. Получилось-то лучше всех. В историю вошёл. Прометеем. Принёс, конечно, не огонь. Его-то и без меня знали. Огонь в переносном смысле. Свет знаний. Там он был для всех желающих. Не то, что у некоторых - достояние спесивых и жуликоватых жрецов.
Что тут началось! Знающих людей уже слишком много. Прогресс не остановишь. Боги решили покарать титанов. Меня в первую очередь. Они, конечно, победили. Их, вояк, много. Часть бессмертных погибло. Кстати не только мы, но и боги. Некоторые из нас уцелели. Сумели спрятаться. Растворились среди людей. При известной осторожности не найдут. А я попался. Видать слишком заметный. Да и старались очень. Правда, не убили. Знания мои понадобились. Ведь кое-что эти тупицы не то что понять - выучить бы не сумели.
Так что меня просто заточили. Ну не просто - с мерами воздействия. Помните: орёл клевал печень. Метафора, конечно, но что-то в этом есть. Секретов-то я им не открыл. Но титаны в беде не оставили. Освободил меня Геракл - человек с нашей спецподготовкой и помощью. Ему-то ничего не грозило. Любимец Зевса, сынок его. Обманули, конечно, детину. Нетрудно было: интеллект в папашу и гора мускулов. Уж как потом злились оба!
Кстати о детях. Физиологических препятствий нет. Но долгожительство и прочие наши способности оказались рецессивными. Не передаются земным детям. Поэтому очень тяжело здесь любить. Знаешь, что и возлюбленную, и детей, и правнуков переживёшь. Лучше уж ограничиваться поверхностными связями. А жаль. Между прочим, многие правители действительно потомки богов. Прародители помогали. И нравы весьма божественные. К сожалению для подданных.
Тут-то и пошла божественная контрпропаганда. Мы стали-таки силами зла и тьмы. Хорошо, что и боги до конца не отмылись. Присмотришься к мифам - ведут-то они себя не лучше. А о нашем зле только общие слова. Злые и всё тут. Потому что богам не подчиняемся. Главное для них было ограничить знание, раз уж уничтожить не получилось. Передали они его жрецам, перемешав, конечно со сказками. Так оно у жрецов и лежало мёртвым грузом. Изредка использовали календари всякие. Но что-то всё равно просачивалось, развитие шло. А с Грецией у них ничего не вышло. И жили свободно, и наукой с искусством кто хотел занимался, и жрецы не управляли, и боги не слишком почитались. И Прометея больше богов любили. Вот такой у меня педагогический талант. Или стечение обстоятельств.
Со временем у командира поехала крыша. Сначала медленно, а потом всё разгоняясь. Он надумал объявить себя единственным богом. Его замы, те, которые были Посейдоном, Аидом, Шивой, Вишну, всех имён не перечислить, стали архангелами. Остальные - просто ангелами, но по чинам. Не могут вояки без них. Самое интересное: другие боги не противились. Вот до чего дисциплина доводит. Нас он, конечно, в своих сочинениях тоже поделил. Я - падший архангел, Дьявол, Сатана. То есть клеветник, противник. Насчёт противника не спорю. А вот кто из нас клеветник? Я, видите ли, ему завидовал. Чему, интересно? Не вижу предмета зависти. А другие противники - бесы всякие. Тоже по чинам, у меня в подчинении. Никак ему не понять, что мы без иерархии обходимся.
Боги, значит, его суперидею проглотили. Мы посмеялись. А люди не восприняли. Столько преданий о богах, некоторые видели, лично, так сказать, знакомы, а тут - единственный и неповторимый. Много богов - и всё тут. Над подосланными пророками смеются. А чудеса… Так привыкли уже. Слишком злоупотребляли. Культы единобожия не держатся. Единственному народцу в пустыне идея понравилась. Завладела умами. Жили, видать на отшибе, богов не знали. И то, иногда к мнобожию склонялись. Уж как он с ними стал носиться! "Избранный народ", понимаешь. Какую книгу ему состряпал! Лично диктовал. Лейтмотив - все беды от знаний. Легенды, притчи, сказки со всего мира. Вашего и нашего. Немного истории. Собственная склочная и завистливая сущность. И куча глупости. А люди ещё и от себя добавили. Только добра этому народу было от избранности маловато. Для серьёзной помощи - силёнки не те. Люди прогрессируют - частично моя работа. Конкуренция. Да и характер у бога чересчур дурной.
Мы все понемногу старели. А дети при рождении не проходили нужных процедур, для долгожительства. Не было необходимой аппаратуры. Так что жили недолго. Конечно, подольше вас, но далеко до нас. Да и женщин среди нас было маловато. А про полубогов я уже говорил.
Так вот, здоровье у бога стало не то. Немощный стал. А крыша всё ускоряется. Обуяла его сильная зависть к людям. Особенно к нормальным и здоровым. Прямо-таки возненавидел их. Долго он думал, совещался с ангелами. Вспоминал нашу историю. Тяжёлое, кстати, для богов занятие. В технике они ещё туда-сюда, а вот гуманитарии совсем никудышные. И средств воздействия уже маловато. Наконец, надумал. Долго готовился. И преподнёс своему любимому народу, о котором пару веков не пёкся, очередной подарочек.
Ему понадобился "сын божий". Выбрал он, как в старые времена, симпатичную девушку. Вот только зачатие пришлось сделать непорочным. Иной способ был уже недоступен, а другим такое дело он доверять не хотел. Что ж, непорочное зачатие, то бишь искусственное оплодотворение, даже пошло на пользу его делу. Это бог потом понял. Раньше бы, конечно, не удержался, Зевс своими похождениями известен.
Когда ребёнку исполнилось двенадцать лет, бог взялся за его обучение, за подготовку к будущей миссии. Научил многим нашим приёмам. С некоторыми вы знакомы. Вроде гипноза. Кое-чем посерьёзнее овладели йоги в Индии. В общем, к тридцати годам Иисус (так его назвали) стал готовым к чудотворству и к прочему, что полагается божьему сыну.
Его жизнь, в общем-то, описана. С преувеличениями, конечно. Как же без них. Заметили, какой противоречивый характер? Сам-то он был человек хороший и психически здоровый. Но иногда папаша на него очень сильно влиял. Так вот: то про любовь, то какая-то злоба. То нормальная жизнь, то аскеза впору больному старику, каким бог и становился. То борьба со всякими фарисеями, папашиными жрецами, то рабская покорность. И так всюду.
Наконец, когда Иисус стал достаточно известен, бог перешёл к следующему этапу. Вы бы сказали к дьявольскому. Договорились они, что сын погибнет. Понарошку. Якобы во искупление людских грехов. Ну а потом, конечно, воскреснет. И ещё рассказал, как всё устроит. Не понравилось это Иисусу. Просил позже отменить такое решение. Но папаша ни в какую. Надо - и всё тут. За одного сына казнил бы мерзавца. Отдал на убийство. Как некоторые, кого прославлял в своей книге. От кого требовал ужасных жертв в знак любви к себе. Как его сын закричал на кресте, когда всё понял! "Господи! Зачем ты меня оставил?". Не могу забыть этот крик. Сколько видел подлостей и жестокостей, но такого…
Отец-то знал зачем. Ради своей злобы. Когда новая религия прижилась, как он и рассчитывал (не обманулся, к несчастью), вы знаете во что это вылилось. Добровольные самоистязания, погребение заживо в монастырях. Стыд за нормальные чувства. Из любви к нему. Из страха. Такого только из страха и полюбишь. Или надо быть мазохистом. А как он ненавидел неподдавшихся, свободных! Не жалел проклятий. Сулил вечные муки. Старался устроить муки и на Земле. На кострах. А кто стремится к знаниям - колдуны, ведьмы. И где здесь добро, где зло? Кстати, его любимый народ не поддался. У них на глазах всё произошло. Что-то, видно, поняли. Догадались. С тех пор он всех на них натравливал.
Надо и про другие религии сказать. С Буддой - это один из наших учудил. Тоже старый стал. Насмотрелся за жизнь всяких несчастий, страданий. Устал ото всего. Очень уж сострадательный. Вот и стал проповедовать нирвану, отказ от желаний, полное спокойствие. Но он-то ничего не навязывал, никого не проклинал. Он действительно помочь хотел. Получилось, конечно, не так скверно, но по мне, так хорошего тоже мало. Враждебно жизни. Для стариков, вроде него, может и годится. Или для очень немощных. Но для нормальных, здоровых существ…
В Индии, кстати, раньше тоже один из титанов поработал. Только он больше налегал на психическое развитие. Я-то физик, а он - врач. Психолог. Знаете йогов? Его последователи. А я - на научные знания. На технический прогресс. Кто был прав? Не знаю. И то, и другое принесло много пользы. И много вреда. Конечно, хорошо бы всё вместе. По двум направлениям. Но вы ещё были детьми. Не потянули бы. А вот сейчас могли бы попробовать. Всё равно к этому придёте.
А что касается Мухаммеда… Божий пасынок. Только его почему-то любил. Помогал всячески. Полный успех. Что-то у них было общее - и внешне, и в характере. Мухаммед-то ни в чём себе не отказывал. Как отчим в молодости. Только всех молиться заставлял по пять раз в день. То-то опекун был рад! Все свои пристрастия ввёл в закон. Пить не мог - и всем нельзя. Женщин ненавидел (у него, наверное, какие-то комплексы, а у покровителя - уже и проблем нет, и так всё ясно). Вот они с тех пор в Исламе и бесправны. Рай описал в деталях. Соответственно собственными приземлённым фантазиям.
Даже странно, насколько Иисус, родной сын, был лучше. И жил нормально, и помогал многим, защищал… Всех прощал. Не мужественный, конечно. Зато благородный. Уж ему-то в голову не пришло бы убивать несогласных. И любовь у него была. Мария Магдалина... Да что тут сравнивать. И так ясно. Соответственно и награда. Одному - крест, другому - царство… Скажите, что у ислама нет тех ограничений, самоистязаний? А рабство? А положение женщин? Христианство - рабство для духовных; ислам - для грубых. А буддизм? Наверное, прибежище усталых.
После Мухаммеда у нас уже вспышек активности и не было. Мы старели, умирали. Сил во что-то вмешиваться осталось мало. И техника выходила из строя. Заметили, что больше серьёзных религий и не было? Осталось духовное влияние. Бог с ангелами поддерживали проповедь рабства. А мы, титаны, - свободы. Кто-то помогал возрождению, кто-то подстрекал к аутодафе. Знания у вас прогрессируют быстро. Так быстро, что вы не всегда поспеваете. Так что ничего нового сообщать перед смертью не хочу. Правда, кое-что мы оставили. В зашифрованном виде. Подарки к совершеннолетию человечества. Так что ищите. А этот рассказ… Хотелось кое-что объяснить под конец. Оправдаться…

Цветы
За обеденным столом было как всегда шумно и весело. Звон стекла и металла почти что не был слышен за шутками и смехом. Ведь только во время общих трапез все, за исключением нескольких дежурных, собирались вместе и могли хоть на какое-то время отвлечься от унылой повседневности. Ведь это только со стороны кажется, что в полете встречается масса интересного. А на самом деле - та же работа, да ещё в небольшом замкнутом пространстве в окружении одних и тех же лиц. Двадцать шесть человек в стальной махине среди космической пустоты. И так долгие месяцы. Неудивительно, что в редкие часы общения и блаженного ничегонеделанья весь экипаж раскрепощался и стремился урвать от жизни хотя бы жалкие крохи радости. За три месяца члены экипажа настолько привыкли друг к другу, что никого уже не смущали рискованные шутки и откровенные анекдоты. Даже капитан Зоир, всегда старавшийся сохранять серьёзность и держать дистанцию с подчинёнными, благосклонно улыбался. Он лучше других понимал, что накапливающееся напряжение необходимо выплёскивать приемлемым способом.
Иофар, пристроившись на своём привычном месте в дальнем конце стола, как обычно не принимал участия в общем разговоре. Пригнувшись своей умной, слегка лысеющей, большой головой к тарелке он совсем не глядел по сторонам, а сосредоточенно, даже немного торопливо, поглощал пищу. Казалось, что вкусно приготовленная еда не доставляет ему никакого удовольствия, а сам обед он рассматривает как не слишком приятный, но, тем не менее, необходимый процесс. Услышав в какофонии голосов своё имя он, как это всегда с ним случалось, вздрогнул, слегка вжал в голову в плечи и, оторвавшись от почти опустевшей тарелки, повернулся на голос, удивлённо глядя своими большими голубыми, неожиданно красивыми для столь заурядной внешности глазами, на говорящего.
-Чтобы Иофар нас заметил, нам нужно превратиться в цветы!
-Неужели цветочки у него в тарелке!?
Подобные реплики неслись со всех сторон, они уже становились дурной традицией. Иофар, на удивление тихий и робкий во всём, что не касалось астрофизики, вначале улыбался и пытался отшучиваться. Потом стал хмуро отмалчиваться. Но всё это только подзадоривало часть окружающих на невинное, как им казалось, развлечение. Шутки сыпались с завидной регулярностью, учащались и становились всё более плоскими и обидными. И на этот раз Иофар не сдержался. Вскочив с места он несколько секунд стоял с приоткрытым ртом, часто дыша, как рыба вытащенная из воды. Наконец, учёный сумел подобрать слова.
-Цветы по крайней мере не способны на идиотские шутки! - Резким и неожиданно высоким голосом закричал он и выбежал из столовой, забыв даже бросить салфетку, так и оставшуюся болтаться у него своеобразным галстуком.
Повисло тягостное молчание. Присутствующие понимали, что в своём веселье слегка перегнули палку. Зоир было откашлялся и хотел что-то сказать, но передумал и только махнул рукой. Всё и так было понятно, а какие-то назидания для взрослых людей прозвучали бы просто глупо.
-Он убежал общаться со своими цветочками! - Неожиданно раздался звонкий насмешливый голос.
Весь экипаж как один человек повернулся в сторону говорящей. В большинстве взоров читалось явное осуждение, но некоторые, обалдевшие от полётной скуки, были не прочь продолжить забаву.
-Об этом довольно! - Строго произнёс командир. Скандал во время полёта вещь весьма опасная, и ему совсем не улыбалось улаживать возникающие дрязги. - Достаточно, Лора! - Сначала Зоир хотел назвать её официально, по должности, но потом решил, что не стоит быть слишком суровым с всеобщей любимицей, обладавшей, к тому же, самым острым язычком на корабле.
Вообще-то налаживать микроклимат в коллективе и улаживать возникающие конфликты как раз и входило в обязанности Лоры, штатного психолога. И она прекрасно справлялась со своими обязанностями до случая с Иофаром, произошедшего чуть больше недели назад. Должность психолога стала обязательной во всех сколько-нибудь длительных экспедициях после того, как во время первых долгих полётов произошло несколько самоубийств и психических расстройств. Пребывание в замкнутом пространстве посреди космической бездны нелегко давалось даже самой крепкой нервной системе. И действительно, психологи помогли; за последние годы не случилось не одного такого ЧП.
Лора была очень красива. Высокая, стройная, зеленоглазая блондинка с правильными, античными чертами лица, она прекрасно знала о своей красоте и прекрасно умела ей пользоваться. Она очаровывала мужчин буквально с первых мгновений знакомства, и потом могла играть с ними как хотела. Ведь, будучи прекрасным психологом, Лора обладала, помимо прочего, превосходными навыками общения, чем вызывала дополнительное расположение к себе. Более того, она каким-то чудом умудрялась сохранять прекрасные отношения с немногочисленными женщинами-членами экипажа, которые даже почти не завидовали ей, считая её бешеную популярность то профессиональными обязанностями, то тяжким бременем. Да и как могли с ней конкурировать эти дамы от науки?
Всё началось с того, что Лора решила помочь чересчур замкнутому и застенчивому астрофизику Иофару. Ей было жаль этого тихого человека, выглядевшего таким одиноким. Создавалось впечатление, что его ничего в жизни не интересует, словно древнего старичка. Сначала Лора решила, что имеет дело с трудоголиком. Она знала, что эта болезнь лечится очень трудно, но готова была взяться за дело. Для начала психолог сделала вид, что заинтересована этой наукой, и задала Иофару несколько простых вопросов. Он, краснея от неожиданного внимания к себе, отвечал серьёзно и обстоятельно, но при этом не проявлял никакого энтузиазма. Понаблюдав за Иофаром за работой, Лора сделала вывод, что трудоголия здесь совершенно не при чём. Он трудился добросовестно и ответственно, но, опять-таки, без огонька, а по окончании дел не задерживался, а спешил в свою каюту. Причём, как заметила Лора, шёл туда радостный, словно юноша на свидание.
Теперь у психолога вдобавок к профессиональному интересу проснулись чисто спортивный азарт и женское любопытство. Ей до смерти хотелось узнать, что же прячет ото всех этот тихоня. По всем инструкциям проходить в чужие каюты можно было лишь в исключительных случаях. И, как ни странно, этот запрет в основном соблюдался. Во-первых, Зоир в мелочах был формалистом; скорее он готов был пойти на серьёзное нарушение правил, чем не выполнить какую-то мелочь. А во-вторых, какое удовольствие сидеть вдвоём в крохотной каморке два с половиной на три метра, где и одному-то трудно повернуться. Да и в экспедиции летали в основном люди одинокие, привычные к обособленной жизни и не спешащие кого-то в неё допускать. Сама Лора попала в экспедицию ради своей диссертации, в которой исследовала человеческую психологию в условиях изоляции и в маленьком, замкнутом коллективе. К тому же ей хотелось поскорее забыть своего старого поклонника, погибшего в аварии.
Когда Лора как-то напрямик спросила Иофара: куда это он так спешит каждый день, то он весь покраснел, замялся и, промямлив что-то невразумительное, скрылся у себя. После этого случая Иофар некоторое время даже избегал психолога, смущавшись при встречах больше обычного. От такой таинственности у Лоры стали возникать нелестные для астрофизика предположения. Конечно, алкоголь или наркотики пронести на борт было очень сложно, но не невозможно, и такие случаи уже бывали. Или он оказался банальным любителем порнографии? По правде говоря, верилось в подобное с трудом; уж очень не подходил Иофар для таких ролей. Но, как знать. "В тихом омуте черти водятся", и в справедливости этой пословицы психолог имела возможность многократно убедиться.
Лора изучила личное дело Иофара, но никаких отклонений, никаких личных трагедий отмечено в нём не было. Обычный тихий, одинокий человек, находящийся уже в таком возрасте, когда старые привычки менять трудно. Лора пыталась заговаривать с Иофаром на самые разные темы. Астрофизик неизменно бывал вежлив, но говорил без огонька, ни одна из них не затрагивала его за живое. Похоже, его всё больше интересовало само общение с Лорой, а не подбираемые ей поводы для бесед. Оставалось либо признать своё профессиональное положение, либо попытаться проникнуть в тайну хитростью. Она уже приготовилась разыграть спектакль, чтобы проникнуть-таки за неприступную дверь, но этого не потребовалось. Ей помог случай.
Однажды в разговоре с Иофаром Лора посетовала на то, что приближающийся день рождения ей придётся провести без цветов. "Такого у меня не было с раннего детства",- кокетливо вздохнула она. И это было чистой правдой: уж на что, на что, а на недостаток поклонников ей жаловаться никогда не приходилось.
-Да нет же! У тебя будут цветы! - Иофар просиял. Таким радостным ей видеть его ещё не приходилось.
-Ну откуда же здесь цветы! - Не поверив, рассмеялась Лора. Она решила, что Иофар имеет в виду возвращение на Землю либо говорит о каких-то рисунках или искусственных поделках. - Искусственных цветов я не люблю. Они напоминают мне о смерти. - Решила, на всякий случай, предупредить его девушка.
-Да, конечно! - С энтузиазмом поддержал её Иофар, не разобравшись до конца что она имела в виду. - Искусственные цветы это совсем не то! Это… это не цветы! Цветы должны расти, должны быть живыми! Что такое сорванный цветок? Это просто труп! Люди ждут пока он начнёт разлагаться и выкидывают его!..
-Ты хочешь сказать, что посреди космоса достанешь где-то настоящие цветы? - Поражённая его горячностью переспросила Лора.
-Ты всё узнаешь на день рождения! - Радостно и как-то таинственно заявил Иофар. И больше ничего от него добиться в этот день не удалось.
В последующие несколько дней Лора искусно, как бы невзначай, переводила разговор на цветочную тему, и всякий раз Иофар весь загорался и показывал свои обширнейшие познания в этом вопросе. Лоре даже становилось немного обидно; ей, привыкшей управлять мужчинами, казалось, что цветы занимают астрофизика больше, чем она сама. Конечно, такой невзрачный человек не мог заинтересовать её всерьёз, но ей всегда требовалось обожание, поклонение всех окружающих. И исключений тут не допускалось.
Лора не могла понять: что за цветы имеет в виду Иофар. В условиях космического корабля, без солнечного света разводить их было делом совершенно невероятным. Что же это может быть? Букет в холодильнике? Какие-нибудь особые голограммы? Или этот чудак выражался фигурально? Лора уже общалась с учёными подобного склада и знала, что с них станется. Она вспомнила, к примеру, что "астра" означает "звезда", и уже представляла как будет Иофар доволен такой шуткой. Ну да ладно: тогда она надолго отобьёт у него охоту шутить с ней.
* * *
Наконец, долгожданный праздник настал. По окончании смены, за ужином, Лора выслушала кучу поздравлений и комплементов. Для всеобщей любимицы постарались особенно. Подарок в условиях долгой экспедиции найти сложно, но почти каждый постарался что-нибудь придумать. Один из механиков, например, смастерил забавного человечка из старых ненужных деталей, а корабельный врач умудрился даже сочинить стихи, правда длинные и напыщенные. Лора купалась в этом внимании, оно было ей необходимо. Но больше всего она ждала цветов Иофара. Девушка часто смотрела в его сторону, но астрофизик сидел на самом конце стола, как обычно сгорбившись над тарелкой и почти не поднимая глаз. Только время от времени он выпрямлялся, украдкой смотрел на Лору и загадочно улыбался.
Когда именинница в очередной раз взглянула в сторону Иофара, его место оказалось пустым. Астрофизик, на которого так редко обращали внимание, ухитрился выскользнуть из столовой незамеченным. Лора даже покраснела от досады. Ну конечно же маленький человечек нафантазировал невесть что, а потом сбежал от стыда. А она-то ему поверила и уже настроилась получить букет. В полёте она, как впрочем и все остальные, успела соскучиться по живым растениям, по нормальной пище вместо питательных суррогатов, по небу над головой… И ностальгия росла с каждым днём. Чем меньше оставалось до Земли, тем сильнее росло нетерпение. Именно в этот период хороший психолог был как нельзя более кстати. Именно в этот период и случалось большинство неприятностей с членами экипажей.
Неожиданно привычный гомон утих; столь внезапно, как будто весь экипаж в одно мгновение онемел. Все как один повернули головы к двери. В проёме, смущаясь и краснея, стоял Иофар, который, наверное, никогда в жизни не привлекал к себе внимания стольких людей одновременно. Это был своеобразный звёздный час его неприметной жизни. В руках он бережно, можно сказать нежно, как младенца, держал здоровенный цветочный горшок, в котором в обрамлении изумрудной зелени ярко-алым цветом красовался пышный, огромный цветок. Это был какой-то редкий, экзотический вид, и никто из присутствующих (кроме, разумеется, Иофара) не знал даже его названия. Растение выглядело очень красивым, а уж среди унылых стен корабля казалось и вовсе фантастическим.
Несколько секунд все молчали, а потом со всех сторон стали раздаваться слова восхищения. Казалось каким-то чудом, что здесь, среди металла, могла выжить такая живая красота.
-Я… Я, вот, хочу поздравить… - Смущённо бормотал Иофар. Конечно, он заготовил поздравительную речь заранее (ему вообще всегда было трудно подбирать слова), но от волнения всё забыл и окончательно стушевался.
Счастливая Лора сама подошла к Иофару, который никак не решался приблизиться к имениннице для вручения подарка. Она ткнулась лицом прямо в роскошный цветок, купаясь в аромате, от которого кружилась голова, а потом, поддавшись внезапному порыву, крепко поцеловала Иофара. Девушка бережно взяла тяжёлый горшок из рук ставшего пунцовым астрофизика и поставила рядом с собой. Лора никогда не возилась с комнатными растениями (она всегда предпочитала букеты), но такой подарок её глубоко растрогал.
-Иофар, как тебе удалось?
-Где ты достал такую прелесть?
Вопросы сыпались со всех сторон, а Иофар смешно крутил лысеющей головой, не зная кому и на какой вопрос сначала отвечать.
-Понимаете, я взял немного земли и семян. - Сбивчиво начал он. - Ну и сконструировал специальные лампы, вместо солнечного света. Пришлось, конечно, потесниться, но ничего, я помещаюсь…
-Так сколько же у тебя цветов?
-Много. - Астрофизик мечтательно улыбнулся. - Но этот - Он показал на подарок. - Самый красивый!
-Вот бы посмотреть на твой сад! - Воскликнул кто-то.
Все повернулись к Зоиру. Тот было нахмурился, хотел что-то сказать, но потом только махнул рукой, давая разрешение на такое нарушение инструкций. Члены экипажа по одному подходили к тесной каморке Иофара, чтобы поразиться открывшимся видом. Вся комнатка была заставлена цветами всевозможных размеров и оттенков. Создавалось впечатление, что человек действительно попадал в сад. Цветы со всех сторон освещались какими-то странными лампами (они, видимо, должны были заменять Солнце). Казалось невероятным, как среди растений умещались кровать, стол и тумбочка, и как Иофар умудряется здесь протискиваться.
Когда поток восхищений иссяк Иофар, усталый, но довольный взял в руки одну из ламп и понёс её к Лоре, слегка удивлённой такому дополнительному подношению.
-Иофар! Твой подарок самый лучший! Вот уж не ожидала, что у меня действительно будут цветы! - Девушка была в прекрасном настроении. Она даже слегка опьянела ото всех поздравлений и подарков. - А что это за штуку ты притащил?
-Как что? - Удивился астрофизик. - Это специальная лампа. Ведь ты же не хочешь, чтобы цветок завял? Я объясню тебе как ей пользоваться.
-Давай ты это сделаешь как-нибудь в другой раз. - Зевнула Лора, едва он начал свои наставления. - Я сегодня очень устала.
-Ну, хорошо. - С сомнением покачал головой Иофар. - На ночь всё равно лампу надо отключать. Я имитирую естественный солнечный ритм. Понимаешь, освещённость надо включать и выключать для всех цветов в разное время. Но не забудь включить её завтра в восемь. Просто поставь её над цветком и чуть сбоку и нажми на эту красную лампочку.
-Да, обязательно. - Ещё раз, немного демонстративно, зевнула девушка. Занудство Иофара начинало её раздражать. - А теперь я, пожалуй, пойду. - И она с театральным вздохом приняла из рук дарителя тяжёлую, громоздкую лампу.
-Конечно, конечно! - Засуетился астрофизик. - А насчёт поливки можешь не волноваться. Ему не потребуется воды ещё двое суток.
-Ты меня уговорил. Я не буду волноваться насчёт поливки. - Лора вложила в эту фразу весь возможный сарказм. - Я вообще постараюсь не волноваться. Это вредно для здоровья. А теперь ты может быть разрешишь мне пойти отдохнуть?
-Конечно! Иди! - Иофар от волнения начисто утратил чувство юмора и способность воспринимать иронию. Ко всему, связанному с цветами он вообще относился очень серьёзно. Так что на последний вопрос астрофизик дал ответ совершенно искренне.
-Большое спасибо! Вы очень любезны! - Лора резко развернулась и быстро пошла по коридору. Как психолог она, конечно, знала, что одним из лучших способов борьбы с иронией и сарказмом является их мнимое непонимание, но всё равно, столкнуться с таким было довольно неприятно. К тому же Иофар в своём непонимании казался искренним.
Лору в этот вечер терзали смешанные чувства. С одной стороны она была благодарна всему экипажу, а в особенности этому чудаку, внёсшему в её праздник такую изюминку. Цветок в космосе - об этом она и не мечтала. Но, с другой стороны, как он испортил свой же подарок и весь остаток дня своим занудством!
На следующий день Иофар вновь был в центре внимания. Его много расспрашивали о цветах, просили поделиться опытом. Выращивать что-то в этой экспедиции было слишком поздно, но на будущую многие уже планировали создать в своей каюте нечто подобное. (Впрочем, так часто бывает, когда люди видят нечто необычное, увлекательное, редкое; после же, попривыкнув, почти все охладевают к новой затее.) Но когда астрофизик рассказал какого труда и забот стоит цветник на корабле, многие сразу же оставили эту затею.
* * *
Проснувшись, Лора первым делом увидела перед собой алую головку цветка, вдохнула его слегка терпкий, но чрезвычайно приятный аромат, и улыбнулась. Один вид этого растения создавал у неё ощущение продолжающегося праздника. Весь день девушка летала как на крыльях, поднимая у каждого встречного настроение, как никогда хорошо выполняя обязанности психолога. Наконец, она дошла до Иофара, скрючившегося над какими-то рассчётами. Звёзды - это прекрасно, но когда их облекают в цифры, высчитывают периоды обращения, светимость и ещё кучу всевозможных параметров, а вместо красивых, поэтических названий присваивают номер, простой набор букв и цифр, то они заметно теряют своё очарование. Звёздное небо в этом случае превращается в какой-то склад, где всё взвешено, посчитано и пронумеровано. Сейчас Иофар добросовестно выполнял свою работу, но она его не увлекала, как кладовщика не увлекает ревизия его склада.
Иофар оправдал худшие лорины опасения. Он как-то странно, жутко стесняясь, поздоровался, робко улыбнулся и возобновил вчерашние наставления. Лора едва не заскрежетала зубами. Если бы существовал прибор, измеряющий настроение, вроде барометра, то его стрелка бы в этот момент резко пошла вниз.
-А почему бы тебе не забрать свой цветок назад, раз уж ты за него так переживаешь? - Не выдержала, наконец, девушка. - Ведь я, по-твоему, всё равно не справлюсь.
-Нет, что ты! Что ты! - Замахал руками Иофар. - Это для тебя! Но ведь тебе будет неприятно, если цветок завянет? Поэтому я тебя и учу.
-Так значит ты простишь мне, если я вдруг забуду вовремя его полить? - Лора не смогла удержаться от очередной порции сарказма.
-Конечно! Ведь ты же не сделаешь это умышленно! - В очередной раз не уловил тона астрофизик.
-Иофар, ты знаешь что такое ирония? - Не удержавшись, спросила Лора.
-Ну да, знаю. - Как-то неуверенно ответил он. - А к чему ты об этом спрашиваешь?
-Да так просто, захотелось! - И Лора, резко повернувшись, отошла. Она не знала, смеяться ей или плакать, общаясь с этим большим ребёнком, эмоциональное развитие которого и опыт явно находились на подростковом уровне. Иофар раздражал её, но в то же время девушку тянуло к нему. Её подкупали детская доверчивость и искренность во взрослом человеке. С Лорой рад был общаться любой мужчина на корабле, но ей почему-то захотелось приблизить к себе именно этого чудака.
Вот только его чрезмерная увлечённость раздражала её. Цветы - это, конечно, хорошо, но нельзя же так на них зацикливаться?! Как это не покажется нелепым, Лора даже ревновала Иофара к его цветам. Ведь не обязательно ревновать к кому-то; ревность к чему-то не менее тяжела и даже более обидна. Конечно, со стороны избалованной девушки это был каприз, но она хотела, чтобы чудаковатый астрофизик принадлежал ей целиком. Естественно, что психологу не составило труда придумать план, как отучить Иофара от его странного, чрезмерного ботанического пристрастия.
-Иофар, я хотела бы ещё раз взглянуть на твои цветы. - Сообщила она ему на следующий день.
-Конечно, конечно! - Засуетился и покраснел законопослушный астрофизик. - Вот только… - Всю жизнь он боялся нарушать разного рода инструкции, и нелепый запрет на пребывание посторонних в каюте, борющийся с желанием просветить заинтересовавшуюся, наконец, его любимым делом девушку, доставлял ему в этот момент большие моральные муки.
-Что только? - Лора сделала вид, что не понимает, решив проследить за его реакцией до конца.
-Это… это не положено… - Забормотал Иофар и вдруг, найдя выход, засветился от радости. - Я буду для тебя выносить их по одному! Так ты всё увидишь!
-А я хочу увидеть всё вместе! - Лора чуть не выругалась от досады. Ей, как и любой женщине, хотелось, чтобы ради неё мужчины совершали поступки. Конечно, не бог весть какой подвиг нарушить глупую инструкцию, но для Иофара именно такие мелочи и были самыми трудными, и психолог не могла этого не понимать. Ей хотелось, чтобы ради неё маленький астрофизик нарушил какие-то свои жизненные установки, переступил через табу, которые сам для себя изобрёл.
-Ну так я их вынесу все. - Не сдавался Иофар.
-У тебя они красивее расположены, и я их хочу видеть все вместе. - Лора забавлялась его замешательством и неожиданно проявившейся изобретательностью. - К тому же, переноска и долгое отсутствие ламп могут им повредить. Разве не так? - Спросила она с притворной заботливостью.
-Да, конечно, то есть… - Иофар совсем растерялся.
-Вот видишь! - Лора обворожительно, но в то же время жёстко улыбнулась. - Придётся выбирать. Либо - Она стала загибать тонкие ухоженные пальцы. - Ты подвергнешь риску свои любимые цветочки, либо очень сильно обидишь меня, либо нарушишь глупый запрет. Итак, я жду!
Чувствуя себя словно древний герой, идущий на верную смерть, Иофар совсем не героическим шагом поплёлся к своей каюте. Видно было, что он преодолевает огромное внутреннее сопротивление, но обидеть Лору или подвергнуть опасности свои цветы астрофизик не мог. Девушка оценила его поступок, но это испытание было только первым и притом самым лёгким из тех, что придумала изобретательный психолог.
Оглядываясь по сторонам как преступник, Иофар едва не затолкал к себе в каюту нарочно мешкавшую Лору и с облегчением, будто только что спасшись от погони, закрыл дверь и тяжело привалился к ней, вытирая крупные капельки пота с высокого лба. Девушка едва не расхохоталась, глядя на его эволюции. Она подумала, что маленький астрофизик, наверное, ни разу в жизни не нарушал никаких правил.
Лора с удовольствием окунулась в царство цветов, созданное Иофаром. Горожанин из крупного промышленного центра, вырвавшийся на природу, может иметь отдалённое представление о том, какое чувство охватывает человека, месяцами оторванного от растений, когда он вдруг попадает в такой сад, пусть и очень маленький. На минуту девушка даже забыла об истинной цели своего визита, поддавшись очарованию места. Ей хотелось просто окунуться в эти цветы, вдыхать их аромат… Иофар рассказывал что-то о своих любимых экземплярах, но в первую минуту она даже не слышала его голоса, до такой степени погрузившись в созерцание. Но, наконец, рассудок взял верх над эмоциями, и девушка приступила к продолжению покорения астрофизика.
-А как называется этот цветок? - Она, бесцеремонно прервав рассказ, ткнула пальцем в небольшое небесно-голубое бархатистое растение.
-Но я же тебе только что сказал! - Растерялся Иофар. - Это же…
-По-моему он прекрасно подойдёт к моей причёске. - Лора не дала ему договорить. - А как по-твоему? - И она протянула руку, чтобы сорвать цветок.
В ту же секунду девушка вскрикнула от боли. Ей показалось, что вокруг её запястья сжалось железное кольцо. Такой реакции и такой силы от маленького робкого астрофизика она никак не ожидала.
-Пусти! Что ты делаешь! - Вскрикнула Лора с долей испуга в голосе.
-Извини. Но ты меня напугала своей глупой шуткой. - Твёрдо произнёс Иофар и медленно разжал пальцы.
-Сумасшедший! - Бросила Лора со злостью, массируя затёкшее запястье. - Да ты готов убить за свой цветочек!
-Извини! - Так же твёрдо повторил Иофар. - Но мне показалось, что ты хочешь его убить. - И добавил как бы про себя. - Цветы не могут сами за себя постоять.
-Да, я хотела его убить! - С вызовом произнесла девушка. И делано рассмеялась. - Как можно убить то, что не обладает сознанием? Как можно убить растение?
-Как знать, как знать. - Астрофизик, похоже, задним числом испугался ещё сильнее. Ведь угроза его питомцу была реальной. - Эти цветы для меня как живые. Я часто разговариваю с ними.
-И они тебе отвечают? - Спросила Лора с издёвкой.
-Иногда мне кажется, что да. - Иофар никому никогда не говорил ни о чём подобном. Он очень волновался, ибо так откровенничал впервые в жизни. - Иногда мне кажется, что я слышу их голоса. По крайней мере я чувствую когда им хорошо или, наоборот, когда им плохо, больно…
-А ты не чувствуешь, случайно, когда хорошо или плохо мне? - Такого Лора не ожидала и теперь лихорадочно соображала как же себя вести дальше.
-Немного. - Иофар засмущался. - Но я надеюсь, что скоро буду ощущать твои эмоции так же хорошо. Даже лучше! - Быстро поправился он, силясь сказать комплимент.
-Что ж, спасибо за сравнение! - Лора расхохоталась. Она вообще не терпела соперничества. А тут её сравнивают с какими-то цветами. Притом на полном серьёзе! - Так кто же тебе ближе, кто тебе больше нравится: я или цветочки?
Иофар смотрел на неё большими глазами. Он не успевал за переменами в её настроении и чувствовал себя крайне неловко. Маленький астрофизик чувствовал, что обидел девушку, но, в то же время, знал, что всё делал правильно. Он не мог себе представить, что даст в обиду своих единственных друзей, свои цветы. И он ожидал, что Лора должна понять его чувства.
-Так что же, ты считаешь, что этот цветок не подходит к моей причёске? - Лора прекрасно видела что происходит с Иофаром, но решила давить до конца. Она и не думала останавливаться.
-Я считаю, что живой цветок лучше мёртвого. - Тихо, но твёрдо произнёс он. - Живое вообще лучше мёртвого.
-Неужели тебе жалко ради меня пожертвовать одним-единственным растением? - Лора говорила вкрадчиво, ласковым, завлекающим тоном. Она даже специально наклонилась над маленьким астрофизиком, максимально к нему приблизилась, чтобы он чувствовал её близость, вдыхал её аромат. Девушке хотелось вскружить ему голову в прямом смысле слова.
-Ты не понимаешь! - Иофар совсем растерялся. Он горел как рак. Он видел, что Лора с ним играет как кошка с мышью, что она забавляется. Ему, который никогда не нравился женщинам, страстно хотелось понравиться этой красавице. Но она требовала от него перечеркнуть всё то, чем он жил раньше. - Если бы это было тебе жизненно необходимо, тогда другое дело. Но ведь это просто каприз! Ведь тебе это не нужно! Это… это просто жестоко.
-Так значит, ты предпочтёшь, чтобы здесь присутствовали все цветы, а не я? - Лора пустила в ход последнее оружие. Она была абсолютно уверена, что тут уж не устоит никакой аскет. Ей хотелось сломить непонятное упорство Иофара, его волю. Девушка поняла, что цветы составляют для него сейчас самое дорогое в жизни. И она ждала, чтобы он пожертвовал именно самым важным. А она уж сумеет его отблагодарить. Разве её общество не достаточная награда для такого невзрачного, робкого человечка?
-Зачем ты мучаешь меня?! Почему ты играешь со мной?! - Неожиданно Иофар сорвался на крик. - Почему ты такая жестокая? Уходи! Оставь меня!!!
-Ну что ж! - Прошипела ошарашенная Лора. - Ты сделал свой выбор!
Она вышла из каюты Иофара и не оглядываясь пошла к себе. Из-за двери продолжали доноситься истеричные крики маленького астрофизика. Лора не ожидала такой реакции. Девушка понимала, что сама спровоцировала срыв, но вины за собой не чувствовала. Она была оскорблена. Ещё бы! Он посмел её выставить за дверь! Из-за каких-то цветочков! Лора жаждала мести, и она знала, что отомстить этому нелепому человечку будет нетрудно. А Иофар в этот момент громко рыдал в своей каюте, и цветы, которые он не дал в обиду, склонились над ним, как бы утешая друга.
На следующий день Лора появилась в столовой слегка запоздав, но в совершенно ослепительном виде. Она постаралась, провела немало времени у зеркала, поработав над своей и без того прекрасной внешностью. В руках она небрежно вертела ярко-алый цветок, тот самый, который ей недавно подарил Иофар. Все как по команде повернулись к ней. На несколько секунд воцарилось гробовое молчание. Все были потрясены её неожиданным появлением. Лора выглядела словно королева, снизошедшая до своих подданных. И тут Иофар издал звук, похожий на всхлип ребёнка, и, опрокинув стул, выбежал из столовой, сопровождаемый непонимающими взглядами.
-Бедный Иофар! Он больше не сможет беседовать со своим другом! - С притворным ужасом воскликнула Лора.
-Лора, о чём ты?
-Объясни!
-Что случилось?
Вопросы раздавались со всех сторон. Ещё бы, ведь никто из присутствующих не мог понять смысла произошедшего. В условиях полёта, когда неделями ничего не нарушает однообразного течения времени, любопытство возрастает до крайних пределов. Любое, самое незначительное событие, вызывает живейший интерес. А тут такая загадочная сцена!
-Видите ли, - Лора говорила притворно сочувственным и скромным, но в то же время явно насмешливым тоном. - Иофар дружит со своими цветочками. Он считает, что они такие же, как мы, беседует с ними.
-Вот как!
-Интересно!
Со всех сторон раздались смешки и весёлые возгласы. Чудачество маленького астрофизика обещало стать замечательным развлечением. А Лора тем временем продолжала монолог как опытный рассказчик, захвативший внимание слушателей и держащий их в напряжении.
-Интересно, как же бедный Иофар смог расстаться со своим другом! Ведь он отдал его мне в рабство! - Девушка в притворном ужасе всплеснула руками. - А я, такая жестокосердная, его убила! Неужели меня теперь засудят?!
Смех всё нарастал. Такой странности от тихого, серого человечка никто не ожидал. Его безобидное помешательство здорово веселило. Кто-то предложил устроить над Лорой судебный процесс по обвинению в жестоком, преднамеренном убийстве лучшего друга Иофара.
-Думаю, нам нужно составить некролог. - Лора потупила глаза не в силах скрыть торжествующей усмешки. Всё шло по её плану. Нелепому человечку, посмевшему оскорбить её, отныне предстояло стать всеобщей мишенью для насмешек. - Потом мы устроим погибшему торжественные похороны и направим делегацию выразить соболезнование Иофару.
-Прости, несчастная жертва! - Лора бережно положила цветок на пол и опустилась перед ним на колени, намереваясь продолжить представление, но командир прервал её.
-Довольно! - Резко произнёс он и быстро встал со своего места. - Пошутили и хватит! Пора расходиться!
Зоир первым вышел из столовой, а за ним медленно, в основном нехотя, потянулись остальные. Последней уходила Лора. Она с каким-то сожалением взглянула на начинающего увядать алого красавца и оставила было его лежать на сером полу, но тут же вернулась и, оглядываясь по сторонам, словно совершая чего-то незаконное, быстро нагнулась, подняла подарок Иофара и выбежала из столовой.
Со следующего дня началась травля. Иофару буквально не давали прохода. Где бы он ни появлялся, всюду его ожидали глупые шутки о цветах, вопросы о том, не цветок ли он сам, соболезнования по поводу гибели друга. Всем этим незримо, но очень искусно дирижировала Лора. Робкие попытки некоторых посочувствовать Иофару встречали её немедленный, решительный, но тонкий отпор. Они рисковали тоже попасть на острый язычок. Но, по большому счёту, чувства этого одиночки никого не интересовали. И раньше неразговорчивый, астрофизик совершенно ушёл в себя, старался нигде не появляться и прекратил всякое общение с другими членами экипажа. Иофар ни на кого не смотрел, не отвечал ни на какие вопросы. Казалось, он никого не замечал или объявил бойкот всем остальным.
Как ни странно, единственным, кто попытался помочь Иофару была та же Лора. В ней, казалось, сидели две разных женщины: одна жалеющая и всё понимающая, а другая - изобретательная и холодная стерва. На следующий день после сцены в столовой девушка попыталась сделать шаг к примирению.
-Иофар, извини, что вчера так получилось. Наверное, мы оба повели себя неправильно… - Начала она, подойдя к нему, погружённому в вычисления. - Но я не думала, что для тебя цветы значат больше, чем я…
-Оставь меня! Зачем ты опять пришла меня мучить?! - Шёпотом закричал он, и Лора испугалась его глаз, в которых читалось столько отчаяния, сколько она не видела ни у кого никогда в жизни. - Уходи!
Этого стерпеть гордая Лора не смогла. Она молча отошла от Иофара, и с этого момента её усилия по травле астрофизика удвоились. Лора причиняла ему больше неприятностей, делала ему больше уколов, чем все остальные вместе взятые.
Иофар же закрылся в свой панцирь, и, казалось, никакие стрелы до него не доходили. Он всё больше времени проводил со своими цветами, ища у них утешения и поддержки. Уж они-то его никогда не обижали и не заставляли страдать, по крайней мере по доброй воле.
* * *
Авария случилась на следующий день после того, как Иофар сорвался. Всё началось с того, что ослаб напор воды в кранах. Сначала никто не придал этому никакого значения. Кто-то даже пошутил, что всю воду истратил Иофар на свои цветы. Действительно, что может случиться с водой в космическом корабле? Вода там проходит замкнутый цикл: она используется, тщательно очищается и вновь подаётся к использованию. И так происходит всё время полёта. И никто над этим не задумывается. Но тут через несколько часов струйка стала настолько тонкой, что самые нетерпеливые стали проявлять недовольство.
Вскоре главный механик прошёл к Зоиру на пульт управления, и они долго шептались там с глазу на глаз. После разговора оба были такими мрачными и сосредоточенными, что никто не решился спрашивать в чём же дело. Вечером на ужин не явился никто из механиков. Запаздывал и командир. Наконец он зашёл в столовую ещё мрачнее прежнего. Он обвёл тяжёлым взглядом разом замолкших и прекративших есть присутствующих и, не садясь на место, сделал заявление.
-Обнаружились неполадки в системе водоснабжения. - Прокашлявшись, начал он. - Механики принимают необходимые меры, и скоро неполадка будет устранена. Просьба ко всем сохранять спокойствие и оказывать необходимую помощь ремонтным службам.
Зоир сел. Несмотря на бодрый тон командира членам экипажа стало не по себе. Он был плохим актёром и на его лице слишком явно читалась тревога. Аппетит совсем пропал, а за столом воцарилось тягостное молчание. Даже Иофара на время оставили в покое. Лора была попыталась вернуться к своему любимому занятию, но под тяжёлым взглядом Зоира замолкла. Гнетущая обстановка подействовала даже на неё.
На следующий день поток воды прекратился совсем. Остались только запасы, которые предусмотрительный и верный инструкциям командир приказал накапливать при первых признаках надвигающейся беды. Провели инвентаризацию всех оставшихся жидкостей, но большая часть напитков, подаваемых к столу экипажу, хранилась в сухом виде и только разбавлялась водой в нужных пропорциях. В запасе хранилось только немного алкоголя для особых случаев. Воды хватало не больше, чем на неделю, а до Земли был ещё почти месяц пути. А механики между тем обнадёжить пока ничем не могли. Причина поломки так до сих пор и оставалась загадкой.
Вечером Зоир собрал большой совет. Каждый член экипажа мог высказать своё мнение, хотя говорить, в общем-то было не о чем, настолько всё казалось очевидным. После недолгих споров было решено распределить водные запасы поровну между всеми членами экипажа, оставив небольшой резервный фонд для экстренных случаев, поручив контроль Зоиру и корабельному врачу. Предложение выдавать воду ежедневно скудными порциями не прошло. Как ни странно активно против него выступил Иофар, что было совсем для него не характерно. Он заявил, что все здесь взрослые люди, и смогут распоряжаться своей долей как считают нужным. С этим никто не мог поспорить, а маленький астрофизик после этого на фоне общего уныния выглядел очень довольным, почти счастливым.
На корабле царила всеобщая депрессия. Члены экипажа в основном слонялись без дела, понурые и раздражительные. В этой ситуации Лора должна была проявить себя, перед ней открывалось широчайшее поле деятельности. Для таких ситуаций и требовался квалифицированный психолог. И Лора старалась изо всех сил, старалась подбодрить всех, кроме одного человека, которого вновь избрала мишенью для своего остроумия.
-Наверное, цветочки Иофара тоже хотят пить! Ведь они же живые! - Как-то с показным сочувствием произнесла Лора, видя, что ничем другим Иофара ей не пронять. - Надо было и им выделить такие же порции воды как остальным! Надо сказать об этом Зоиру!
-Да, Иофар! Скажи, что пьют твои друзья. Диета пошла им на пользу! - Спросил кто-то пьяным голосом. Дело в том, что запасы алкоголя также были розданы и некоторые заглушали с его помощью страх надвигающейся смерти от жажды.
-Пока что им хватает! - Астрофизик почему-то не стал по своему обыкновению отмалчиваться. Быть может, ему хотелось поделиться с другими своей небольшой радостью.
-Ты скажи, откуда им хватает воды! - Продолжал настаивать тот же пьяный голос. - Может, ты всю её спрятал?
-Да нет, конечно не всю! - Наивно отвечал Иофар.
-Ты хочешь сказать, что у тебя есть вода?! - Не поверила ушам Лора.
-Конечно! - Иофар удивлялся, как можно не понимать таких простых вещей. - Ведь цветы надо поливать отстоявшейся водой. Ну и у меня остались кое-какие запасы. Конечно, потребление воды пришлось ограничить. - Астрофизик слегка помрачнел. - Но это вполне соответствует засушливому сезону в реальных условиях, так что пока ничего страшного не произошло.
-Вот так-то! - Вызывающе сказала Лора с видом прокурора, только что нашедшего решающий довод, способный окончательно уличить преступника. - Пока мы умираем от жажды, Иофар готов потратить последнюю воду на свои цветочки!
Эти слова воспламенили собравшихся, которые и так находились в сильнейшем нервном напряжении, и только ждали разрядки. Возмущение цинизмом Иофара, вызванным, как они полагали, глупой прихотью, привёл всех в бешенство. Ещё бы, они должны страдать из-за каких-то растений! Казалось, что в негодовании все заговорили, закричали, затопали ногами одновременно. "Отнять и поделить" драгоценную влагу! Эта мысль захватила почти весь экипаж. Несколько активистов, уверенных в своей правоте и силе, двинулись к его каюте.
И тут раздался страшный крик, даже не крик, а вопль раненого зверя, и следом за ним звук удара. Это отчаявшийся Иофар с воплем ударил одного из узурпаторов. Удар вышел таким сильным и неожиданным, что здоровенный детина со стоном осел на пол. Дикий вопль и внезапность нападения тихого, маленького человечка заставили всех, даже Лору, на несколько секунд остолбенеть. Этого было достаточно, чтобы Иофар, воспользовавшись всеобщим замешательством, пробежал большую часть пути до своего убежища. Кто-то, опомнившись, пытался его задержать, но астрофизик вырвался и, оставив рукав в лапах преследователя, скрылся в каюте.
Щёлкнул замок. В дверь забарабанили несколько человек. Тот самый пьяный даже попытался с разбегу вышибить дверь, но, разумеется, только расшиб плечо. Двери и стены в космическом корабле делались настолько прочными, что вскрыть их можно было только специальными инструментами, доступ к которым имел один командир. Всей толпой преследователи направились к Зоиру. А Иофар тем временем, тяжело дыша, радовался, что сумел отвести беду от своих друзей и корил себя за болтливость. Он никак не мог понять, как можно с таким пренебрежением относиться к цветам, как можно обидеть беспомощные создания.
Когда разгорячённая компания заявилась к Зоиру и собравшиеся стали, перебивая друг друга требовать немедленно вскрыть каюту Иофара, он, не терпевший расхлябанности и беспорядка, страшно рассердился. Командир немедленно выгнал всех за дверь и потребовал, чтобы кто-то один вошёл по форме и чётко и ясно изложил события. Видя его гнев, все на время приутихли, и тогда Лора взяла инициативу на себя.
-Иофар скрывает ото всех запасы воды - Спокойно, но с возмущением в голосе, начала она. - Он тратит их на свои цветы, в то время, как мы здесь едва не умираем от жажды.
-До смерти нам ещё очень далеко. - Холодно заметил Зоир. Капитан ценил точность и терпеть не мог преувеличений.
Тогда Лора, сдерживая свою артистическую натуру, рассказала всё подробно и по порядку и закончила предложением ввиду чрезвычайной ситуации, отобрать у астрофизика излишки воды. Экипаж, тем временем, в полном составе, за исключением Иофара и колдующих над починкой механиками, собрался рядом с капитаном и гудел как растревоженный улей. Не важно, что всем бы едва досталось по глотку. Всех возмущал сам факт предпочтения растений людям.
-Он собрал эту воду до или после аварии? - Спросил Зоир, облизав пересохшие губы.
-Какая разница! - Послышались нетерпеливые возгласы.
-Я задал вопрос! - Зоир повысил голос.
-До. - Неохотно признала Лора.
-Значит, это его право. - Произнёс командир, слегка помедлив, и, резко повернувшись, ушёл в свою каюту. Такое решение далось ему нелегко, он понимал чувства своих подчинённых. Но он понимал также и маленького астрофизика, вспоминая, как сам горевал по поводу гибели своей собаки, а никто не понимал всей глубины его трагедии. К тому же Зоир всегда подчинялся инструкциям, а вскрывать каюту можно было лишь в случае тяжёлого состояния хозяина или же его преступления. А Иофар не делал ничего незаконного.
Когда экипаж узнал об этом решении командира, он готов был взбунтоваться. Ненависть к Иофару захлёстывала толпу. Они готовы были захватить у Зоира нужные инструменты и разобраться с отступником. Но всё-таки немного поостыв (а существенную роль в этом сыграла Лора), люди отказались от своего намерения. Небольшое количество жидкости всё равно никому бы не помогло, а по возвращению на Землю за мятеж на космическом корабле последовало бы очень серьёзное наказание. Зоир со своим педантизмом и честностью никогда не дал бы замять дело.
Прошло ещё несколько дней. Последние запасы воды подходили к концу, а до Земли оставалось лететь почти три недели. Корабельный врач под неусыпным контролем раздавал драгоценную жидкость мизерными порциями. Экипаж слонялся без дела в состоянии депрессии. Люди совсем перестали за собой следить и ходили мятыми и небритыми. Постоянно вспыхивали ссоры по пустякам. Несколько раз дело даже доходило до драк, а однажды Зоиру даже пришлось для прекращения беспорядков пригрозить оружием. Иофар по-прежнему не выходил из своей каюты, не подавая никаких признаков жизни. Форму держали только капитан и Лора. Девушка как всегда старалась выглядеть очаровательной, а Зоир полагал, что командир при любых обстоятельствах должен подавать пример и был таким же, как в обычные дни, разве что чуть мрачнее.
Когда дверь каюты Иофара раскрылась, то того, кто вышел оттуда сразу узнать не было никакой возможности. В обросшем человеке с диким, блуждающим взглядом астрофизика можно было распознать лишь по характерной большой голове и цвету глаз. Наверное так могли выглядеть религиозные фанатики, отшельники в старые времена. Не обращая ни на кого внимания, но, в то же время, постоянно оглядываясь, будто опасаясь погони, он прошествовал к корабельному врачу сквозь строй глаз, с изумлением взиравших на его явление.
-Мне нужна вода! - Без преамбул заявил он доктору. Голос тоже трудно было узнать, настолько он сделался надтреснутым.
-Вода нужна всем! - Раздражённо бросил врач. - Что, кончились запасы и пришёл к нам?! - Добавил он почти с ненавистью.
-Не давать ему ничего! Он с нами не делился! - Послышались голоса. Мысль, что придётся делиться остатками влаги ещё с кем-то, пусть даже с единственным человеком, никому не понравилась.
-Выдайте ему сегодняшнюю норму! - Приказал вышедший на шум Зоир.
-Но ведь он… - Начал было возражать врач.
-Исполняйте приказ! - Зоир не собирался дискуссировать с подчинёнными.
-Подавись, гад! - Прошипел врач, через силу нацеживая астрофизику его порцию. Авторитет командира всё ещё был слишком высок для возражений.
-Но это очень мало, мне нужно гораздо больше! - Иофар пропустил оскорбление мимо ушей.
И тут кто-то не выдержал и прыснул со смеху, а за ним последовали и все остальные. Люди, напряжение которых наконец нашло хоть какой-то выход хохотали во весь голос над наивностью этого ненормального и над нелепостью его претензий. Даже Зоир, отвернувшись к стенке, едва сдерживал себя, чтобы не рассмеяться в голос. Маленький астрофизик затравленно и удивлённо озирался по сторонам, словно не понимая причины общего веселья.
-Это не для меня, это для цветов! - Спохватившись, начал объяснять он. - Они больше не могут ждать! Люди проживут без воды ещё несколько дней! А некоторые из моих цветов погибнут уже сегодня! Как вы этого не понимаете! - Иофар сорвался на крик, но общий истеричный смех становился только громче.
-Знаешь, Иофар. - Сказал сквозь смех врач, уже без прежней злобы и ненависти. - Нам всем тоже нужно больше воды. И мы не такие идиоты, чтобы тратить воду на растения, когда речь идёт о людях.
Астрофизик сделался просто невменяем. Он упал на колени перед доктором и командиром. Он переползал от одного к другому, умолял, хватал за ноги, бормотал что-то несвязное. Зрелище такого человеческого унижения заставило всех замолчать. Люди начинали понимать всю глубину переживаний Иофара, всю его трагедию, но помочь ни чем не могли.
-Хватит, замолчи! - Не выдержав, прервал его Зоир. - А то лишишься и того, что получил! - Позволил он себе угрозу.
Маленький астрофизик как-то мгновенно затих, поднялся и, прижимая к груди бутылочку с драгоценной жидкостью, как-то медленно, бочком, затравленно озираясь, словно опасаясь нападения, проследовал к себе и заперся там.
-Иофар ушёл попытаться реанимировать друзей! - Раздался среди мёртвой тишины насмешливый голос Лоры.
-Иногда ты могла бы и помолчать! - Неожиданно сказал доктор.
Лора недовольно и слегка удивлённо хмыкнула, она не привыкла к отпору, но, увидев осуждающие взгляды, она обиженно передёрнула плечами и отошла в сторону. Впрочем, раскаяния экипажа хватило совсем ненадолго. К вечеру того же дня цветочная тема снова оказалась в ходу. Правда, поддержка её перестала быть настолько всеобщей.
На следующий день роздали остатки воды. Иофар также осторожно вылез из своей берлоги. Он уже ничего не просил, никого не умолял. Бочком он подошёл к месту раздачи и также бочком, стараясь быть как можно менее заметным, вернулся с остатками влаги. Впрочем, в эти гнетущие минуты всем было не до него.
Следующие два дня прошли в ожидании смерти. Вода закончилась почти у всех, а те, кто сумел ещё немножко сэкономить, те, кто имел самую сильную волю, старались запрятать свои жалкие остатки как можно дальше, опасаясь за их сохранность. В эти минуты, перед лицом смерти, многие способны были перешагнуть через любые рамки и правила. Зоир опасался, что дело может дойти до убийств, и тогда убийцы, словно вампиры, станут пить кровь жертв. Один из механиков уже попробовал какую-то техническую жидкость, и лежал в лазарете с сильнейшим отравлением. Катастрофа казалась неминуемой.
* * *
Спасение пришло неожиданно. В пути им встретился другой космический корабль. Случай для безбрежных просторов вселенной, да ещё на таком существенном расстоянии от Земли, редчайший. Сигнал "SOS" был воспринят, и ещё почти сутки машины маневрировали, чтобы суметь состыковаться. Это были минуты небывалого напряжения. Все понимали, что спасение рядом, но ждать его ещё немало, и, что самое главное, процесс никак нельзя ускорить. Экипаж встречного корабля щедро поделился своими запасами, так что воды на остаток пути хватало с избытком.
Последующие за этим несколько часов все находились в состоянии, близком к помешательству. Такой буйной радости люди не испытывали ещё никогда в жизни. Они смеялись как дети, некоторые даже пытались петь и плясать. Воду, несмотря на предостережения врача, пили в таких количествах, что многих вскоре стало мутить.
-А где же Иофар? - Вспомнила вдруг Лора. - Почему он не радуется чудесному спасению своих друзей?
Не найдя астрофизика, все гурьбой направились к его каюте. В этот момент люди лишь слегка подтрунивали над чудаком. Им искренне хотелось, чтобы этот странный человечек порадовался вместе с ними. Теперь-то воды хватит даже для его растений, которые он ценит больше, чем людей.
-Иофар, открывай!
-Теперь у нас вдоволь воды!
-Мы принесли лекарство для твоих друзей!
Пришедшие выкрикивали эти и подобные реплики, весело барабаня в дверь и призывая Иофара впустить их.
-Да подождите же, замолчите, вы его пугаете! - Взял на себя инициативу врач. - Он думает, что вы хотите ему повредить!
Наконец, он добился относительной тишины, и попробовал поговорить с запершимся Иофаром, объяснить ему, что вода пришла, и ему нечего больше опасаться. Его молчание становилось тревожным. В самом деле, не оглох же он и нельзя же так крепко спать!
Рядом с каютой появился Зоир, сохранивший, единственный из всего экипажа, трезвую голову в сложившейся ситуации. Командир уже почувствовал неладное и принял свой обычный непроницаемый и мрачный вид. Попробовав поговорить с затворником, Зоир, не добившись никакого ответа, приказал ломать дверь. Люди внезапно посерьёзнели. Тревожность положения стала доходить до всех, даже до самых оптимистичных голов.
Те полчаса, во время которых взламывали сверхпрочную дверь, прошли в напряжённом молчании. Тишина нарушалась только скрежетом металла, да короткими репликами механиков, проводивших работу. В умах возникали самые разнообразные предположения, но никто не отваживался высказывать их вслух. Даже Лора стояла в сторонке и не произносила ни звука. Она, словно девочка, нервно покусывала длинные, ухоженные ногти.
Когда дверь, наконец, поддалась, то стоявшие рядом подались было вперёд, но тут же отпрянули назад и замерли, поражённые странной и страшной картиной. Люди словно не решались переступить порог этого мира цветов. Растения выжили. Они сочно зеленели на сером, унылом фоне стен; лишь некоторые из них, обессиленные, слегка поникли листьями и цветочными головками, как будто оплакивая своего благодетеля. На полу, под зелёной крышей, как-то нелепо скорчившись, лежал Иофар, казавшийся ещё меньше, чем раньше. Оправившись от секундного замешательства, врач, растолкав всех, подскочил к телу. Он потрогал астрофизика и безнадёжно покачал головой.
-Иофар умер от обезвоживания. - Констатировал доктор, поднимаясь и отходя от трупа.
"Но как?", "Почему?", "Ведь мы-то все живы!". Вопросы посыпались со всех сторон. Ведь смерть казалась такой нелепой и неуместной среди недавнего ликования. К тому же, незадолго до спасения, все ощущали, что несколько дней жизни без воды у них ещё в запасе есть. А тут, вдруг, такое.
-Ну, каждый организм реагирует по-своему. - Развёл руками врач. - Бывали случаи… - Пользуясь всеобщим вниманием он хотел немного потеоретизировать, но был прерван истерическим смехом Лоры.
-Да как вы не понимаете, что он не пил эту вашу воду! - Хохотала она сквозь слёзы. - Он поливал цветы! Он всю её отдал цветам! Посмотрите какие эти негодяи зелёные! Как будто и не было никакой засухи! - Девушка ещё что-то выкрикивала и не могла остановить своего смеха, звучавшего рядом с телом особенно жутко. Наконец, врач увёл её и напоил какими-то лекарствами, от которых она впала в тяжёлое забытьё часов на пятнадцать.
На следующий день в столовой Зоир, верный традициям, решил устроить нечто вроде панихиды. Само тело, к счастью, туда не понесли, но зачем-то увеличили фотографию Иофара до размера, едва не превышающего рост маленького астрофизика, и перевязали её чёрной ленточкой.
-Хорошо бы поставить букет цветов! Всё равно они теперь погибнут без толку. - Предложил кто-то.
Предложение было воспринято с энтузиазмом, но доброхотов остановила опечатанная дверь. Зоир, разумеется, успел составить обо всём случившемся акт и опечатал помещение до прибытия на Землю. Ссориться с командиром никто не хотел (запросто можно было угодить под арест), а упрашивать его снять запрет на посещение каюты покойного никто не решился, понимая всю безнадёжность этого предприятия.
Для начала Зоир произнёс скучную официозную речь, которую, поменяв лишь имя и некоторые факты можно идеально приспособить к любому покойнику. Некоторое время все молчали и произносили приличествующие случаю фразы. Но вскоре языки развязались. Теперь над Иофаром уже не смеялись (слишком свежа была утрата), но сходились во мнении, что с таким сумасшествием ничего иного и ожидать не следовало. Они уже начали припоминать примеры чудачеств у своих знакомых, но тут встрепенулась молчавшая до этого момента Лора. После успокаивающих лекарств она находилась в своеобразной полудрёме, но последние реплики всколыхнули сознание девушки.
-А как там цветы Иофара? - Встревожено спросила она. - Их не забыли полить?
Несколько секунд люди не верили собственным ушам. Такое можно было услышать от кого угодно, но от неё…
-Видишь ли, Лора. - Заговорил, наконец, командир. - Каюта покойного, как это полагается по уставу, опечатана, и ничего трогать там нельзя.
-Так значит, вы оставили цветы умирать?! - Воскликнула девушка с таким неподдельным ужасом в голосе, как будто только что услышала о страшном преступлении, совершённом всем экипажем. Наверное, даже покойный Иофар не отреагировал бы таким образом.
"Вот и ещё одна спятила!" - Эта мысль в разных вариациях промелькнула в мозгах всех собравшихся. И это Лора, так насмехавшаяся над маленьким астрофизиком! Никто ничего не мог понять.
-Сожалею. - Опять ответил Зоир, почему-то потупившись, будто делал что-то постыдное. - Но мы не можем нарушать законы из-за цветов.
-Вы хотите сказать, что Иофар погиб зря!? - Возмущению и гневу Лоры не было предела. - Да что стоят эти законы, если они позволяют такое! Да будь они прокляты!
С этими словами Лора выбежала из столовой, сорвала печать с двери каюты Иофара и исчезла внутри.
-Немедленно остановитесь! - Крикнул ей вслед Зоир, но девушка и не подумала подчиняться этому приказу. Командир, не привыкший к ослушанию, не знал, что предпринять. С одной стороны, нарушителя следовало взять под арест, но решиться на это в такой ситуации было трудно. Его бы никто не понял и не поддержал. Наконец, он отправился вслед за Лорой, а за ним потянулись и все остальные.
Их взорам открылась странная картина. Лора cтарательно поливала начинавшие засыхать растения и при этом что-то еле слышно им шептала. Врач, покачав головой, сделал всем знак, и люди тихо отошли от каюты.
-Сейчас нельзя её беспокоить. - Озабоченно сказал он. - Случившееся слишком сильно её потрясло. Пока Лора не поправится, с медицинской точки зрения лучше будет, если мы станем потакать её капризам.
-Ну, если так... - Зоир развёл руками. Такой выход был для него удобен. Сомнительный приказ отменялся исключительно из гуманных соображений.
Больше до самого конца полёта никто не беспокоил Лору, ухаживавшую за недавно столь ненавистными растениями не хуже покойного астрофизика…

Мелодия его жизни
Альберт быстро шёл по заснеженной улице, и его, как всегда, окружали со всех сторон обрывки мелодий. Некоторые из них он узнавал с первых нот, но для определения остальных нескольких тактов не хватало. Большую же часть он просто не знал. Конечно, можно было остановиться и прислушаться или хотя бы пойти помедленнее, но сегодня он слишком спешил. Да и произведений, в которые хотелось бы вслушаться, не находилось.
Предстояло спускаться в метро, и Альберт невольно поморщился. Ко всем прелестям поездки в переполненном городском транспорте, духоте, толкотне, обилию запахов, как будто специально для него добавлялась ещё одна: жуткая какофония. Музыка доносилась со всех сторон, и не было никакой возможности от неё отделаться. Со временем он научился от этого абстрагироваться, но, конечно, не до конца.
***
Этот дар был у Альберта всегда, сколько он себя помнил, и поначалу казался совершенно естественным. Он просто не представлял, что может быть по-другому. Помимо имени, лица и прочих уникальных качеств, каждый человек имел свою мелодию. Это было столь же неотъемлемой его частью, как внешний вид. Стоило посмотреть на него, проявить хоть какой-то интерес, как мелодия начинала звучать в мозгу. Но когда Альберт пытался сказать об этом, его попросту не понимали или же считали его слова обычными детскими фантазиями. И со временем мальчик понял, что этот его дар - уникален и недоступен даже великим музыкантам. Он больше не пытался с ним поделиться, а просто воспринимал как должное, как особенность своего организма.
Мелодия говорила ему о человеке гораздо больше, чем всё остальное. Основные черты характера проявлялись в ней настолько ярко, что ни один физиономист не прочёл бы на лице человека больше информации о нём. Музыка была разной, как сами люди: простой и изысканной, примитивной и прихотливой, романтической и сухой, суровой и нежной… Здесь встречались все известные стили и направления, даже такие, о которых Альберт никогда и не слыхивал.
Со временем он стал порой узнавать известные мелодии. В первый раз это стало своеобразным шоком; Альберт даже решил, что уже видел когда-то этого человека, но позже убедился, что такая мелодия существует независимо от него. Потом, по мере знакомства с музыкой, такое случалось всё чаще, а он перестал этому удивляться. Скорее наоборот: ждал этих моментов, когда случайный человек вдруг окажется старым знакомым.
Позже для него стали проясняться некоторые закономерности. У людей интеллигентных, например, преобладала классика, причём у учёных порой встречались произведения, наиболее сложные для восприятия. Джаз чаще звучал при встречах с лёгкими, жизнерадостными, но отчасти безалаберными людьми. Потенциальных бунтарей, людей с сильными инстинктами представлял рок. Народные напевы попадались нечасто; в основном у людей, живущих в гармонии с природой, вдали от городов. Но у большинства встречных, увы, мелодии были просты и примитивны, как песни современных "звёзд", и даже хуже. Альберт не мог забыть шока, испытанного однажды, когда он проходил мимо психиатрической лечебницы. На него словно обрушилась лавина хаоса. Таких душераздирающих аккордов он не слышал никогда в жизни и надеялся, что больше никогда не услышит.
Взрослея, Альберт научился слышать фальшь. Когда человек хотел прикинуться кем-то ещё, надевал маску - музыкальный строй нарушался: сбивался ритм, а фальшивые ноты чередовались с попаданием в настоящие. Иногда казалось, что на естественную мелодию накладывается какая-то другая, чужеродная ей. Такая способность оказалось очень полезной, но и мучительной одновременно. Ведь казаться другими порой хотят даже самые лучшие и близкие люди.
Ещё один шок он испытал, когда понял, что у нескольких человек может быть одна и та же музыка. Причём это не были близнецы: одному из них было под семьдесят, вторая же была даже моложе Альберта. Они не были родственниками, но, очевидно, их ритмы настолько совпадали, что самая суть личности оказалось одной и той же. Впоследствии он ещё несколько раз встречал такие совпадения, и научился замечать различие в интерпретациях. Музыка могла быть той же, но акценты расставлены совершенно иначе. Как он их различал, Альберт и сам не в силах был объяснить.
***
Из метро Альберт выскочил с облегчением: полностью уходить в себя и не обращать внимания на это набор звуков он, к сожалению, не мог. Людей на улице всё равно было много, но, по сравнению с метро, это было почти что тишиной. Молодой человек привычно подумал о том, как хорошо было бы уехать из города и жить где-нибудь на природе. Ведь, в отличие от людей, животные и растения почему-то не звучали. Или же он просто не улавливал их мелодии, как другие люди не улавливали человеческие. Но в городе его держало слишком многое. К тому же он привык к этим музыкальным отрывкам, как привыкают к шуму машин и загазованному воздуху.
Как ни странно, Альберт шёл на концерт. Несмотря на "перекормленность" музыкой, он её любил. Конечно, странно было слышать мелодии в оркестровом исполнении, не соотнося их с людьми. Но зато они всегда звучали чисто. К тому же здесь музыка не накладывалась на другие впечатления. Главное было не забыться и не сосредоточиться на ком-то из музыкантов или слушателей. В этом случае приходилось прилагать усилия, чтобы отделаться от лишней музыки. Но в последнее время, с опытом, такое случалось с Альбертом всё реже.
Свою любовь Альберт нашёл во многом благодаря музыке. Однажды он просто гулял по парку и услышал свою любимую мелодию - нежную, немного печальную, но, в то же время, необыкновенно светлую. А уже потом увидел Её, излучающую эту мелодию. Обычно робкий, Альберт с неожиданной для себя лёгкостью подошёл знакомиться. Хотя, как он потом понял, если вдуматься, он давно знал эту девушку, заглянув в её душу ещё тогда, когда впервые услышал эту музыку, написанную несколько столетий назад. Позже он не раз задавался вопросом, жила ли во времена великого композитора девушка, подобная его возлюбленной, и не находил ответа. Хотелось думать, что Она - уникальна, но он уже знал, что повторы случаются.
На этот концерт Альберт шёл один - Она не обладала его даром, да и к музыке не питала настолько сильного пристрастия, как он сам. Возможно, это было и к лучшему, ибо Её музыку он готов был слушать постоянно, и наслаждаться концертом рядом с ней, не отвлекаясь, казалось делом почти безнадёжным.
Всё шло, как обычно. Пройдя на своё место, Альберт, прикрыл глаза (так было гораздо проще избавиться от человеческой музыки) и постепенно стал уходить в себя. Со стороны могло показаться, что он задремал, но это было не так. Он готовился слушать и слышать одни инструменты, а то, что это гораздо лучше получается с закрытыми глазами, Альберту давно стало очевидно.
С первых же тактов он ощутил какое-то странное, ни с чем не сравнимое чувство. Ещё ни одно произведение в мире настолько не задевало его за живое. Это было даже сильнее воздействие Её мелодии. Но чья же она тогда? Матери? Отца? Нет. Но такое же просто невозможно. Всё было знакомо настолько, что становилось жутко, но, в то же время, Альберт никак не мог вспомнить этого человека. Он где-то просто слышал эту музыку? Не встречая такого человека? Едва ли; ведь концерт премьерный. Да и такое сильное впечатление никогда не забылось бы. Но откуда же?
А музыка всё звучала, пробирая Альберта всё сильнее. И перед ним всё ярче вырисовывался знакомый образ. Во всей полноте, безо всяких тайн, с самыми потаёнными струнами души… И он, наконец, понял, чья эта музыка. Композитор уловил Его мелодию, со всеми нюансами, о которых Альберт даже не догадывался. Ещё будучи мальчишкой он удивлялся, почему никогда не слышит своей музыки, но, поломав голову и так и не придя ни к какому выводу, воспринял это как факт, как данность. И, вот, теперь сломался какой-то барьер, и Альберт смог в эти минуты познать самого себя. Музыка словно вступала в резонанс с каждой его клеточкой, и по всему телу волнами прокатывала дрожь, а мысли обретали изумительную ясность. За эти минуты он узнал о себе больше, чем за все предыдущие годы.
Едва окончилось исполнение этой музыки, Его музыки, он ушёл с концерта, не дождавшись его окончания (чего не делал никогда прежде). Слушать после этого какую-то другую музыку было просто свыше его сил. Вид у него был настолько потрясённый, что сердобольная старушка в гардеробе даже поинтересовалась, не нужно ли вызвать врача и предложила какие-то свои таблетки, что Альберт с благодарностью отверг.
Он вышел на воздух, а в ушах всё ещё звучала Его мелодия. Альберт понимал, что уже никогда не станет прежним. Благодаря незнакомому композитору, он познал такие глубины души, до которых не добраться никаким самоанализом. И теперь ему нужно время, чтобы справиться с этим, чтобы пережить такое откровение. А ещё он понимал, что эта музыка будет теперь с ним всегда…

Один день неврастеника
Будильник. Опять сам не проснулся. Значит, буду весь день вялый, неотдохнувший. Что-то рука занемела. Отлежал, наверное. Надеюсь, потом пройдёт. И что мне за ерунда сегодня городилась? Откуда-то падал, вроде. Где-то читал, что такое снится, когда с сердцем проблемы. А у меня они точно есть. А вчера снилось, будто иду где-то голый. Если приметам верить, к болезни или смерти. Ерунда, конечно, но попробуй такое из головы выброси!
Ванная. И почему у меня такие плохие зубы? Через несколько лет, глядишь, вовсе без них останешься… Бриться или не бриться? Опять раздражение пойдёт. Может, через ранки зараза какая попадает? Всё возможно… Говорят, если сковырнуть родинку, может случиться рак. Наверное, ну его, это бритьё. Стоит бороду отрастить. Хотя, конечно, чесаться будет…
Завтрак. Почему у меня так часто случаются расстройства желудка? И изжога мучает. Вроде, и питаюсь нормально. Не хотелось бы заработать язву. С утра, конечно, есть не хочется, но нужно себя заставить. Утренняя еда менее вредна.
Выхожу на балкон. Инстинктивно хватаюсь за дверной косяк. Всегда боялся высоты. А тут - лишний шаг, и ты летишь вниз. Парапет совсем невысокий. Какая-то трещина идёт по кирпичам. Если этот дом не сам по себе рухнет, то от хорошего сотрясения - наверняка. Если вдруг балкон обвалится, то, теоретически, должен упасть на предыдущий. Хоть удар смягчит.
Погода непонятная опять. Если куртку надеть - весь пропотею, а если не одевать - замёрзну. А результат один - простуда. Надо бы чего-нибудь укрепляющего попить. Тогда, может, не заболею.
Лифт. Никогда не застревал в лифте. Интересно, можно там задохнуться, пока помощи ждёшь? В жилом доме, всё-таки, вряд ли. А вот сердечный приступ от духоты - это запросто. И пока тебя вытащит - уже остынешь. Надо же, с каким скрипом едет! А между третьим и четвёртым этажом опасно раскачивается. Весь вздрагивает, словно трос обрывается. А как ему не оборваться, если такие тяжести возят. Только вчера какие-то мешки с цементом грузили, а там, наверное, не меньше тонны.
Ох, как вздрогнул! Когда-нибудь, он, всё-таки, сорвётся. Говорят, что при падении кабина должна блокироваться. Не верю! Сам слышал, как люди в лифтах гибли. Может, и должна блокироваться, да только падает. Какая будет дурацкая смерть! Есть ли шанс спастись, когда лифт падает? Скажем, присесть или подпрыгнуть? Если выше третьего этажа - едва ли.
Открывается. Приехали. И в этот раз пронесло! Надо, всё-таки, пешком ходить. Но высоко. А с моей одышкой… Ох, доконает она меня когда-нибудь. Должно быть, жуткая смерть - от удушья.
Дверь подъезда. Стала заедать в последнее время. Случится пожар - и привет. Прыгайте в окна. А от бандитов каких-нибудь всё равно не спасёт. Конечно, красть у меня особо нечего, но сейчас такое время, что и за сто рублей зарежут.
Двор. Опять провал у канализационного люка. В темноте бы туда не вступить! Интересно, дом тоже на таких пустотах стоит? Вообще, весь центр - один сплошной провал. Провалится когда-нибудь всё это в тартарары! Хорошо хоть землетрясений здесь не бывает. А вот взрывы - пожалуйста.
Пока дойду до метро, дорогу надо перейти четырежды. Причём светофор только один. А на зебру водители разве ж отреагируют! Каждый день несколько человек только в нашем городе гибнет в ДТП. А сколько покалечены! Вот разгонится какой-нибудь лихач, не справится с управлением, и поминай, как звали! Да даже если нормальный водитель: откажут тормоза, и тот же эффект.
До светофоров идти далеко, к тому же вдоль трассы. Как раз нахватаешься тяжёлых металлов с дымом. Или на тротуар кого-нибудь вынесет. Уж лучше сразу перейти, но аккуратно. Лучше всего дождаться, когда машин на горизонте вообще не будет. Но разве ж с утра такого дождёшься! Так что подожду, когда несколько человек пойдёт, и перейду с ними вместе. Так надёжнее. Больше шансов, что заметят. Да и удар смягчат, если что.
Почему я каждый раз, когда прохожу через мост, представляю, как он сейчас обрушится, и я окажусь в ледяной воде? Вроде, всё надёжно, а всё равно неприятно. Сейчас же за техникой безопасности никто не следит. А народу много ходит. Что если в ногу пойдут? Резонанса не получится?
Метро - самое жуткое место в городе. И мне всё равно приходится ежедневно, дважды им пользоваться. Толпа. Что может быть ужаснее? Малейшая паника - и задавят. Достаточно просто крикнуть: "Бомба!". Про реальный взрыв уж молчу. Едешь на эскалаторе и представляешь, как эта лента разомкнётся, и все полетят вниз на всякие механизмы. Очень даже может быть с такой-то перегрузкой и изношенностью. В Баку, вроде бы, такой случай был. А эти зубья при выходе: споткнёшься - затопчут.
Удивляюсь, почему люди так редко на пути падают. По-моему, в такой давке это проще простого. И ведь некоторые психи у самого края стоят. Я-то всегда настороже, напряжён. Так просто - не столкнёшь, разве что целенаправленно. Хотя и такие психи тоже встречаются… Думаю, как надо повернуться, чтобы не погибнуть под колёсами поезда, если уж такое случится…
Когда едешь в вагоне метро - ты в западне. Даже если поезд просто надолго остановится - от духоты умрёшь, с моим-то сердцем. Про взрыв уж и говорить нечего. Я всегда внимательно вглядываюсь в лица пассажиров. Два-три подозрительных типа обязательно найдутся. Иногда и выходить приходится. А что прикажите делать, если рядом бородатый мужчина что-то читает на арабском. Или женщина кавказского происхождения вся в чёрном, и смотрит прямо перед собой? На Кольцевой в первом и последнем вагонах посвободнее, вероятность теракта меньше, но там бомжи и, естественно, полно всякой заразы. Только туберкулёза какого-нибудь мне не хватало!
Ещё один эскалатор. И так четырежды в день. И за что мне это? Четыре эскалатора, четыре поездки, два лифта. Переходов уж и не сосчитать. И всё - нервы. Спасибо хоть, что без пересадок.
Ой, как табачным дымом пахнуло. Другого места, что ли, не нашли покурить? Тут столько надышишься, что лучше бы сам курил. Говорят, от нервов помогает. А с лёгкими что прикажете делать? А от машин какая загазованность? Уехать бы куда-нибудь в деревню за чистым воздухом. Вот только если что случись - скорая, пожарная или милиция сутки добираться будут. А случиться многое может…
Вот и работа. Духота, компьютеры всюду. И излучают, излучают… А ты сидишь на одном месте и зарабатываешь болезни позвоночника и прочего, геморрой какой-нибудь… И ещё нервничаешь из-за всякой ерунды…
Стараюсь никогда не заходить в общественные туалеты, но на работе от этого никуда не деться. Сколько ни мой руки, сколько ни протирай, а всё равно неприятно. За ручку я, конечно, берусь только через салфетку, но от случайных прикосновений не застрахуешься. Только дизентерии или желтухи мне не хватало.
В столовой есть не буду, спасибо. Знаю я, какая тут гигиена, как моют посуду… Но без горячего тоже нельзя, вредно для желудка. А разогреть своё только в микроволновке можно. Про вред от неё объяснять никому не надо? Но это, похоже, меньшее из зол.
Обратный путь. Снова эта пытка метро, толпа заразных граждан. Кстати, хорошему карманнику вытащить в таком столпотворении кошелёк - раз плюнуть. Конечно, я прижимаю барсетку к себе и постоянно ощупываю карманы, но, боюсь, этого может быть недостаточно.
Вроде бы, в районе столько народу живёт, а вечером пройти страшно. То молодёжь какая-то подозрительная шпановского вида; они ведь искалечат, убьют за просто так. Их потом никто и искать не станет, а если и найдут, то потом найдутся гуманисты защищать "бедных мальчиков". Такие случаи все знают. А то стаи собак. Не знаешь, кто хуже: двуногие хищники или четвероногие. И никому нет дела до этих стай, пока не загрызут кого-нибудь. Может, какой-нибудь пистолет травматический достать? Или газовый баллончик? Только, боюсь, не поможет всё это…
А ещё мимо стройки идти, пылью дышать. Интересно, как строители работают и не умирают через несколько месяцев. И шум тоже очень вредно действует. Хоть бы соседи опять музыку не включили! Или то, что они называют музыкой.
Интересно, почему. Когда я иду домой, всегда представляю, как за мной кто-то гонится? Вроде, убеждаешь себя, что никого нет, но всё равно упорно шаг ускоряешь, а к подъезду уже бежишь почти. И сердце колотится. А потом, конечно, пот в три ручья и одежда насквозь мокрая.
Вот я и дома. Сил никаких! Общий упадок. Пью витамины - а что толку? Надо бы что-то на ужин приготовить. Вроде, стараешься покупать продукты без этих дурацких Е, но сам не веришь, что в них то, что написано. А на рынок ходить, где овощи-фрукты неизвестно чем обрабатывают,- нет уж, увольте!
Телевизор включать не буду. Только разволнуешься опять. А вот книжку почитаю немного, что-нибудь спокойное. Я их тщательно отбираю, чтобы нервы не тратить. А всяких волнений и в жизни хватает.
Теперь выпить что-нибудь сердечное, и спать. Я даже с ним-то трудно засыпаю. А без него вообще до утра ворочаться… Не могу понять, жарко мне или холодно. Если одеялом накрыться, буду весь в поту, если нет - продует. А под простынёй холодно.
И за что мне всё это?

Ход ладьёй
Партия складывалась неудачно с самого начала, а теперь позиция и вовсе ухудшалась с каждым ходом. Чёрные фигуры теснились в углу, словно армия в окружении неприятеля, а положение короля выглядело шатким, как власть Бурбонов тридцать лет назад. Возле короля, как верный часовой, стояла ладья, грозная фигура, но почти совершенно бесполезная сейчас, когда ей просто негде было развернуться и показать свою мощь.
Император сделал свой ход, нахмурился и, отвернувшись от доски, принялся смотреть в окно. День выдался сырой и пасмурный, какие, впрочем, не редкость для Святой Елены. Серое небо и свинцовое море сливались у горизонта в однородную тяжёлую массу, и невозможно было разглядеть, где начинается одно и кончается другое. На волнах, под пронизывающим ветром качалась рыбацкая шхуна, выведенная на лов каким-то упрямцем хозяином. Этот надоевший до боли пейзаж навевал такую тоску, что император снова вернулся к игре.
Эту доску с отделанными перламутром фигурами из слоновой кости, передали ему несколько дней назад от какого-то восторженного почитателя из далёкой Франции. К несчастью, лейтенант, который, собственно, и вёз подарок, внезапно подхватил лихорадку и умер в пути, поэтому император не знал даже имени дарителя. А, впрочем, не всё ли равно.
Ни для кого не секрет, что узник Святой Елены, томясь бездействием, проводил немало времени за древней игрой. У него было несколько комплектов шахмат, но эти фигурки чем-то приглянулись императору, привлекли его внимание. Возможно потому, что на каждой из них красовались императорская корона и его вензель, как напоминание о былом величии. Император порой бесцельно разглядывал их, словно пытаясь угадать какую-то ускользающую от него тайну.
В заточении Наполеон играл ежедневно, по несколько партий, чтобы занять свой ум, свой военный гений сражениями, пусть и игрушечными. Но, как ни странно, полководцу, выигравшему десятки битв и повергшему к своим ногам почти всю Европу, шахматные баталии давались с трудом. Ватерлоо на чёрно-белой доске случались с ним гораздо чаще Аустерлица.
Император и сам толком не понимал, в чём причина его неудач. Скорее всего, он, всегда пренебрегавший запретами и стремившийся к невозможному, не мог переносить скованности жёсткими рамками правил и шестьюдесятью четырьмя клетками. Наполеон горячился, делал опрометчивые шаги, что в игре пусть и с заурядным, но хладнокровным игроком почти неминуемо приводило к поражению.
Бертран сделал очередной ход слоном и, почти извиняясь, украдкой взглянув на императора, объявил шах. Положение становилось катастрофическим. Ещё немного, и король чёрных будет пленён. Как несколько лет назад сам командующий чёрными фигурами. Полководец вздохнул и подумал, что, наверное, стоит сдать партию. Но его не покидало ощущение, будто в позиции есть ещё какой-то скрытый резерв, какой-то шанс на спасение. Стоит только его найти…
Император переводил взгляд с фигуры на фигуру: беспомощный король, нелепо забившийся в угол конь, несколько пешек, которые, как солдаты, вскоре должны были стать жертвой наступающих, ладья, стеснённая со всех сторон, будто связанный силач... Не любивший долго раздумывать Наполеон быстро двинул вперёд пешку, закрывшую своим телом короля, и снова отвернулся к окну.
Погода за эти несколько минут только ухудшилась. Начался нудный холодный дождь, сделавший пейзаж ещё более унылым. Упрямая шхуна продолжала бороться с волнами на том же месте, и император неожиданно почувствовал симпатию к её капитану, которого, конечно, никогда не видел. Он уважал людей с твёрдым характером.
Тем временем Бертран объявил ещё один шах. Теперь чёрные, казалось, неминуемо теряли фигуру или же получали мат в несколько ходов. Наполеон никогда не любил защищаться, предпочитая наступление даже в самой сложной ситуации. Сейчас же на контратаку не оставалось никаких шансов; предстояла беспросветная, как небо над островом, оборона с почти неизбежной капитуляцией. Император ещё несколько секунд смотрел на позицию, а затем резким движением смешал фигуры, признавая поражение. Фигурки с шумом покатились по столу, а чёрная ладья даже перевалилась через край и гулко ударилась об пол.
Заявив, что на сегодня шахмат хватит, Наполеон порывисто встал и подошёл к окну. Бертран, поклонившись, покинул комнату. Император остался один. Непогода разыгрывалась, и даже упрямое судно, кажется, собиралось не искушать судьбу и выйти в открытое море. Косой дождь покрыл стекло струйками воды, так что узник острова не мог разглядеть это наверняка.
Из-за непогоды и проигранной партии настроение у императора окончательно испортилось. Даже когда некоторое время спустя он стал готовиться ко сну, заключительная позиция не шла у него из головы. Ему казалось, будто это поражение является отражением последних лет его жизни, когда он, как чёрный король из партии, остался запертым здесь, на острове, покинутый почти всеми…
Решение пришло внезапно. Ну, конечно же: стоило сделать неожиданный ход ладьёй, и у короля появлялись шансы на спасение. Пусть белые оставались сильнее, но снова завязывалась борьба, а в осложнениях император, как в жизни, так и в шахматах действовал сильнее и увереннее всего. Но, увы: во время партии такое парадоксальное решение не пришло ему в голову, а теперь, после её окончания, было слишком поздно.
Так что Наполеон отошёл ко сну, ещё более раздосадованный упущенной возможностью. Спал он, против обыкновения, неспокойно. Ему приснилось, будто он выиграл эту шахматную партию, причём не у Бертрана, а у Лоу , и теперь, почему-то, получил свободу и плывёт в Европу. Но это был всего лишь сон, где, как известно, может случиться всякое.
А, тем временем, шхуна, не дождавшись своего пассажира, поднимала паруса. Оставаться дальше не было никакой возможности. Ведь подчинённые Лоу не дремали и уже косо поглядывали на корабль, слишком долго и настойчиво курсировавший у этого берега острова.
Чёрная ладья, весившая чуть меньше других фигур, лежала в коробке вместе с остальными шахматными воинами, убранными заботливым слугой. При падении она не раскололась, и сохранила доверенный ей секрет, который, кроме одного человека во Франции, знал только покойный лейтенант и который не смог раскрыть узник Святой Елены.
Маленькое, искусно скрытое углубление скрывало тонкий листок бумаги с планом побега . Стоило только императору добраться до шхуны, и путь к свободе был бы открыт. Но Наполеон обратил слишком мало внимания на подаренные фигурки для игры, в искусстве ведения которой, в отличие от искусства войны, он так и не достиг высот.

Примечания:
Бертран - один из наполеоновских генералов, последовавших за ним на остров Святой Елены.
Лоу - английский генерал, губернатор острова Святой Елены в то время, когда там жил Наполеон.
В 1986 году шахматы, принадлежавшие Наполеону, были проданы на аукционе Кристи. Их новый владелец обнаружил на одной из чёрных ладей еле заметную линию. Когда он приложил усилие, фигура распалась на две части. В небольшом углублении лежал тонкий листок с планом побега, согласно которому Наполеон в матросской одежде должен был попасть на один из кораблей.

Сон часового
При всей своей формальной важности, этот пост был скорее декоративным элементом, данью традиции. И стоявший на нём, когда проходил первоначальный трепет от близости к Самому, начинал со временем понимать, что значит здесь не больше, чем красная ковровая дорожка, массивная хрустальная люстра или картина на стене. Но так уж повелось, что кто-то должен был стоять на часах, символизируя надёжность охраны и производя впечатление на немногочисленных посетителей, удостоенных чести встретиться с Самим.
Андрей уже давно свыкся со своей декоративной ролью, и во время дежурств отчаянно скучал. Люди, облачённые властью, когда видишь их слишком часто, теряют свой ореол. Поэтому и Сам, и его министры и советники воспринимались им теперь как совершенно обычные люди со своими слабостями и недостатками. Один не вышел ростом, у другого на лбу вечно красовались прыщи, от третьего воняло луком… Словом, люди как люди, включая и Самого. Так что, несмотря на их высокие должности и на то, что они вершили судьбы всей страны, Андрей испытывал к ним примерно те же чувства, какие охранник коммерческой фирмы испытывает к её директорам. Начальство, конечно, но ничего особенного.
В этот день всё шло, как обычно. Сам давно уже прошёл в кабинет, машинально поздоровавшись (Андрею нравилась это проявление вежливости; многие из приближённых этим, увы, не отличались), посетителей сегодня не было, только секретари время от времени деловито проходили мимо с какими-то государственными бумагами. Погода на улице стояла тяжёлая и мрачная, как-никак, самый короткий день года, и спать хотелось неимоверно. Андрей изо всех сил таращил глаза, напрягал мышцы ног, пытался сосредоточиться на замысловатых узорах, покрывавших потолок, но всё было без толку. Глаза закрывались сами, как будто наделённые собственной волей, превосходящей волю хозяина. Самое неприятное, что по уставу их нельзя было даже протереть. Стрелки же на больших напольных часах как будто замерли, показывая, что до смены караула придётся потерпеть ещё немало.
Андрей, изнемогая от борьбы с дремотой, прикрыл глаза, и в этот момент услышал тяжёлые, неторопливые шаги. Так хозяин ступает по своему дому, спокойно и уверенно. Как правило, все, включая Самого, передвигались в этих коридорах гораздо быстрее и бесшумнее, так что эти звуки казались странными сами по себе. Но когда Андрей увидел того, кто шагает… Простая шинель, сапоги, усы - всё это моментально сложилось в образ, так часто виденный на фотографиях и в кино. "Актёр. Это кино снимают",- пронеслась в голове первая бредовая мысль. Как будто в эти стены пустили бы каких-то кинематографистов, да ещё в присутствии Самого. Но нигде не было ни режиссёров, ни камер и никаких иных киноатрибутов. Но и это было не главным. Молодой часовой вдруг отчётливо осознал, что так, с такой уверенностью не сможет пройти ни один артист. От этого невысокого человека так и веяло силой и властью.
Андрей принялся судорожно вспоминать устав. Он должен был задержать неожиданного визитёра, установить личность (хотя здесь и без того всё было ясно), спросить пропуск, а, в случае чего, применить оружие, но часовой ясно понимал, что не сможет произвести ни одно из этих действий. Вместо этого он вытянулся в струнку так, что заныли все мышцы, и лихо отдал честь. Андрею показалось, что перед тем, как открыть дверь и неторопливо, по-хозяйски пройти внутрь, Он слегка усмехнулся, словно одобряя такие действия часового.
Несколько секунд стояла гробовая тишина, а затем до Андрея, изо всех сил напрягавшего слух, донёсся сдавленный вскрик и стук падающего тела. На этот счёт инструкции хранили молчание. С одной стороны, следовало прийти на помощь или хотя бы поднять тревогу, но с другой - не следовало покидать пост. Впрочем, пропустив постороннего, часовой и без того уже совершил преступление, так что ещё один проступок не много бы добавил к обвинению. И, всё-таки, какая-то сила удерживала Андрея на месте, подсказывая, что вмешиваться нельзя ни в коем случае.
Из-за двери послышалось какое-то ворчание, затем плеск воды, как будто кто-то выплеснул стакан, и приглушённые голоса. Незнакомый голос с кавказским акцентом, неторопливо чеканящий фразы, звучал уверенно и повелительно. Голос же Самого казался таким заискивающим и подобострастным, что Андрей даже усомнился, а тот ли это человек говорит. Часовой знал, что происходящее за закрытыми дверями его не касается, и даже предполагал, что услышать лишнее может быть опасно, однако изо всех сил напрягал слух. Это продолжалось довольно долго. Казалось, что Сам то ли отвечает урок строгому учителю, то ли выдерживает допрос у обстоятельного следователя. Как понял Андрей, он рассказывал о событиях последних десятилетий, а также кратко излагал обстановку в стране и мире. Судя по интонации, помимо вопросов Он бросал время от времени недовольные реплики, от которых почему-то становилось жутковато, а по спине пробегал холодок.
Неожиданно послышались лёгкие, семенящие шаги, и из кабинета вылетел Сам. Он, казалось, стал ещё меньше ростом, лицо и волосы были мокры (вот куда пошёл стакан воды, смекнул Андрей), но бывший первый человек страны даже не потрудился вытереться. Сам бежал чуть ли не на цыпочках с какими-то бумагами под мышкой, его руки тряслись, губы дрожали… Словом, выглядел он хуже самого последнего референта после начальственного разноса. Андрей от неожиданности даже забыл привычно козырнуть, но Самому было не до того. Издав тоскливый звук, похожий на всхлипывание, он устремился куда-то по коридору, как говорится в народе, на полусогнутых.
Дверь осталась слегка приоткрытой, поэтому Андрей мог теперь слышать, что происходит внутри, пусть и не всё разбирая. Из-за двери слегка потянуло трубочным табаком; Сам не курил и не любил дыма, поэтому и всё его окружение старательно изображало здоровый образ жизни. Послышались неторопливые размеренные шаги, а следом за ними звук снимаемой с рычага трубки (телефоны правительственной связи оставались старомодными, но от этого только более надёжными).
Первым, что поразило молодого часового, стало почти забытое слово товарищ. От изумления он даже пропустил, к кому именно из высших чинов обращается новый Хозяин. Судя по тематике разговора, это был Второй. Хозяин отдавал экономические распоряжения, которые казались очень разумными и правильными. Вот только… Даже Андрей понимал, что крупные бизнесмены, тесно завязанные с правительственными кругами, имевшими в их делах свой интерес, ни за что не пойдут на эти меры, которые, конечно, облегчат ситуацию в стране, но также и их счета. Да и предприниматели поменьше могут взбунтоваться… Наверное, так бы оно и было, если бы не личность отдававшего эти распоряжения.
"Вот Вы говорите, что владелец этих предприятий товарищ Н.",- слышался глуховатый и неторопливый голос Хозяина, особенно подчеркнувший слово товарищ (очевидно, Второй по привычке назвал одного из олигархов господином). - "Наверное, он сам их строил? Нет? Тогда, вероятно, искал и разрабатывал месторождения? Тоже нет? Тогда по какому праву товарищ Н. считается владельцем? Обязательно задайте ему этот вопрос. А если он не ответит, его смогут потом задать другие люди и в другом месте. Это касается и других товарищей, не понимающих важность предлагаемых мер и свою личную ответственность за их выполнение".
Словно о чём-то вспомнив, Хозяин прервал эти наставления и, связавшись с силовиками, потребовал от них временно перекрыть границы и отменить авиарейсы, с тяжеловатым юмором заметив, что не хотелось бы терять ценные кадры. Во время этих кратких разговоров Он не представлялся, однако, судя по услышанным обрывкам, у людей не другом конце провода не возникало и тени сомнения ни в личности говорящего, ни в его праве отдавать приказы.
К дверям подбежал испуганный комендант, начальник Андрея. Он был даже не бледен, а зелен, а губы приобрели синюшный, как у покойника, оттенок. Комендант робко вошёл, плотно затворив дверь, а через несколько секунд выскочил оттуда как ошпаренный и куда-то помчался со спринтерской скоростью. С поста Андрея был виден кусочек окна, а через него то развевающийся, то обвислый флаг. Теперь часовой видел, как трёхцветное полотнище, введённое царём-самодуром в подражание голландцам, теперь спешно опускается, а на его место водружается красное знамя, сохранённое, очевидно, в каких-то запасниках. Андрей невольно вытянулся и отдал честь этому флагу, виденному им, в силу возраста, только в исторических хрониках, и вдруг почувствовал, как его грудь наполняется радостью.
В кабинет, тем временем, бочком прошмыгнул вернувшийся Сам. Встретившись взглядом с часовым, он посмотрел на него с тоской побитой собаки и засеменил дальше. Дверь он снова не закрыл до конца (наверное, плохо слушались руки), так что молодой человек снова мог слышать происходящее внутри.
"Разумеется, честно заработанное никто не отнимет",- слышался размеренный голос Хозяина, отдававшего очередные распоряжения: "Но если кто-то присвоил народное добро, мы этого так не оставим". "Давайте сделаем так",- продолжил он после паузы, во время которой, по-видимому, выслушивал ответ: "Те, кто покаются до понедельника, напишут чистосердечное признание и вернут народу то, что ему принадлежит по праву, попадут под амнистию. Остальным же не будет никакой пощады. Это касается и чиновников, и сотрудников Вашего ведомства. Хочу предупредить, что в ближайшее время будут серьёзные чистки".
У Андрея даже дух захватило, когда он представил себе недавних хозяев жизни, в животном страхе бегущих наперегонки отдавать наворованное или, выражаясь современным языком, приватизированное. Интересно, что будет с ними теперь? В унисон с его мыслями в кабинете прозвучали Его слова, относящиеся к самому шустрому из тех, кого ещё несколько часов назад именовали олигархами. "Очень хорошо, что товарищ осознал ошибочность своих действий. Думаю, на первое время его можно оставить директором с окладом",- Он сделал паузу, и часовой сообразил, что Хозяин не ориентируется в современных деньгах: "На двадцать процентов превышающую среднюю по предприятию",- вышел из затруднительного положения говорящий. "И эту норму следует установить для всех руководящих товарищей на всех предприятиях народного хозяйства". Андрею показалось, что слово "народное" было подчёркнуто особо. "Кстати, очень нехорошо, когда руководители так отрываются от народа. Думаю, в некоторых особняках следует разместить школы, интернаты и другие детские учреждения".
В кабинете заработал телевизор. Очевидно для того, чтобы контролировать реакцию на последние события в реальном времени. Зазвучала мелодия из набившей всем оскомину рекламы то ли шампуня, то ли крема, Андрей точно не помнил. "Что это?",- послышался недовольный голос Хозяина, и после невнятного лепета Бывшего последовала безапелляционная команда: "Убрать!" и комментарий: "Это относится и к городским улицам. Смотреть противно!". Бывшей принялся куда-то названивать и, заикаясь, чего-то разъяснять, а Андрей невольно замечтался, представив столичные улицы без уродливой рекламы, как в старых фильмах.
Тем временем, снова послышался Его голос. "Какой президент?". "Независимой республики?". "От кого независимой?". В голосе проскочили нотки гнева: "Соединяйте!". "Думаю, что недоразумение, разъединившее братские народы, должно быть исправлено. И чем раньше, тем лучше. К националистам же следует принять самые жёсткие меры". Этот президент одного из соседних государств был известен, как один из самых ярых противников России и сторонников Запада, и Андрей не мог представить, как тот поведёт себя в этом случае.
"Ещё один президент? И снова независимый?",- в голосе Хозяина слышалась явная насмешка: "Передайте всем независимым",- Он саркастически подчеркнул последнее слово: "Президентам, чтобы они временно исполняли обязанности руководителей союзных республик. И чем раньше они предпримут меры по устранению допущенных ошибок, тем будет лучше для них".
"Опять президент? Что-то больно много развелось президентов",- хмыкнул Он: "Америки? Ну, давайте! В чём дело? Где переводчик?". Андрей вспомнил, что Бывший гордился своим английским и, по слухам, частенько общался на нём с некоторыми иностранными лидерами. Но Хозяин явно не оценил таких способностей к языкам, и пришёл в настоящую ярость. Он быстро разъяснил Бывшему, что так делают только в колониях, и распорядился, чтобы впредь все государственные чиновники общались с иностранцами исключительно по-русски. А затем потребовал предостеречь иностранных лидеров от вмешательства во внутренние дела.
Тем временем, тон телевизионных выступлений резко сменился. Политические деятели всех направлений в прямом эфире истово каялись в своих ошибках и клялись в верности народу и лично Ему. Особенно усердствовал один тележурналист, прославившийся своими либеральными взглядами. Депутаты срочно собрались на сессию, и в своём стремлении угодить новой, а, по существу, старой власти принимали решения о национализации, замене существующего строя и других подобных делах без обсуждения, единогласно, изобретая неуклюжие формулировки на ходу. И Андрей понимал, что этот процесс будет не остановить. Президенты бывших независимых республик произносили прочувствованные речи о великом братстве народов, и ни один не вспомнил о своей независимости. В коротких же перерывах между речами каявшихся звучала бодрая музыка и песни, которые, казалось, давно отошли в историю...
Часы захрипели и начали отбивать очередной час. Молодой часовой встрепенулся и вдруг понял, что задремал. Хорошо ещё, что возле кабинета Самого в это время было тихо. Неожиданно тот вышел из кабинета, очевидно собираясь то ли выезжать на какую-то встречу, то ли просто ехать на свою дачу пораньше. Андрей по привычке вытянулся и отдал честь, но до чего же жалким казался ему Сам теперь, после того, что он видел. Почему-то он надеялся, что из кабинета сейчас выйдет Хозяин и продолжит наводить порядок железной рукой…
После смены караула молодой человек вышел на улицу. Самый короткий день клонился к закату. Он с отвращением смотрел на рекламные щиты, на проносящиеся дорогие иномарки, на полунищих людей, испуганно и обречённо жмущихся к домам. И очень жалел о том, что виденное им совсем недавно было всего лишь сном. Его почему-то смущала только одна мысль: а что было бы с ним за сон на посту при живом Хозяине?

Букет для Амалии Константиновны
Амалию Константиновну я знал довольно давно. Семь или восемь лет назад мы познакомились на абонементном концерте. Когда пять вечеров сидишь рядом, довольно естественно начать обмениваться впечатлениями об услышанном, хотя бы к заключительному выступлению. Даже для такого молчуна, как я. А моя новая знакомая отличалась куда большей общительностью. Потом мы часто пересекались на других концертах (наши музыкальные вкусы совпадали), и со временем стали покупать билеты на смежные места. Иногда мы перезванивались, поздравляю друг друга с праздниками или обмениваясь новостями из мира музыки. Возможно, если бы мы встретились хотя бы лет на пятнадцать раньше, наше общение могло бы даже перерасти в роман, но в том возрасте, в который мы, увы, давно вступили, нас вполне устраивали исключительно музыкальные контакты.
Когда Амалия Константиновна (как это ни странно, мы, несмотря на долгое знакомство, церемонно называли друг друга по имени-отчеству) не пришла к началу очередного концерта, я сначала не придал этому значения. Она частенько позволяла себе задерживаться, тем более, что концерты редко начинаются вовремя. Представляю, как лет сорок назад она заставляла кавалеров простаивать под часами. Но не прийти совсем - это было на неё совсем не похоже. Ведь этого исполнителя она особенно выделяла среди других. Я слушал умиротворяющую музыку Рахманинова, но пустое кресло рядом со мной не давало покоя. Я не мог сосредоточиться на музыке, представляя, что же могло случиться с моей знакомой. Ведь если бы она заболела, то наверняка предупредила бы меня, так уж у нас было заведено.
Придя домой, я, едва раздевшись, взялся за телефонную книжку и стал набирать номер Амалии Константиновны. Увы, ответом мне были только короткие гудки. Честно говоря, я растерялся. Очень хотелось поднять тревогу, чтобы удостовериться, что с ней всё в порядке. Возможно, если бы я так и поступил, всё сложилось бы по-другому. Но, если подумать, какие у меня были для этого возможности? Едва ли милиция или спасатели посчитали отсутствие пожилой женщины на концерте достаточным основанием, чтобы вломиться к ней в квартиру. Адресов и телефонов её родственников я не знал. А ехать к ней ночью через полгорода было бы как-то глупо и ничуть не более эффективно, чем звонить по телефону. Набрав номер ещё раз и не получив ответа, я отправился спать, но проворочался всю ночь. Моё воображение вообще склонно представлять самое худшее, а ситуация давала для этого полный простор.
Утром, с трудом дождавшись десяти часов (я не знал распорядка дня своей знакомой, и звонить раньше посчитал неудобным), я снова взялся за трубку, но с тем же успехом. А ещё через час незнакомый мужской голос сообщил мне, что тётя Амалия скончалась. Он так и сказал "скончалась", что по отношению к родной тётке показалось мне неуместно официальным. Итак, Амалия Константиновна умерла вчера или позавчера, а я, похоже, разговаривал с её племянником, о котором она несколько раз упоминала без особой нежности, но и без неприязни. Он, кажется, захаживал к ней несколько раз в год, по праздникам.
Положив трубку, я несколько минут сидел в совершенно расстроенных чувствах. Не давала покоя мысль, что, прояви я вчера большую расторопность и сообразительность, несчастья можно было избежать. Но сделанного (или, вернее сказать, несделанного) не воротишь. Я не знал, правильно ли будет теперь прийти в дом покойной, но, всё-таки, решил, что это сделать нужно. Думаю, она, в случае чего, тоже зашла бы попрощаться со мной.
Амалия Константиновна жила одна в двухкомнатной квартире с просторной прихожей и высокими потолками, почти в самом центре города. Её отец был своё время знаменитым, а ныне почти забытым драматургом, и его квартира перешла к дочери, так и не вышедшей замуж. Я несколько раз бывал там, когда в гололёд провожал свою знакомую домой и заходил на чашку чая. Массивная, почти антикварная мебель, дорогие безделушки производили впечатление чего-то добротного, зажиточного, но уже прошедшего, словно экспонаты музея-квартиры какого-нибудь деятеля начала прошлого века.
Поднимаясь по лестнице, я невольно замедлял шаги, словно оттягивая встречу с покойной. Я всегда спокойно относился к виду кладбищ и похоронной атрибутики, но вот сами мертвецы приводят меня в смятение. Как будто видишь нечто такое, чего тебе ещё не положено видеть. Только подойдя к двери, я сообразил, что, вполне возможно, мне никто не откроет, и снова подумал о том, как нелепо выглядит мой визит. Но не возвращаться же теперь назад!
Мне повезло дважды. Во-первых, дверь мне открыли, а, во-вторых, Амалию Константиновну уже увезли в морг. Меня встретил бледный мужчина лет тридцати пяти щуплого телосложения. Одет он был в строгий чёрный костюм и выглядел так безукоризненно скорбно и прилично, что я в первый момент даже подумал, что имею дело со служащим какой-нибудь похоронной конторы. Но, как оказалось, это был Виктор, тот самый племянник.
Сначала он встретил меня настороженно, почти испуганно, но, узнав, что я тот самый Николай Владимирович, звонивший по телефону, сделался радушным, насколько это вообще возможно в подобных обстоятельствах. Он даже предложил мне пройти в комнату и принялся рассказывать о тёте безо всяких вопросов с моей стороны. Очевидно, он пережил сильный стресс, одним из последствий которого у многих становится повышенная словоохотливость.
Приглушённым голосом, которым почти всегда говорят в доме, куда пришла смерть, словно более громкий звук способен потревожить покойного, Виктор поведал мне о том, как, придя сегодня навестить тётю Амалию, нашёл её бездыханной в собственной постели. Он почему-то особенно сокрушался о том, что, когда навещал её позавчера, тётушка была жива и здорова, и он не увидел никаких признаков грядущего несчастья. Конечно, у неё было слабое сердце, но с этим, при умеренном образе жизни, которого и придерживалась покойная, живут до глубокой старости…
Узнав день и час похорон, и пообещав посетить их, я поднялся и, оглядев на прощание квартиру Амалии Константиновны, сопровождаемый Виктором направился к выходу. Только оказавшись на лестничной клетке, я немного перевёл дух. В квартире, несмотря на распахнутое окно, меня преследовал смутно знакомый сладковатый запах, который, однако, никоим образом не ассоциировался с разложением. И только увидев одинокий оброненный лепесток возле мусоропровода, я понял его источник.
***
На следующий день я явился по тому же адресу с букетом магнолий. Достать их было не так-то просто, учитывая мои скромные средства пенсионера, но ради Амалии Константиновны я постарался. За всё время нашего знакомства мне никогда не приходило в голову дарить ей цветы, и я решил запоздало исправить эту ошибку. Я ждал с букетом у подъезда, куда, по традиции, привезли гроб.
Амалия Константиновна выглядела величественно и спокойно, словно королева, которая прилегла отдохнуть. Только сейчас я подумал о том, как были правы её родители; ведь какое-нибудь обычное, более распространённое имя не подошло бы этой женщине. Гроб сопровождали только племянник и какая-то женщина лет пятидесяти. Увидев меня, Виктор, казавшийся сейчас даже менее официальным, чем вчера, почему-то вздрогнул, но тут же выдавил из себя грустную улыбку, а я произнёс несколько вымученных ритуальных фраз, которые почти всегда звучат фальшиво, но говорить которые практически обязательно.
Прощание длилось недолго. Пришли несколько человек моего возраста, да ещё несколько соседей сочли нужным или просто приличным спуститься и постоять со скорбным лицом. На старое, престижное кладбище, где Амалию Константиновну должны были похоронить рядом с отцом, отправилось и того меньше народу. Так что заказанный автобус был наполовину пуст, являя разительный контраст со встречным городским транспортом.
Положив букет в ещё открытый гроб, я отошёл в сторону, дожидаясь окончания слегка затянувшейся церемонии. Когда могила была засыпана, и все положенные слова сказаны, Виктор пригласил собравшихся помянуть усопшую. Он так и сказал "усопшую", что очень резануло слух. Наверное, ему не слишком хотелось сидеть за столом со стариками, но обычаи гораздо сильнее наших желаний, а этот молодой человек был явно не из тех, кто нарушает приличия. Большинство отказались, и с чувством исполненного долга покинули кладбище. Я же остался, в числе немногих, вновь отправился в опустевшую квартиру.
Поминки прошли быстро и тихо. Люди, почти незнакомые между собой, сказали приличествующие случаю банальности, выпили положенные три рюмки и быстро разошлись по домам. Так что вскоре в осиротевшей квартире остались только мы с Виктором. Он, очевидно, ждал, когда я уйду следом за остальными, и поглядывал на часы, однако не позволял себе выражать нетерпение словами.
-Теперь, наверное, жить здесь будете Вы? - спросил я.
-Не знаю, смогу ли, после тёти… После того, как я её нашёл… - смущённо произнёс он. - Возможно, квартиру придётся продать. Или сдать…
-Наверное, оно и к лучшему. - задумчиво сказал я. - Непросто привыкать к новому. - в этот момент мне пришла в голову странная мысль, что Виктор квартире не по душе, и ей будет тяжело принять нового хозяина. Иногда я наделяю предметы антропоморфными свойствами, хотя и знаю, что это глупо.
-Амалии Константиновне нравились магнолии? - задал я неожиданный вопрос.
-Да. - ответил Виктор, вздрогнув. И тут же оговорился. - Я точно не знаю…
-Я так и подумал. - произнёс я, хотя это и не вытекало из услышанного ответа. - Знаете, давайте ещё раз помянем Вашу тётю… - и я достал из внутреннего кармана пиджака бутылку хорошего коньяку, хранившегося у меня много лет для какого-нибудь особого случая.
-Ну, если Вы настаиваете… - согласился Виктор.
***
Я часто возвращаюсь в мыслях к этому вечеру, чтобы вновь и вновь убедить себя в том, что у меня было достаточно оснований для того, что я сделал. Мне кажется, что улик, косвенных, конечно, было более, чем достаточно, и они говорили сами за себя.
Я, как бывший преподаватель биологии, умею различать цветы, и знаю опасные свойства магнолии. Бывали случаи, когда человек, засыпавший под кустом этих прекрасных и ароматных цветов, больше не просыпался. А букет, поставленный в комнате, вызывает головную боль и сонливость. Если же комната маленькая, а двери и окна плохо прикрыты, а у человека, вдобавок, слабое сердце, и он принял снотворное… Я узнал этот запах, а увиденный лепесток укрепил мою уверенность.
Когда я пришёл на похороны Амалии Константиновны с букетом этих цветов, Виктор выглядел испуганным, что подтвердило: этот букет сказал ему о многом.
Моя знакомая не раз говорила, что племянник посещает её редко, по праздникам, поэтому два визита практически подряд, во внеурочные дни тоже вызвали подозрения. К тому же заранее надетый траурный костюм указывал на то, что Виктор предполагал, что обнаружит в квартире. Амалия Константиновна как-то показывала мне фотографии, и ни на одной из них он не выглядел сколько-нибудь официально.
Вы скажете, этого мало? Что это могло оказаться роковой цепочкой случайностей? Всё его поведение говорило об обратном.
Когда мой коньяк с небольшой добавкой снотворного сделал своё дело, мне принесли заказанный огромный букет, который я оставил наедине с Виктором, плотно закрыв двери и окна. Это было своеобразное испытание, как говорили в старину, суд божий.
Я не знаю, проснулся ли он наутро. Сам не могу дать себе ответ, почему так и не узнал результата: то ли я от природы нелюбопытен, то ли просто не решился. А, быть может, я опасался исхода, причём любого из них? Я даже не заходил больше в тот район. Зачем? Но о Викторе с тех пор больше ничего не слышал.

Экскурсия на Ивана Купалу
Когда Николай вышел на воздух, было уже прохладно. Но, разгорячённый горилкой, он не обратил на это ни малейшего внимания, и только радостно втягивал носом ночные запахи. Как типичный городской житель Николай не разбирал, аромат каких трав ударил ему в ноздри, и что за птицы кричат за рекой. Он только вдыхал полной грудью и прислушивался, подняв лицо к бархатному небу, где полная луна, сверкавшая как янтарь на вечернем платье, заглушала своим холодным светом робкие звёздные огоньки.
-Эх, хорошо, чёрт возьми! - подумал Николай, пришедший в восторг от картины, столь привычной для селян и такой новой для каждого, кто выбирается на природу разве что на шашлыки.
За его спиной послушалось глухое ворчание. Это бабка, игравшая роль хозяйки, деревенской ведьмы, попрекнула его за то, что он поминает нечистого, да ещё в такую ночь. "Выходит, я сказал вслух, и не заметил. Странно",- подумал Николай. Старуха выглядела очень колоритно и напоминала даже не ведунью позапрошлого века, а сказочную Бабу Ягу. Организаторы, подбирая роли, постарались на славу. "Или они действительно нашли её в этой глуши?",- усомнился Николай, но быстро отверг эту мысль; бабка казалась уж слишком ведьмой, чтобы быть настоящей.
На крыльцо высыпали парни и девушки, с которыми Николаю и ещё одному любителю экзотики предстояло идти в лес. Они весело смеялись и переговаривались на том певучем языке, который был знаком ему разве что по народным песням и книгам его великого тёзки. Городскому слушателю приходилось напрягать внимание, чтобы уловить общий смысл, а тонкости речи, в которых заключалась самая соль шуток, всё равно ускользали от него. Примерно так же он чувствовал себя за границей со своим приличным, но далеко не блестящим английским.
Одежда на молодых людях тоже казалась анахронизмом, взятым из музея, или театральным реквизитом, но сидела так ловко и естественно, словно они ходили в ней всю жизнь. Николай уже в который раз отметил отличную организацию и мысленно похвалил себя за то, что сделал хороший выбор и не зря потратил деньги. Уж отдыхать, так отдыхать, чтоб было что вспомнить!
Один из его спутников, уже изрядно навеселе, пошатываясь, протиснулся в дверь, и тут же, вставив в зубы сигарету, стал хлопать себя по карману в поисках зажигалки или спичек. Николай, который обычно после застолья и сам был не прочь закурить, на этот раз поспешил отойти подальше. Отравлять сигаретным дымом такую ночь казалось ему едва ли не кощунством. Вот если бы трубка, или как там она называлась раньше? "Люлька!",- всплыло из памяти, и он представил себе старого казака, не желавшего, чтобы она досталась врагам. Трубки не было, однако Николая об этом и не жалел, уж больно хорош казался ночной воздух. Старуха, похоже, придерживалась того же мнения. Выйдя на крыльцо, она шумно шмыгнула своим крючковатым носом, и поглядела на курильщика таким взглядом, от которого человек с воображением долго не смог бы заснуть, что-то пробормотала, плюнула и ушла в дом.
Впрочем, пьяному любителю развлечений всё было нипочём. Он пытался заигрывать с одной из девушек, которая со смехом отвергала все его попытки. Этот человек вообще служил посмешищем для всех, кроме одного парня, который исподлобья поглядывал на городского ловеласа и, очевидно, ревновал. Когда же тот пообещал догнать девушку в лесу, парень и вовсе сделался мрачнее ноябрьского неба, и Николай подумал, что на месте курильщика поостерёгся бы. Туризм туризмом, но, похоже, парня с девушкой действительно что-то связывало, а по его внешнему виду было ясно, что для такого намять сопернику бока - плёвое и вполне обыденное дело.
Николай теперь и сам приметил одну из дивчин с роскошной тяжёлой косой и озорными глазами, которую почему-то не увидел раньше, в хате. Впрочем, при отсутствии электричества и таком количестве народа это было и немудрено. Молодой человек робел, хотя это, в общем-то, было ему не свойственно, и никаких попыток познакомиться не предпринимал. В конце концов, это не девица из ночного клуба, чтобы с ней вот так запросто заигрывать. Может, конечно, и артистка, а, может, и из местных. Даже, скорее всего: в городе сейчас таких длинных волос не сыщешь. А если так, то со своими городскими понятиями можно и нарваться на неприятности. Народ тут, вроде, радушный и приветливый, но, если что, спуску не даст. Достаточно на того парня посмотреть… И, всё-таки, Николай мечтал о том, что в лесу они столкнутся с этой девушкой и тогда, с чем чёрт не шутит.
Наконец, все были готовы, и шумною толпой двинулись к лесу, до которого было рукой подать. Девушки затянули какую-то старинную весёлую песню, половину слов которой Николай не понимал. Парни подхватили, и скоро мелодия лилась над полем и рекой на несколько голосов, и даже птицы с насекомыми как будто заслушались и не подавали голос. Только неприятный турист с новой сигаретой беспрерывно пытался с кем-то болтать, нарушая очарование природы и старины. Он говорил о том, что ужин, конечно, был сытный, и фольклорная программа присутствует, да и девицы хороши, но пока что, дескать, ничего особенного и заплаченных денег не стоит. Чтобы не слушать его трескотню, Николай совершил сложный манёвр, после чего оказался достаточно далеко от болтуна.
Эту своеобразную экскурсию он купил, когда искал в турфирме чего-то необычного, но недолгого. Когда ему предложили ехать в какое-то дальнее село, чтобы в ночь на Ивана Купала разыскивать зацветший папоротник, Николай сначала просто рассмеялся. Но менеджер так вдохновенно описывала это новое предложение, что трудно было не поддаться её уговорам. Тем более, что программа вечера и даже само название вызывали в памяти любимые, хотя и давно нечитанные книги. Несмотря на свой сугубо практический бизнес, Николай в душе оставался романтиком.
Он не прогадал. Уже на подъезде к деревне, когда пришлось пересесть из комфортабельного автобуса в видавший виды уазик, ему почудилось, будто он попал на несколько столетий назад. А когда машина, высадив пассажиров, запрыгала на ухабах назад, в сторону цивилизации, это ощущение многократно усилилось. Особенно когда выяснилось, что мобильной связи здесь нет, да и про обычную-то старуха, встречавшая экскурсантов, побормотала что-то неопределённое. В просторной, чистой хате, куда привели гостей, не было ни следа электричества или газа. А если добавить к этому наряды и говор местных жителей или тех, кто их изображал, погружение в прошлое было полным.
Потом был приготовленный в печи ужин, за которым бабка и ещё несколько пожилых селян стариков, все как один с длинными, седыми усами рассказывали на своём не до конца понятном наречии какие-то страшные истории о чертях, ведьмах, русалках и прочей нечисти. В другой обстановке такие рассказы показались бы обычным фольклором, старинными страшилками, которыми теперь не испугаешь и ребёнка. Но сейчас, при надвигающихся сумерках, под лай и вой деревенских псов, впечатлительного Николая иногда продирал по коже мороз. Его сосед же только пьянел, смеялся и подавал идиотские реплики, казавшиеся ему верхом остроумия. Он вообще относился к местным снисходительно, то ли как к артистам, которым "уплочено", то ли как к отсталым дикарям.
И вот, теперь, наконец, начиналось то, ради чего, собственно, они и проделали этот путь. Наверное, кто-то из молодых людей заранее пошёл вперёд, чтобы развести на опушке костёр; уж больно скоро тот разгорелся. И это был не аккуратный туристический костерок, а большой огонь, рвавшийся к лунному небу и озарявший лица собравшихся причудливыми красноватыми отблесками.
Девушки и парни завели вокруг костра хоровод под новую песню, в слова которой Николай даже не пытался вслушиваться. Он просто внимал простой, напевной мелодии, которая, вкупе с весёлым огнём, ввергала его в какое-то восторженное состояние. Ему сейчас очень хотелось присоединиться к поющим и танцующим, но сделать это отчего-то было неловко. Его сосед, развалившись на траве, отпускал очередные скептические замечания.
Неожиданно хоровод разомкнулся, и та самая девушка с озорными глазами вдруг протянула Николаю руку, приглашая его вступить в круг. При свете костра глаза её казались совсем бездонными и отливали каким-то нездешним светом, которому нельзя было подобрать названия. Отбросив смущение, Николай принял приглашение, чем вызвал новую порцию веселья у курильщика, отказавшегося присоединиться к забаве. Сначала ему казалось, что танцует он нелепо, словно подвыпивший посетитель ресторана среди профессиональных артистов, но через пару минуту смущение куда-то ушло, движения сделались свободными и естественными, и Николай с удивлением заметил, что поёт вместе с другими. Слова старой языческой песни всплыли откуда-то из глубин памяти, хотя он и не помнил, чтобы когда-нибудь слышал их раньше. Лицо горело, то ли от огненного жара, то ли от странного возбуждения. Через костёр он смотрел на молодые весёлые лица, поднимал лицо к небу и растворялся в этой необычной, но отчего-то казавшейся такой знакомой обстановке.
Николай никак не ожидал, что кто-то будет прыгать через такой огромный костёр. Он, конечно, читал об этом обычае и видел его в кино, но предполагал, что огонь слегка притушат или сначала дадут ему догореть. Но ничего подобного не произошло. Участники хоровода разбились на пары, и вот уже первая из них, девушка, с которой заигрывал экскурсант, и хмурый парень, который теперь казался бесшабашно-весёлым, разбежались и буквально перелетели через огонь. А за ними другая, третья…
Когда почти все уже совершили свои прыжки, девушка, о которой думал Николай, снова протянула ему руку и выжидательно улыбнулась. Её ровные зубы в свете костра сверкали, словно неоновая реклама, а озорные глаза словно оценивали городского гостя. Ну, как: решишься или нет? Её рука была гладкой, нежной, но неожиданно холодной и сильной. Казалось очень странным, что такая красивая девушка вдруг оказалась без кавалера, но задумываться об этом не было ни времени, ни желания. Николай, действительно, очень боялся, но отступить в такой ситуации он никак не мог. "В конце концов",- успокаивал он себя: "Прыгнули же остальные, и пока что никто не сгорел, и даже не обжёгся!"
Твёрдая девичья рука увлекала его вперёд. Николай постарался припомнить всё, что усвоил во время недолгих занятий волейболом в детстве, они разбежались, оттолкнулись и совершили, как ему казалось, рекордный прыжок. Перед самым костром он инстинктивно зажмурился, но это оказалось совсем не так больно и страшно. Его только немного обдало жаром. Зато после прыжка во всем теле появилось такое ощущение лёгкости, какое он не испытывал с ранней юности. Хотелось прыгать ещё и ещё. Теперь Николай смело посмотрел в глаза девушки, которые, как ему показалось, глядели на него гораздо нежнее, хотя и не переставали смеяться. Молодой человек понимал, что гордиться ему особо нечем, что он сделал только то, что для здешний парней является самым обычным делом. Но девушка, как видно, оценила его смелость, а для него сейчас не было на свете ничего важнее.
Пара, в которой прыгал Николай, оказалась последней, но подвыпивший экскурсант, посмотрев на такую удаль товарища, тоже решил показать, что не лыком шит. Он решительно поднялся, и не слишком твёрдой походкой двинулся в сторону костра. Николай хотел было его остановить, но девушка почему-то удержала его, и в её глазах на сей раз промелькнуло что-то кошачье. Бросив в костёр недокуренную сигарету, смельчак попытался было поймать какую-нибудь из девушек себе в пару, но те только со смехом уворачивались от не слишком проворного ухажёра. Когда он обратил своё внимание на девушку, с которой стоял Николай, тот готов был, как тот парень, полезть в драку. Но девичья рука неожиданно властно удержала его на месте. Сама же спутница, на время оставив Николая, подошла к смельчаку и что-то прошептала ему на ухо. От этого он вдруг расплылся в неприятной, самодовольной улыбке. Но прыгать отчего-то не стал, что дало Николаю возможность почувствовать своё превосходство. Конечно, ясно было, что в таком состоянии экскурсант приземлился бы прямо в костёр, а организаторам, естественно, неприятности были не нужны. Но Николай всё равно немного ревновал; ведь ему она не сказала пока ни слова.
Теперь наступало время того, ради чего все здесь и собрались; пора было идти на поиски цветущего папоротника. Прогулки в лесу в ночное время, как понимал Николай, - дело нелёгкое, опасное и довольно жуткое. Хорошо, конечно, что луна хоть как-то разгоняла окружающий мрак, но кроны деревьев почти не пропускали её свет, а ветви, отбрасывая причудливые, колышущиеся тени, способны были напугать самого отважного человека. Впрочем, если верить фильмам, цветок должен был светиться очень ярко. Николай толком не помнит, что будет, если найти этот папоротник: то ли человеку откроются клады, то ли случится ещё что-то хорошее. Книгу же он перечитать не удосужился. Но, начав вспоминать, он тут же одёрнул себя: смешно верить в старые легенды.
В лес молодые люди углублялись по двое; так же, как и прыгали через костёр, и Николаю вдруг подумалось, что многие из этих парочек отправляются туда вовсе не за мифическим папоротником. От этой мысли и от того, с кем ему предстояло идти, его сердце забилось быстрее и радостнее. Он пытался гнать от себя эти мысли, чтобы потом не разочаровываться, но надежда на прекрасное романтическое приключение была сильнее. Тем более, что когда девушка взяла его за руку на этот раз, то посмотрела на него так ласково, что в этих глазах хотелось утонуть. Николай опасался, как бы третьим с ними не пошёл тот самый турист, но он, на прощание плотоядно поглядев на его спутницу, присоединился к другой паре, где, судя по всему, такому товарищу были не слишком рады. Николай даже пожалел этих молодых людей: вместо романтической прогулки им предстояло таскаться по лесу с пьяным дураком.
Едва они вошли под своды леса, Николаю показалось, что он сейчас заблудится, но девушка целеустремлённо тащила его вперёд, словно спешащая мать, ведущая своё чадо. Молодой человек спотыкался о корни, ветки словно специально изгибались так, чтобы побольнее хлестнуть его по лицу, где-то вдалеке ухала сова, но ему было отчаянно весело и совсем не страшно. Он не знал, куда ведёт его загадочная проводница, но отчего-то верил, что это будет какое-то особенное место. "Не так быстро!",- воскликнул он однажды, едва не налетев на толстый, шершавый ствол. "Иди за мной, Микола! Я приведу тебя!",- отозвалась девушка красивым, грудным голосом. "Куда?", - спрашивал он, изо всех сил стараясь не отстать и удивляясь про себя, что ей известно его имя. "К папоротнику!",- смеясь, отвечала она, окончательно кружа голову Николаю. То слева, то справа, то и дело слышались голоса и смех других парочек, но они становились всё тише, покуда не заглохли совсем.
Наконец, они вышли на небольшую полянку. "Здесь!",- с каким-то торжеством в голосе воскликнула девушка, оборачиваясь к спутнику: "Успели!". Не помня себя, Николай попытался обнять её, но она со смехом увернулась, оставив его в некотором недоумении. Молодой человек не знал, то ли это такая игра, и он должен ловить её, то ли он что-то не так понял, и это просто какая-то невинная забава, где нельзя заходить слишком далеко. "Какой ты быстрый!",- смеялась девушка: "Сначала нужно найти цветок папоротника!". Это "сначала" очень ободрило Николая, тем более, что его спутница, встав на середину поляны и обратив прекрасное лицо к луне, зачем-то распустила свои прекрасные, тёмные, доходящие до пояса волосы. От этого зрелища он застыл как завороженный, враз вспомнив сказки о русалках, ведьмах и других прекрасных и коварных персонажах, которые, однако, нисколько его не пугали, а, напротив, манили.
И вдруг поляна стала озаряться алым цветом, словно где-то рядом разгорался костёр. Но никакого костра не было, а свет становился всё ярче, и он казался таким особенным, таким нездешним, что нельзя было сравнить его ни с каким другим светом. "Гляди, Микола! Он расцветает!", - крикнула девушка и, обернувшись к нему, счастливо рассмеялась, а следом за ней и Николай, почувствовав прилив какого-то дикого, необузданного, первобытного восторга. Молодые люди пошли навстречу друг другу, а цветок папоротника поднимался как будто прямо из-под земли точно между ними. Он переливался разными оттенками алого и, вроде бы, даже менял форму. Впрочем, возможно это только казалось Николаю, который почти и не взглянул на это чудо, предпочтя ему лицо загадочной красавицы. При таком освещении оно казалось неестественно, демонически прекрасным.
Они остановились прямо над цветком, и их губы двинулись навстречу друг другу, как вдруг девушка, замерев на месте, спросила: "А что, Микола, сделаешь ли для меня то, что я попрошу?". "Всё, что пожелаешь!",- горячо воскликнул Николай. "Смотри, не обмани!",- улыбнулась красавица: "Сделаешь, и я навеки стану твоею". Вообще-то Николай старательно избегал разговоров о возможной женитьбе, считая, что ещё молод для такого дела, но в этот момент, как ему казалось, он готов был на всё ради того, чтобы остаться навсегда с этой чаровницей.
Их губы встретились, и в этот момент вдруг раздался треск сучьев, словно какой-то медведь тоже решил прогуляться в поисках чудесного цветка. Но это был не зверь, а тот самый надоедливый экскурсант. Он вломился на поляну и замер с глупым лицом, переводя глаза с цветущего папоротника на целующихся и обратно. Его появление настолько раздосадовало Николая, что он готов был задушить незваного гостя. Впрочем, незваного ли?
"А, пришёл!",- лениво, будто нехотя бросила девушка, загадочно усмехнувшись. "Ну, что, хочется тебе его убить?",- вдруг спросила она у растерявшегося Николая. "С удовольствием!",- сердито ответил он, досадуя на такое нелепое завершение лучшего в жизни романтического приключения. "Ну, так убей!",- спокойно проговорила красавица, глядя ему прямо в глаза. В руке у неё невесть откуда появился длинный нож, который она протянула Николаю, и молодой человек, прежде чем опомнился, уже держал в руках страшное оружие. При магическом свете лезвие отливало алым, словно уже было обагрено чьей-то кровью. "Убей его! Ты же обещал!",- произнесла девушка немного жёстче. Николай смотрел ей в глаза, но на этот раз не видел в них и тени шутки. "Я этого желаю!",- упрямо произнесла она.
Предполагаемая жертва то ли не могла сдвинуться с места от ужаса, то ли была чем-то одурманена, но только незадачливый экскурсант так и стоял с разинутым ртом, не пытаясь ни бежать отсюда, ни даже просто заговорить. Луна в этот момент зашла за облако, и поляну освещал только алый свет волшебного цветка. Вдруг задул холодный, резкий ветер, и по траве побежали угрожающие тени. Где-то совсем рядом хрипло закаркал ворон. От природного очарования не осталось и следа; оно уступило место извечному людскому страху перед темнотой, укрывающей своим чёрным покровом загадочные и враждебные человеку силы.
"Убей его, и я навсегда останусь твоей!",- повелительно прокричала девушка. Её волосы развевались на ветру, делая их хозяйку похожей на какой-то причудливый куст, но прекрасные, бездонные глаза продолжали смотреть на Николая, который готов был отдать за них даже собственную жизнь. Они лишали его воли и мысли, и требовали исполнить то, чего так хотела их хозяйка. Молодой человек сделал несколько шагов к тому, которого должен был убить. Он никогда не пользовался ножом иначе, как для разделки пищи, но откуда-то точно знал, как и куда нужно ударить находящуюся в оцепенении жертву.
В этот момент луна выглянула из-за туч, и осветила лицо несчастного экскурсанта таким мертвенным светом, словно оно уже было ликом покойника. "Давай, Микола!",- вновь крикнула девушка, почувствовав его замешательство. И тут Николай услышал, а, скорее, даже просто почувствовал прозвучавший где-то вдали петушиный крик. В испуге он выронил нож, мгновенно осознав, что едва не натворил. Несостоявшаяся жертва тоже как будто опомнилась, но вместо того, чтобы бежать, повалилась на колени и стала бормотать какие-то невнятные мольбы.
"Ты обманул, и не сделал то, что я просила!",- разочарованно и зло прошипела девушка: "Дай хоть поцелую тебя напоследок. Будешь знать, кого ты потерял". После всего случившегося, Николая обуял страх перед этой жестокой красотой. Но он, снова попав под чары, медленно двинулся к ней, стоявшей над волшебным цветком. На этот раз молодой человек видел в её глазах, помимо прежней насмешки, холодный, жестокий огонь, а губы, такие манящие, вдруг сделались хищными, и, казалось, из-за них вот-вот покажутся клыки. Но Николай не в силах был противиться этому зову.
И вот они уже почти коснулись друг друга, но в эту секунду сквозь ночную тьму снова пробился петушиный зов. И куда вдруг исчезла вся красота! Белые, нежные руки девушки стали дряблыми и узловатыми, роскошные тёмные волосы превратились в спутанные седые космы, прекрасное лицо покрылось морщинами, а изо рта торчали редкие, гнилые зубы. "Ведьма!",- прошептал Николай, узнав старуху-хозяйку. Так вот кем была эта загадочная девушка, вот почему он не видел её раньше, в хате, вот по чьему повелению он едва не загубил свою душу, совершив убийство! Молодой человек без сил повалился на траву, рядом с цветком, который, как казалось теперь, светил недобрым адским светом. Николай пытался вспомнить какие-то молитвы, но на ум не приходило ничего, а рука не слушалась и не поднималась для того, чтобы осенить его крестным знамением.
"Ведьма!",- расхохоталась старуха: "Погоди же! Никто мне не помешает. То, что не сделал ты, сделает он!". Николай с усилием повернул голову и увидел, как его товарищ по экскурсии с трясущими от страха губами и ножом в руке движется к нему. "Давай же, убей его!",- обращалась ведьма уже к нему: "Раз ты пришёл по моему зову, быть нам вместе до скончания веков!". Николаю вдруг подумалось, что тот человек наверняка видит перед собой прежнюю красавицу.
Со всех окрестных кустов и деревьев вдруг с криком поднялось вороньё, заслоняя собой начинающее светлеть небо. Ведьма что-то кричала, но её не слышно было из-за этого гомона, да и сама она казалась какой-то огромной, каркающей вороной. Нож блеснул алым светом перед глазами Николая. Он мысленно попрощался с жизнью и закрыл глаза, услышав только, как сквозь этот адский шум пробивается третий крик петуха…
***
Когда петух, наконец, замолк, Николай открыл глаза. Он лежал на чистенькой, хотя и не слишком удобной постели, стоящей в деревенском домике. Сквозь окна весело пробивалось солнце. Болела голова, а внутренности мучила изжога, но, в остальном, всё было в порядке. Молодой человек с кряхтением сел в постели. Услышав, что гость проснулся, в комнату вошла бабка.
Увидев её, Николай весь съёжился, и несколько мучительных мгновений раздумывал, то ли позвать на помощь, то ли сразу сигануть в окно. Но старуха только покачала головой, пробормотала на своём не слишком понятном наречии что-то про горилку и молодёжь, и подала страдальцу ковш с пряно пахнущей жидкостью. Пить хотелось так, что не было никаких сил отказаться от этого подношения. Когда кисловато-солёное варево потекло по желудку, умиротворяющее обволакивая его стенки, Николай почувствовал себя совсем другим человеком. Убедившись, что гость приходит в себя, хозяйка позвала его завтракать и, не дожидаясь, пошла вперёд.
А уже за столом товарищ по экскурсии, то посмеиваясь над Николаем, то жалея его, рассказывал о продолжении праздника, на которое тот не попал, переусердствовав с выпивкой. Молодой человек с подозрением глядел на того, кто чуть было не стал его жертвой, а затем - убийцей, и пытался понять, не скрывает ли что-то его собеседник. Но заподозрить в чём-то подобном этого добродушно-пошловатого человека было трудно.
Подошло время прощаться. Старуха, сокрушалась, что Николай пропустил самое интересное, и приглашала его и остальных приезжать на следующий год, а ещё лучше - под рождество, чтобы провести здесь весёлую ночь. А уже потом, когда гости сели в уазик и тронулись в путь, долго стояла на крыльце, глядя им вслед своими удивительно живыми и молодыми глазами. Когда Николай в последний раз обернулся, ему вдруг почудилось, что он видит ту самую красавицу, но как раз в этот момент автомобиль повернул, и деревушка скрылась за деревьями. Так что ему всю дорогу потом пришлось гадать, что из приключений в ночь на Ивана Купала ему почудилось, а что произошло на самом деле. Но до Рождества узнать это не было никакой возможности.

Последняя дуэль Поэта
Вечер перед симпозиумом, посвящённым очередной годовщине смерти Поэта, Николай Иванович собирался посвятить подготовке к выступлению. Его доклад должен был произвести сенсацию в узких кругах, ну а потом… У него уже была готова статья для публикации в популярных изданиях, и он не исключал даже своего участия в ток-шоу, посвящённом личной жизни знаменитостей. Конечно, в этой телепередаче, в основном, смаковались любовные похождения артистов и прочих современных звёзд, но ведь Поэт был знаком всем с самого детства, так что современные властители дум могут ради него слегка потесниться.
Ни для кого не секрет, что Поэт, помимо собственно стихов, был известен также своей влюбчивостью, и литературоведы, кто стыдливо, а кто - во весь голос смаковали порой подробности его романов. Особенно в этом преуспел Николай Иванович, даже издавший на эту тему специальную книгу с многочисленными выдержками из дневников и переписки, обильно приправленными собственными домыслами, которые он сам и коллеги предпочитали именовать гипотезами.
И, вот, в одном архиве, совершенно случайно, ему попались на глаза бумаги некой знатной дамы, в которых излагались достаточно пикантные подробности её отношений с Поэтом. Каким-то образом получилось, что этот роман до сих пор оставался тайной. И раскрыть её всему миру предстояло именно ему, Николаю Ивановичу. Теперь к списку любовниц Поэта можно будет добавить ещё одно имя, а адресат одного шаловливого стихотворения, если сопоставить даты, станет совершенно ясным.
Напившись чаю и прихватив с собой, для бодрости, коньяк, Николай Иванович уединился в своём кабинете, строго-настрого запретив себя беспокоить. Он даже отключил телефон, дабы тот своим неуместным звоном не мешал творческому вдохновению и полёту мысли.
Бумаги были разложены на широком письменном столе, украшенном бюстом Поэта, но работа отчего-то не шла. Николай Иванович налил коньяку и, переводя взгляд с бюста на большой портрет на стене, погрузился в мечтания. Ему грезилось, что он вдруг оказывается в той галантной эпохе, и великий Поэт признаёт его своим другом. Он входит в историю, и о нём упоминается во всех трудах, посвящённых гению. И даже на последней, роковой дуэли Николай Иванович присутствует в качестве секунданта, до последнего пытаясь предотвратить поединок. Он очень жалел, что на дворе сейчас не девятнадцатый век, с его понятиями о чести, прекрасными дамами, балами, дуэлями, а наше прозаическое столетие.
В комнате уже стемнело, а Николай Иванович не зажигал свет, смакуя коньяк и пребывая душой в далёком прошлом. В какой-то момент он даже прикрыл глаза, то ли провалившись в кратковременную дрёму, то ли ещё полнее погружаясь в далёкое прошлое. А когда открыл их, то разглядел в соседнем кресле какой-то силуэт, показавшийся подозрительно знакомым. Рядом, на столе, лежали высокий цилиндр и, кажется, трость.
-Кто здесь? - спросил Николай Иванович. Нельзя сказать, чтобы он испугался; ему было просто неприятно, что кто-то нарушил его мечтательное уединение. Он потянулся к выключателю, но свет отчего-то не зажёгся. От этого Николаю Ивановичу сделалось как-то не по себе, хотя, если вспомнить, свет за последние дни отключался несколько раз.
-Довольно странно, что Вы меня не узнаёте. - проговорил человек в кресле приятным баритоном. - Мне казалось, что мой образ теперь широко известен, особенно Вам и Вашим коллегам.
"Какой-то дурацкий розыгрыш",- подумал Николай Иванович. Поэта он, конечно, узнал, и теперь только ломал голову над тем, кто это не поленился нанять актёра с единственной целью его разыграть, да ещё не где-нибудь при свидетелях, а здесь, в собственном доме. За женой Николай Иванович склонности к подобным шуткам никогда не замечал, а никого другого в этот день в квартире не было.
-Узнал, конечно. - произнёс он, пытаясь нащупать правильную линию поведения. То ли следовало поддержать шутку, то ли рассердиться. - Не желаете ли прочесть что-нибудь, из новенького? Или сначала бокал коньяку?
-Поэзию я оставил с того самого печального дня, годовщину которого завтра отчего-то собираются отмечать как праздник. - серьёзно ответил загадочный посетитель. - И напитки мне теперь не требуются. Впрочем, к такому я не притронулся бы и раньше. - добавил он, понюхав бокал.
-Тогда чем обязан визитом? - церемонно поинтересовался Николай Иванович, про себя подивившись естественности, с которой ведёт себя ряженый, и немного обидевшись за дорогой напиток. К тому же, насколько он знал актёров, отказываться от такого угощения было не в их правилах.
-Дело у меня серьёзное и деликатное. Ведь задета честь дамы! - заявил незнакомец, и в его голосе послышались суровые нотки.
-Какой ещё дамы? - не понял Николай Иванович.
-Той самой, интимный секрет которой Вы завтра собираетесь придать огласке. - пояснил посетитель, и назвал имя той самой тайной возлюбленной Поэта.
"Ага! Происки конкурентов!",- понял Николай Иванович. Он подумал о том, что кто-то натолкнулся на ту же самую информацию, и теперь хочет опубликовать её сам. Вот только кто бы это мог быть? И Николай Иванович принялся перебирать в уме имена завистливых коллег.
-Позвольте. - ответил он, решив до поры, до времени сохранять вежливый тон. - О какой чести дамы может идти речь, если она, извините, мертва вот уже более ста лет!
-Время тут совершенно не при чём! - резко ответил гость. - Честь, как и бесчестие, срока давности не имеют!
-Красивые слова! - усмехнулся Николай Иванович, удивляясь находчивости и правильной речи посетителя, который, очевидно, репетировал эту роль не один день. - Что-то Ваш прототип. Прошу прощения, Вы сами - поправился он, увидев, что загадочный человек готов вскочить с кресла. - Не всегда заботились о чести дам, с которыми имели честь тесно общаться. - Николай Иванович остался доволен своим каламбуром. - Вот, к примеру, запись в дневнике от…
-Читать чужие дневники также бесчестно! - перебил гость, судя по всему постепенно приходящий в ярость, в припадке которой Поэт, как известно, мог причинить немало неприятностей объекту своего гнева. - А то, что я делал раньше, Вас никоим образом не касается!
-Читать дневники и письма, конечно, нехорошо. - примирительно сказал Николай Иванович, который вдруг стал немного опасаться собеседника. - В том случае, когда дело касается живущих. Или, допустим, даже недавно умерших. Но когда и сам автор, и все, кто там упоминается, находятся в могиле, то я не вижу причин хранить тайну. Ведь это просто исследовательская работа, благодаря которой можно полнее узнать личность…
-А Вам будет приятно, если в Ваших чувствах кто-нибудь станет копаться пусть и через сто лет, а Ваши похождения сделаются объектом пересудов? - гость снова не дослушал сентенций Николая Ивановича.
-Ну, чисто гипотетически…
-Пусть даже, как Вы выражаетесь, гипотетически. Возьмём, хотя бы, Вашу нынешнюю связь с госпожой Галкиной. Или тот бурный роман со студенткой, который, согласитесь, никак не красит профессора. Или…
-Достаточно! - Николай Иванович на этот раз действительно испугался. Разгорячённый гость говорил громко, и хозяин квартиры не был уверен, что его речи не достигают посторонних ушей. - Что Вам нужно?
Теперь Николай Иванович был уверен, что становится жертвой шантажиста, и не мог понять только одного: зачем тому потребовалось избирать столь странный способ, чтобы озвучить свои требования? Или же это был всё-таки розыгрыш, пусть и жестокий? Но откуда этот человек всё узнал?
-Удовлетворения! - возглас гостя был резок, словно удар хлыста, а Николаю Ивановичу показалось, что одновременно с ним его по лицу ударило что-то мягкое.
-Удовлетворения? К-какого удовлетворения? - в первый момент Николай Иванович растерялся, и не смог даже уяснить старинного значения этого слова, а в мозгу возникло что-то очень пошлое, и только затем вспомнил о дуэльном кодексе. Так, значит, по лицу его ударила перчатка? Нет, этого просто не может быть! Розыгрыш заходит слишком далеко. Надо бы выгнать этого наглеца. Вот только тот вёл себя настолько уверенно, что язык не желал произносить подходящие слова и прилипал к гортани, а тело наотрез отказывалось производить нужные действия.
-То, что Вы пересказывали чужие сплетни, само по себе мерзко. - говорил гость, небрежно поигрывая тростью, неизвестно откуда появившейся у него в руках, пока растерянный хозяин размышлял, что же предпринять. - Но этим занимаются многие, и я не могу разбираться с каждым. Но вот то, что Вы собираетесь вытащить на свет божий ещё одну историю и запятнать тем самым честь дамы, это уже совершенно непростительно! Поэтому я Вас вызываю.
-Вызываете?! - Николай Иванович хотел казаться насмешливым, но его голос звучал жалко и даже униженно, словно у нашкодившего ученика, объясняющегося с завучем. - Позвольте, мы же не в девятнадцатом веке, в конце концов!
-Только что Вы мечтали там оказаться. - мрачно парировал посетитель. - И даже навязывались мне в друзья. Но среди них отродясь не было трусов.
-Но откуда… - прошептал Николай Иванович, поражённый осведомлённостью гостя не только в его тайных поступках, но даже в мыслях.
-Там, где я сейчас пребываю, мы хорошо осведомлены о многом. - разъяснил его собеседник. - И из-за таких, как Вы, я не могу, наконец, успокоиться, а вынужден наблюдать за теми, кто пятнает моё имя и имена дорогих мне людей. Итак, к барьеру, господин сплетник!
Посетитель вскочил и вытянулся во весь свой невеликий рост, и в этот момент Николай Иванович поверил, наконец, что перед ним Поэт собственной персоной. Тот едва доставал сопернику до груди, но в его облике читались ярость и огромная внутренняя сила. Вскочил и Николай Иванович. Впрочем, его ноги так дрожали, что он едва ли устоял бы, если бы не держался за стол. В руках Поэта, как будто из ниоткуда, появились два старинных пистолета, которые он протягивал противнику.
-Позвольте, но это не по правилам. - воскликнул хозяин квартиры, лихорадочно подыскивая способ остановить надвигающееся безумие. - Нужны секунданты, и потом, стреляться здесь, в полутёмном кабинете…
-У меня есть время только до полуночи, поэтому правилами придётся пренебречь. - раздражённо пояснил Поэт. - Ну же, выбирайте оружие!
-Но мы же с Вами цивилизованные люди! - запротестовал Николай Иванович, косясь в сторону часов. В полумраке он никак не мог разглядеть стрелки, но чувствовал, что время приближается к полуночи. - Ведь есть же другие способы уладить наше… недоразумение.
-Есть. - в голосе Поэта послышалось презрение. - Вы откажетесь от всех Ваших писаний, бросающих тень на известных нам дам, публично принесёте в печати свои извинения, и, главное, отмените своё завтрашнее выступление и сделаете всё, чтобы никто никогда больше не прочитал некий дневник.
-Ну, если Вы настаиваете. - Николай Иванович начал, наконец, обретать почту под ногами. Сейчас ему казалось, что главное - отделаться от этого психа, а пообещать можно что угодно. Уж из-за нарушенного обещания он точно стреляться не станет, всё-таки не девятнадцатый век на дворе! - Я готов подумать над этим, и даже пересмотреть некоторые свои старые работы…
-Ложь! - Поэт словно читал его мысли. - Итак, выбирайте оружие.
-Вы как хотите, а драться я не стану! - гордо заявил Николай Иванович, скрестив руки на груди. Он подумал, что Поэт, с его понятиями о чести, никогда не станет стрелять в безоружного человека. - И оружия не возьму, вот так-то!
-Что ж, тогда придётся угостить Вас тростью! - Поэт положил пистолеты на стол и схватил оружие мести.
-Погодите-погодите! Я всё возьму… Я готов… Я извинюсь… - затараторил Николай Иванович.
Поэт, презрительно глянув на противника, отложил, трость, и в этот момент хозяин квартиры с воплем "Помогите!" со всех ног бросился к двери. Почему-то ему казалось, что вне кабинета он будет спасён от мстительного гостя. В ту же секунду в коридоре захрипели старые часы с боем, готовясь возвестить о наступлении полуночи.
-До встречи через год! - прозвучало вслед убегающему литературоведу, а затем, когда он уже переступал порог кабинета, грянул выстрел. Николай Иванович почувствовал резкую боль пониже спины и потерял сознание.
***
-Очень странное покушение. - рассказывал на следующий день коллеге следователь, приезжавший ночью на квартиру Николая Ивановича. - Уважаемый человек, профессор, литературовед ранен в собственном доме в такое место, что ещё долго не сможет сидеть или лежать на спине.
-Кто же это его так? - усмехнулся коллега.
-Пока не пойму, но, думаю, что жена. - ответил следователь.
-А сам-то что говорит?
-Бредит. - теперь усмехнулся следователь. - Сначала говорил, что это Поэт ночью к нему приходил. А теперь отпирается, ничего не помнит.
-До Поэта допился? - предположил собеседник.
-Коньяк там был. - согласился следователь. - Но рана-то настоящая. И, самое интересное, из какого оружия сделана! - он выдержал эффектную паузу. - Из дуэльного пистолета девятнадцатого века!
-Да иди ты! - воскликнул коллега.
-Врач тоже поверить не мог.
-Может, у него какая-то коллекция была?
-Не знаю, как насчёт коллекции, но дуэльный пистолет в кабинете нашли. Причём и пострадавший, и жена клянутся, что его там не было.
-Значит, незаконное хранение…
-А выстрел был произведён из какого-то другого пистолета, той же конструкции! Кстати, на месте преступления ещё обнаружили цилиндр, трость и одну перчатку. Всё тоже очень старинное.
-Да что они там, дуэль устроили? Хотя какая дуэль, если ранен в такое место. - оба снова рассмеялись. - Может, в позапрошлый век игрался? Хотя, кажется, солидный человек…
-Вот и я ума не приложу! Наверное, придётся всё списать на неосторожное обращение с оружием. Несчастный случай. Раз уж ни потерпевший, ни жена не хотят, чтобы в этом копались, мне тем более ни к чему.
Милиционеры ещё немного пообсуждали странное дело и разошлись по кабинетам.
Тем временем, литературоведы проводили свой симпозиум без Николая Ивановича, ещё ничего не зная о природе его болезни. Некоторые из них увлечённо обсуждали личную жизнь Поэта, пока тот грозно и укоризненно взирал на них с огромного портрета. А где-то на другом конце города Николай Иванович, лёжа на животе в больничной палате, размышлял о том, стоит ли выполнить требования Поэта, или же со страхом ожидать следующей годовщины.

Завтрашняя газета
Все цитаты в рассказе взяты из книги Э. Бореля "Вероятность и достоверность" иногда в слегка изменённом виде.
"…Если мы попытаемся представить себе алфавитное разложение числа "пи" в целом, то мы вынуждены будем признать, что оно содержит в себе все когда-либо написанные книги… Само собой разумеется, что в этом разложении будут содержаться текста всех опубликованных газет, как, впрочем, и тексты всех газет, которые будут опубликованы завтра или в следующем столетии…".
Перечитав этот абзац, я захлопнул книгу и в волнении зашагал по комнате. Подумать только: открываются такие невероятные возможности, а математики и программисты проходят мимо них, как ни в чём не бывало! Бывают же такие чудаки! Удивительно, как это никто из тех, кто с ними общается, ещё не додумался до той же идеи, что и я! Или уже додумался, но молчит себе в тряпочку и делает на этом деньги? Если так, то я хочу поучаствовать.
Вы, конечно, знаете, что такое алфавитное разложение числа? Я, если честно, нет. Даже про это самое "пи" помню со школы смутно. Кажется, оно чуть больше трёх, да ещё и какое-то неправильное, бесконечное. Спросите, какой мне тогда толк от этой книжки? Очень большой. Ведь не далее, как вчера за обедом двое программистов из нашей конторы толковали что-то об этом самом алфавитном разложении, пока суп не остыл. Один из них, Ромка, диплом, кажется, об этом пишет. Собственно, книжка, которую я читал, - его. Он её там же в столовой и забыл. А я взял, и тоже запамятовал. А потом раскрыл со скуки на середине - а тут такое!
Вы любите читать газеты? Я - нет, но вот почитать газету из будущего - это же совсем другое дело! Кто не мечтает узнать о том, что случится завтра? Даже просто из любопытства. А если читать не просто из любопытства, а подойти к этому делу с умом? Да любой финансист полцарства отдаст за завтрашние биржевые сводки! А потом, зная их, не только полцарства вернёт, да ещё десяток царств в придачу получит. Я, конечно, не воротила бизнеса, но немного подзаработать могу. А потом, когда дело пойдёт, глядишь, и сам в олигархи заделаюсь.
Вызвать любого очкарика на разговор о его исследованиях - плёвое дело. Ты только свой интерес покажи, а потом беседу легонечко подталкивай в нужную сторону. И он всё, что тебе нужно, выложит на радостях, что хоть кому-то его формулы интересны. Так и с Ромкой получилось. Когда я зашёл к нему, якобы просто книжку вернуть, да про это самое разложение упомянул, он аж весь загорелся. Полчаса мне мозги парил, чуть уши не завяли. Хорошо ещё, я всю эту заумь мимо слуха пропускал.
Только он немного выдохся, я возьми и спроси про завтрашнюю газету. Ну, тут опять пошла песня про всякие вероятности, а когда окончилась, я напрямую и спросил: можно эту газету получить или нет? Ромка помялся, что-то о скорости вычислений, производительности машины стал бормотать. Но, вижу, идея ему понравилась, захотелось передо мной блеснуть. Или тоже любопытно стало. В общем, оказалось, что на нашей суперЭВМ он бы попробовал, только кто его к ней с такой ерундой подпустит? А вот это уже было по моей части. Так что Ромка побежал программу писать, только пятки засверкали, даже книжку опять забыл. А я - договариваться с кем надо, чтобы он с этой машиной смог поработать.
В общем, через час он уже загружал в машину свою программу, а к вечеру прибежал, размахивая распечаткой завтрашней газеты. Отдал мне экземпляр на память, и пообещал записать в соавторы какой-то статьи! Вот смех-то, я и статья по математике!
Посмотрел я на распечатку, и расстроился. Ведь это "Спорт-экспресс". А в нём - ни тебе биржевых сводок, ни курсов валют, только футбол с хоккеем. Эх, надо было Ромке какую-нибудь деловую газету заказывать, но кто ж знал, что он помимо математики и компьютеров на футболе помешан! Другой бы руки опустил, но я решил, что и из этого листка максимум выжму.
Сижу, просматриваю результаты. И тут меня как током ударило. Я сначала своим глазам не поверил. Среди результатов матчей, которые только сегодня вечером пройдут, "Люксембург - Испания 3:0". Вот это сенсация так сенсация! Да на такой результат никто в жизни не поставит, если, конечно, заранее не знать. Так что коэффициенты там должны быть мама не горюй! Я сперва даже засомневался, и перезвонил Ромке. Но тот сказал, что всё верно, и снова начал какую-то ахинею нести про вероятности. Я и дослушивать не стал, и без того времени в обрез.
В общем, весь вечер я бегал, деньги занимал. Нехилая сумма получилась. А завтра - будет в пятьдесят раз больше. Еле успел до закрытия букмекерской конторы. Видели бы вы, какие глаза сделались у девчонки, что ставки принимает, когда я все деньги на такой результат поставил. На меня вся контора сбежалась смотреть. Испугались, наверное, что псих или обкуренный, потом скандалить придёт. Но я настоял, чтобы у меня всё до копеечки взяли. На обратном пути еле мелочь на маршрутку наскрёб.
Дома я сразу спать лёг. Всё равно такой матч показывать никто не станет. Да и чего за игрой следить, когда результат заранее знаешь? Скукотища!
Утром включаю новости - о спорте только мельком сказали, как наши сыграли. Могли бы и о сенсации рассказать, ну да ладно. Мне-то теперь какое дело! Всё равно денежки, считай, уже в кармане. На работу идти не хотелось, но всё букмекеры поздно открываются. Вот, наверное, сейчас волосы рвут, убытки считают! Никто ж, кроме меня, не знал, что испанцы так облажаются. Правда, Ромка ещё знал, но он, дурень, конечно, этим не воспользовался. Наверное, придётся ему потом всё рассказать. Потому что без его программки я свои суперсвежие газетки не получу.
Только пришёл на работу, встречаю в коридоре Ромку. Идёт, сияет как начищенный ботинок. Уже где-то свежий "Спорт-экспресс" купить успел. Наверное, чтобы сравнить, полюбоваться. Говорит, очень интересный и редкий случай с газетой получился. Спрашиваю, с Испанией и Люксембургом? Он кивает радостно, и опять что-то про вероятности несёт. Говорит о редчайшем совпадении. Насилу от него сбежал.
В общем, обеда я дождался с трудом, в столовую не пошёл, а понёсся в контору. А на меня там смотрят, как на покойника. Того и гляди разревутся. Ещё бы, кому охота с такими денежками расставаться! Эх, не подумал я, что кого-нибудь для охраны взять надо! Не привык ещё с такими деньгами дело иметь. Ничего, привыкну скоро. А сейчас - на такси доеду.
Протягиваю я свой купон, а они на него даже не смотрят. Как же, говорят, помним, помним, и смотрят, будто на похоронах. Ну, спрашиваю, где деньги? А они отвечают, что всё понимают, но ставка есть ставка, их не возвращают. Я опять про деньги спрашиваю? Тут уже на меня как на психа косятся. Ну, счёт-то 3:0, спрашиваю? С этим они согласились, и на таблицу результатов показывают. Я гляжу, и глазам не верю: "Люксембург - Испания 0:3". И никаких сенсаций.
Выбегаю из этой конторы, как сумасшедший, хватаю "Спорт-экспресс". Вроде, всё один в один, как я вчера читал, и только "Люксембург - Испания 0:3". То ли у меня ум за разум зашёл, то ли это какой-то заговор.
Прибегаю на работу, смотрю вчерашние распечатки, а в них "Люксембург - Испания 3:0", как я и ставил. Если бы в тот момент Ромку нашёл, придушил бы, но его как раз в наш филиал вызвали, на другом конце города. Что-то у них там компьютеры забарахлили.
Сижу я в полной прострации. Сравниваю газеты. Всё до запятой совпадает, кроме этого треклятого результата! Гляжу, а эта злосчастная книжка до сих пор у меня в столе лежит. Хотел сразу порвать, да решил ещё раз на этот обман поглядеть. А ведь написал не кто-нибудь, а академик, математик. Тьфу!
Перечитал про это алфавитное разложение, будь оно неладно, про газеты из будущего, а потом переворачиваю страницу, и что бы вы думали там написано? Вот, сами полюбуйтесь!
"Но не надо забывать, что столь же часто, как и эти книги и газеты нам будут попадаться тексты с одной-единственной опущенной буквой или с заменой одной буквы на другую, или перестановкой двух букв или цифр".
Перестановка двух цифр, каково! И именно тех цифр, на которые я поставил все деньги! Нет, нельзя нормальному человеку эти математические книжки читать. А если уж взялся сдуру, то читай до конца. Не то останешься, как я, с носом и долгами. Что там Ромка про соавторство говорил? Надеюсь, гонорар за него полагается? А то мне теперь деньги ох как нужны!..
И, всё-таки, надо Ромку ещё поспрашивать: нельзя ли настоящую газету из будущего от фальшивой отличить? Уж больно хочется…

Астролябия
Он снова плыл по воздуху, легко и свободно, но не как птица, а, скорее, как рыба в воде. Движения ничто не стесняло, и мальчик мог почти без усилий поворачивать в любую сторону, проделывать в воздухе различные акробатические кульбиты, подниматься и опускаться. Впрочем, понятия верха и низа здесь были чисто условными, ведь они появляются только вместе с тяжестью. Безграничное пространство манило своего исследователя, звало отправиться в дальнее путешествие…
Костя очнулся от грёз. Кажется, он задремал, а, быть может, просто замечтался. Такое с ним случалось довольно часто, особенно после той злосчастной болезни. В тишине так просто задуматься, потеряв связь с реальностью. Особенно если прикрыть глаза. Интересно, возможно ли такое движение без тяжести на самом деле? Эх, обсудить бы это с кем-нибудь! Вот только с кем? Младший брат слушает очень внимательно, но он думает, что это такая странная сказка. Отец только пожмёт плечами и посмотрит сквозь свои круглые очки так внимательно и строго, что пропадёт всякое желание фантазировать. Вот если бы мать… Но уже скоро год, как её нет.
На глаза Кости невольно навернулись слёзы, и он, чтобы отогнать тяжёлые воспоминания, с удвоенным рвением взялся за физику Гано, от которой его недавно отвлекли мечты о мире без тяжести. Может, в ней найдётся ответ, возможно ли такое свободное парение? Учебник читался легко; мальчик понимал автора с полуслова, предугадывая, зачастую, его научные выводы.
Костя с обидой вспомнил о том, что учителя считают его едва ли не тупицей. Но сами бы попробовали понять хоть что-нибудь из объяснений, когда вместо речей преподавателя слышен только какой-то неясный гул, в котором нельзя разобрать даже отдельных слов. Остаётся ориентироваться только на записи на доске и учебник, но пока разберёшься, что к чему, другие ребята, с нормальным слухом, уже продвинуться далеко вперёд, к следующим темам, к новым задачам.
С тех пор, как случилось несчастье, книги сделались его лучшими друзьями. Выяснилось, что в учебниках можно разбираться и самому. Формулы, столь страшные на вид, оказались не такими уж и сложными; нужно только проследить их вывод, шаг за шагом, и понять, как их можно применить. С ними было даже проще, чем с людьми. Когда все одноклассники вокруг болтают, смеются, шутят, а ты стоишь среди них, как изгой, ничего не понимая, становится нестерпимо грустно. А уж когда представишь, что это на всю жизнь… Губы мальчика упрямо сжались, и он представил себе, что, вопреки всему, всё-таки станет человеком, который совершит что-нибудь по-настоящему великое. Что-нибудь такое, чего до него никто и никогда не делал. Вот хотя бы… Хотя бы… Хотя бы научит людей парить в пространстве, без тяжести, как в своих мечтах…
Костя сердито одёрнул сам себя. Ведь если хочешь действительно совершить что-нибудь великое, нужно быть не просто фантазёром. Он же не собирается сочинять сказки, а должен сделать что-то реальное, что-то очень нужное…
И вдруг мальчик представил себе, что все эти формулы и физические законы, так красиво, так убедительно выглядящие на бумаге, могут оказаться такими же сказками, только рассказанными для взрослых. И что же тогда: он тратит время на нелепые фантазии? Костя убеждал себя, что такого просто не может быть, что взрослые люди не стали бы с серьёзным видом печатать всякую ерунду. Но ведь читают же они романы, в которых правды не больше, чем в детских сказках. И разве мало взрослые совершают неразумных поступков? Но как тогда развеять сомнения?
Мальчик оставил учебник и в волнении зашагал по комнате, туда-сюда, совсем как отец, делавший так, когда на что-то сердился или просто погружался в свои мысли. Особенно часто это с ним случалось в последнее время, после того, как пришло известие о смерти старшего брата и, следом за тем, умерла мать…
Вот если бы можно было как-то проверить то, что изложено в учебнике. Но как? Для описываемых в нём опытов требуются особые приборы, стоящие, как он прекрасно понимал, немалых денег. А его отец и так с трудом сводит концы с концами; ведь ему в одиночку приходится содержать всё их семейство. Нечего и думать о том, чтобы просить его совершить недешёвую покупку, которая никак не пригодится в хозяйстве.
И тут Костя рассердился на самого себя. Если он глухой, то это ещё не значит, что он совсем калека. И голова, и руки у него на месте. Почему бы не попробовать самому смастерить один из этих приборов, не самый сложный, и не испытать его в действии? Мальчик вернулся к учебнику и стал внимательно пролистывать его страницы в поисках чего-нибудь подходящего.
Его внимания привлекла астролябия. Косте очень нравилось даже загадочное звучание этого слова. Ведь "астро", уж это-то он усвоил из гимназического курса, означает "звезда". А разве не о звёздах он всё время мечтает, разве не их видит во сне, разве не к ним поднимается в своих мечтах? К тому же мальчик читал о том, что астролябия необходима капитанам дальнего плавания, пускающимся в океан, чтобы открыть новые, никому не известные берега. А кто из его сверстников не мечтает о путешествиях и открытиях?
Итак, решено! Он попробует смастерить астролябию! И, если опыты с ней пройдут удачно, тогда… Костя ещё сам толком не знал, что будет тогда, но был уверен, что если всё получится, это откроет для него новые горизонты. Вечером мальчик засыпал с этой мыслью. Ему снова снился полёт без тяжести, безо всяких усилий, в котором он мог дотянуться до самых звёзд…
***
Изготовление астролябии стоило Косте немалых трудов. Впрочем, всё оказалось и не так сложно, как можно было опасаться. Хорошо, всё-таки, когда умеешь работать и головой, и руками! Конечно, прибор выглядел далеко не так красиво, как на картинке из учебника, и, возможно, настоящий капитан дальнего плавания только усмехнулся бы, увидев эту поделку. Но, самое главное, это была самая настоящая астролябия, которой можно было пользоваться, измеряя не только расстояния и углы, но даже широту и долготу местности. Нет, всё-таки капитан не стал бы смеяться. Ведь кто-кто, а уж он-то должен понимать, что дело не в красоте, а в пользе. А его астролябия будет работать не хуже, чем любая другая.
И, тем не менее, червячок сомнения не давал мальчику успокоиться. А вдруг это, всё-таки, сказки? Или же он не смог сделать настоящий прибор, и его астролябия только похожа на те, которыми пользуются капитаны и астрономы? Сегодня уже поздно, но завтра он обязательно должен это проверить!
С утра Костя был на ногах. Он так волновался, что почти не спал и не смог даже толком позавтракать. Что бы такое измерить, но так, чтобы можно было проверить, точны ли данные измерений? Проще всего - какое-нибудь достаточно большое расстояние. Мальчик посмотрел в окно, и его взгляд упал на пожарную каланчу, возвышавшуюся над приземистыми вятскими домишками. Вот то, что надо! Он направит на каланчу самодельную астролябию, рассчитает расстояние до неё, а потом, для проверки, измеряет его вручную. Хорошо, что до каланчи можно дойти прямо по улице, не лазая через чужие огороды!
Когда Костя взял свой самодельный прибор, от волнения у него даже задрожали руки. Но, едва он приступил к измерениям, дрожь куда-то исчезла, а на место волнения заступила спокойная уверенность человека, делающего свою работу. Вычисления показывали, что от дома до каланчи было ровно четыреста аршин. Много это или мало? Казалось, что каланча совсем рядом, гораздо ближе. Но, с другой стороны, мальчик помнил, что идти до неё не так уж и близко. Может, там и есть четыреста аршин. Ещё раз перепроверив для верности свои рассчёты, Костя вышел на улицу.
Хорошо, конечно, было бы запастись инструментом, как у землемеров, чтобы измерить расстояние поточнее, или сделать такой самостоятельно, но мальчику не терпелось приступить к опытной проверке своих вычислений. С помощью рулетки он отмерил аршин, и во дворе немного потренировался делать шаги такой длины. Выходило, конечно, не слишком точно, но для первого опыта сгодится и так. Нужно только сосредоточиться, чтобы не сбиваться с шага, и не забывать считать шаги.
Костя зашагал по улице. Держать длину шага и, одновременно, вести подсчёты оказалось не таким уж простым занятием. Ведь нельзя даже на секунду отвлечься на происходящее вокруг, а идти надо строго по прямой. Того и гляди, угодишь под какую-нибудь телегу. Это очень легко, когда ты почти глухой, и не услышишь ни оклика возницы, ни лошадиного ржания, ни громыхания колёс. А уж когда занят подсчётами и ничего не замечаешь, и того легче.
Несколько раз Костя сбивался то со счёта, то с шага, и ему приходилось возвращаться, чтобы всё начинать сначала. Его непонятные действия заинтересовали некоторых соседей. Этот мальчик всегда казался им немного странным, а теперь его действия и вовсе казались почти безумными. Те, кто подобрее, жалели глухого и, к тому же, лишившегося матери паренька, но некоторые откровенно смеялись и показывали на него пальцем. Хорошо ещё, что Костя не мог слышать этих насмешек. Если бы он знал, сколько их ему ещё предстоит вынести во взрослой жизни, когда он будет возиться с непонятными для окружающих приборами и моделями, и мечтать о путешествиях к далёким звёздам!
Наконец, мальчик сумел как следует сосредоточиться. Расстояние до каланчи медленно, но верно сокращалось. Вот уже пройдены первые сто аршин, затем ещё пятьдесят, ещё… Улица, по которой Костя шёл к своей цели, не блистала чистотой. Прямо по ней бродили свиньи и разная домашняя птица. Лужи и просто кучки грязи попадались едва ли не на каждом шагу. Обычно он, как и другие прохожие, старательно обходил их, чтобы не запачкать одежду и обувь. Но сейчас было не до этого. Главное - не отклоняться от курса и не сбиться со счёта. Конечно, за испачканную одежду попадёт дома, но не бросать же из-за этого свой первый научный эксперимент! Много бы открыли первопроходцы, если бы стали бояться какой-то грязи?
Казалась, что пожарная каланча уже совсем близко, а он прошёл ещё только триста аршин. Хотя ещё нужно выйти на площадь и пересечь её, а это не такое уж маленькое расстояние. На площади было довольно оживлённо, не то, что на улице. Не отвлекаться здесь оказалось гораздо труднее. Люди сновали туда-сюда по своим, будничным, далёким от науки делам, иногда натыкаясь на странного и, как видно, невоспитанного мальчика, упрямо шедшего вперёд каким-то неестественным, слишком широким и ровным шагом, никому не уступая дорогу. Несколько раз Костю окликали, но он, разумеется, этого не слышал, различая лишь какой-то неясный гул. Он видел перед собой только каланчу, казавшуюся теперь огромной; ведь до цели оставалось всего ничего. И с каждым шагом возрастала уверенность в том, что его измерения правильны, а, значит, астролябия сделана как надо, и формулам можно доверять!
Четыреста аршин! Ровно четыреста! Стоя у самого подножия каланчи, Костя несколько раз произнёс эту цифру вслух, счастливо улыбнулся и обернулся назад. Люди на площади по-прежнему были увлечены своими делами, но некоторые с недоумением смотрели на мальчика. Очевидно, как это часто бывает с глухими и слабослышащими людьми, Костя говорил слишком громко и привлёк их внимание. Увидев это, мальчик смутился и быстро зашагал к дому, уже не заботясь о правильности шага. На этот раз он старательно обходил препятствия, хотя его обувь и брюки были уже всё равно настолько испачканы, что такая запоздалая аккуратность едва ли могла помочь.
Костя был почти счастлив. Его первый научный опыт удался на славу. Конечно, он всего лишь проверил то, что излагалось в учебниках, но ведь сделал это самостоятельно, и сам изготовил самый настоящий научный прибор! От этих мыслей мальчик вдруг почувствовал себя сильным, а вовсе не калекой, как ещё совсем недавно. Куда-то ушла на время жалость к себе, а на её место заступила уверенность в своих силах. Если он сумел сделать астролябию, то справится и с другими, более сложными приборами, а потом… потом он сможет что-нибудь конструировать сам.
Костя ещё не решил, что именно будет делать, но в голове у него проносились неясные мысли о самодвижущихся экипажах, летающих машинах и прочих чудесах. Хотя, почему чудесах? Науке по силам сделать эти вещи реальными. Были бы голова и руки, и, главное, желание и упорство.
Если бы мы могли заглянуть немного вперёд, то увидели бы Костю, изобретающего механическую тележку для своих прогулок и с увлечением работающего на токарном станке, сделанном им совершенно самостоятельно, как когда-то астролябия. А если заглянуть ещё дальше, то познакомились бы уже не с Костей, а с Константином Эдуардовичем, создающим новые модели дирижаблей и разрабатывающим теорию космических полётов, облекая детские мечты в непреложные формулы. Но это будет потом. А пока мальчик, утомлённый своим первым научным опытом, вернувшись домой, незаметно для себя задремал, и снова грезил о свободном полёте среди планет и звёзд…

Ястреб
"У меня в доме сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки... Посетители любовались и дивились также на электрического осьминога, который хватал всякого своими ногами за нос или за пальцы, и тогда у попавшего к нему в "лапы" волосы становились дыбом и выскакивали искры из любой части тела. Надувался водородом резиновый мешок и тщательно уравновешивался посредством бумажной лодочки с песком. Как живой, он бродил из комнаты в комнату, следуя воздушным течениям, подымаясь и опускаясь" (К. Э. Циолковский о Боровском периоде жизни).- Ты это сам видел? - недоверчиво спросил Федя, невысокий, курносый паренёк, глядя не Егора снизу вверх. Тот был на целый год старше и почти на голову выше него, поэтому пользовался у приятеля большим авторитетом. Однако его рассказ звучал очень уж странно.
- А, то! - ответил Егор. - Заглядываю я через забор, а там - самый настоящий орёл! Сидит смирно, не шелохнётся. А он ходит вокруг, и то погладит его, то шепчет чего-то…
- Не иначе, колдун! - вздохнул Федя, поспешив торопливо и неловко перекреститься. - Не зря про него баба Лукерья говорит… И другие тоже…
- Скажешь тоже, колдун! - воскликнул Егор, однако, не слишком уверенно, и, словно убеждая сам себя, запальчиво продолжал. - Стал бы колдун жить в поповском доме! Он и женат на дочке отца Евграфа! Нет, колдуном он быть никак не может, батюшка бы его враз распознал!
- Может, и не колдун, - согласился покладистый Федя, - только что-то здесь нечисто! Я слышал, как наш сосед, Матвей, говорил, будто он из этих, убивцев!
- Каких таких убивцев?
- Известно каких! Которые бомбы взрывают! Наш Матвей так и сказал. Чего это он всё в мастерской сидит? Ведь не столяр, не слесарь, а учитель. Вот и учи себе! Так нет же: всё что-то мастерит. А потом раз - и бомба!
- Это вряд ли, - ответил слегка озадаченный Егор. - Он же к самому предводителю дворянства, господину Курносову ходит! А господин Курносов не допустил бы…
- И то правда! - отозвался Федя с явным облегчением. Ему очень не хотелось, чтобы странный учитель оказался преступником. А уездный предводитель дворянства казался такой значительной и грозной фигурой, что мальчик твёрдо верил: такой сразу бы распознал злоумышленника. Но тут же засомневался. - А пожар кто чуть не устроил? Говорят, весь город спалить хотел! - добавил он шёпотом.
- Это когда шар запускал?
- Ага! Как же он его называл? На "монгола" похоже.
История с воздушным шаром, монгольфьером, названном так в честь французских братьев-воздухоплавателей, наделала в Боровске много шума. Запущенный учителем шар долго парил над городом, вызывая у обывателей самые разные толки. А потом действительно чуть не случилась беда. Монгольфьер стал опускаться, и из него посыпались искры. А если бы на крышу попали? Враз занялось бы! Хорошо ещё, что бдительные горожане подозрительный шар вовремя поймали и отнесли к полицмейстеру. Тот долго осматривал диковину и что-то ворчал себе в усы, но изобретателя, вопреки ожиданиям многих, не арестовал. Ребята с удовольствием вспомнили это приключение, столь редкое для небогатого на события провинциального городка.
- С ним веселее. - Неожиданно сказал Егор. - Помнишь, как он зимой в кресле и с зонтиком на коньках катался?
- То-то ямщики ругались! - рассмеялся Федя.
Этой зимой странный учитель пришёл на речку с коньками и зонтиком. Люди за его спиной крутили пальцем у виска, а многие откровенно смеялись, зная, что он их не услышит. Учитель же, не обращая ни на кого внимания, надел коньки встал на лёд и раскрыл большой чёрный зонтик. Все только ахнули от изумления, а он, улавливая зонтиком ветер, стал ездить по льду, словно большой парусный корабль по океанским волнам. Большие корабли в Боровске видели немногие, но тем, кто обладал хоть какой-то фантазией, приходило на ум именно такое сравнение. Конькобежец с зонтом, умело подставляя ветру свой "парус", легко обгонял других. Кое-кто из ребят хотел бы попробовать сделать то же самое, но зонт был далеко не во всякой семье, да и просить его у родителей ради такого сомнительного развлечения никто не отваживался.
Но это ещё что! Некоторое время спустя учитель приспособил для поездок по льду самое обычное кресло, к которому прикрепил полозья. На этот раз он решил не ограничиваться зонтиком, и управлял своим транспортом с помощью небольших самодельных парусов. Люди только ахали. Самые смелые восхищались такой изобретательностью, но большинство оставались недовольны. Особенно предосудительным им казалось то, что таким легкомысленным делом занимается не кто-нибудь, а учитель! Лошади порой пугались непривычного и быстроходного транспорта, принимая его за какого-то невиданного и опасного зверя. Управлявшие ими ямщики на чём свет стоит ругали изобретателя, но тот их не слышал и продолжал кататься в своё удовольствие.
- Может, он и весёлый, только, считай, и не разговаривает ни с кем. Только и сидит у себя в мастерской, как бирюк, - заметил Федя.
- Он же почти ничего не слышит. - Резонно заметил Егор. - Так много не наговоришься. - Мальчик помолчал и добавил. - Зато рассказывает интересно.
- Что рассказывает?
- На уроках разные вещи рассказывает.
- А ты откуда знаешь?
- Старшие ребята говорили, - уклончиво ответил Егор. - Рассказывает и показывает разные штуки.
- Какие ещё штуки? - переспросил Федя.
- Они опытами называются.
- Как-как?
- Опыты. Это что-то вроде фокусов.
- Да, ну! - не поверил Федя. - Учитель фокусы показывает? - Но, подумав, что от этого учителя можно ожидать всего, чего угодно, добавил. - Вот бы посмотреть!
- Ещё бы! Говорят, у него и дома много разных интересных штук, - помолчав, сказал Егор.
- А, может, попроситься поглядеть? - с надеждой проговорил Федя.
- Прогонит! - вздохнул старший мальчик.
- А вдруг не прогонит?
- Он же учитель, занятой человек. А мы кто?
- Давай попробуем! - не сдавался Федя, любопытство которого разгорелось до предела.
- Ну, так и быть! - сдался Егор. - Не поколотит же он нас, в самом деле!
По мере приближения к учительскому дому робость ребят нарастала. Поодиночке каждый из них, должно быть, уже давно повернул бы назад, но вдвоём они подбадривали друг друга.
Калитка оказалась не запертой, и ребята заглянули во двор, с которого доносился стук топора. Сначала им показалось даже, что они зашли не туда. Во дворе работал какой-то незнакомый плотник, увлечённо и умело размахивавший топором. Трудно было сразу понять, что он мастерил. Вроде, похоже на лодку, только уж больно странную. У них в городе на таких отродясь никто не плавал. Как будто здесь не одна лодка, а две, только соединённые вместе.
- Здравствуйте! А учитель дома? - громко произнёс Егор, стараясь перекричать стук, но плотник его не слышал и продолжал свою нелёгкую работу.
- Учитель дома? - крикнул Федя своим тонким голоском, но тоже не получил никакого ответа.
Плотник, между тем, как видно, утомившись, отложил в сторону топор, отёр пот со лба, посмотрел по сторонам и, наконец, заметил ребят. Федя странного учителя не узнал, но Егор сразу понял, кто перед ним. Чудно! Учитель, а с топором! Он попытался представить себе других учителей, таких важных и недоступных, плотничающими во дворе, но это у него никак не получалось.
- Вы к кому, мальчики? - спросил хозяин. Говорил он громко и довольно медленно, чётко произнося каждое слово. Ожидая ответа, он подошёл поближе, слегка наклонился вперёд и приставил ладонь к одному уху.
- Мы, вот, хотели поглядеть… - сбивчиво начал объяснять Егор, а Федя ничего не сказал. Он готов был дать стрекача, и только присутствие старшего товарища удерживало его от бегства.
- Ну, что ж! Раз хотите поглядеть, заходите. - Медленно проговорил учитель после небольшой паузы. Времени у него было совсем немного, и до вечера он планировал переделать ещё немало дел, но прогонять любознательных ребят ему не хотелось. - Пройдёмте в дом. Там есть на что посмотреть.
Он быстро пошёл к двери, а мальчишки заспешили следом, словно боясь, что учитель передумает. В доме стояла тишина; очевидно, жена хозяина куда-то отлучилась. Хозяин дома, между тем, взял большую трубу, узкую с одного конца и широкую с другого.
- Так будет легче разговаривать, - пояснил он, прикладывая узкий конец к уху, а широкий направляя в сторону ребят.
- Гляди! - Федя схватил товарища за рукав.
Было от чего удивиться. Прямо по воздуху плыл пузырь размером с голову, к которому была подвешена крохотная корзинка. Пузырь, казалось, неторопливо передвигался сам по себе, время от времени слегка поднимаясь и опускаясь и меняя направление движения.
- Совсем как живой! - протянул Егор, как завороженный глядя на это чудо.
После того, как летающий пузырь в очередной раз поменял направление движения, и, ни с того, ни с сего, повернул в Федину сторону, мальчик попятился в угол. Эта часть комнаты была освещена слабо, и гость не заметил притаившееся в нём чудища с щупальцами. При приближении мальчика оно, до той поры дремавшее, оживилось и потянулось к его руке. Федя ощутил странную дрожь во всём теле, которое вдруг заискрило точно огонёк на рождественской ёлке. До этого момента мальчик думал, что выражение "волосы стали дыбом" - обычное преувеличение, присказка, но сейчас почувствовал, как с его коротко стриженными волосами это происходит на самом деле.
- Познакомьтесь, это электрический осьминог! - произнёс учитель, которого это происшествие, похоже, здорово развеселило. Но, увидев, что ребята перепугались, а Федя и вовсе дрожит как осиновый лист, серьёзно добавил. - Не бойтесь, это такая… научная игрушка. Он не живой и совсем не опасен.
В подтверждение своих слов он позволил притаившемуся чудищу ухватить себя за нос и предложил Егору попробовать то же самое. Мальчик с трудом преодолел естественную боязнь, однако "электрическое" прикосновение показалось ему даже приятным и забавным.
Учитель, видя живой интерес ребят, позабыл на время о своих делах, демонстрируя им всё новые и новые чудеса, от пляшущих бумажных человечков до искусственной молнии. Свои опыты он пытался объяснять, рассказывая что-то про крохотные частицы, силу тяжести и другие вещи, но мальчишки пока что понимали из его слов немногое.
- Когда подрастёте и придёте ко мне учиться, всё поймёте, всё объясню, - пообещал хозяин. - Здесь нет никакого обмана, это просто наука, законы мироздания.
Посмотрев на часы, учитель спохватился и покачал головой. С любознательными гостями он провёл больше времени, чем предполагал. Впрочем, ребята и сами понимали, что пора и честь знать. И только Федя не удержался, и в последний момент задал мучавший его вопрос.
- А, правда, что у Вас этот… орёл живёт?
- В воскресенье вы всё сами увидите. Только это не орёл, а ястреб. - Ответил учитель, загадочно улыбнувшись. - Но пока - никому ни слова!
***
Время до воскресенья тянулось долго. Ребятам не терпелось увидеть учительского ястреба. Федя и Егор несколько раз рассуждали об этом между собой, гадая, что же это за птица. Если младший был уверен в том, что речь идёт о настоящей, живой птице, пойманной странным учителем, то старший полагал, что речь идёт об игрушке, вроде электрического осьминога.
- Одно дело восьминог, а другое - птица, - говорил сомневающийся Федя. - Как он игрушку летать заставит?
- Если у него даже пузырь по комнатам летает, значит, и птица летать будет! - уверял товарища Егор.
Мальчишкам почему-то очень хотелось, чтобы ястреб оказался не настоящим, а приводился в действие изобретательным учителем. Ведь запустить настоящую птицу - это каждый может, только сначала её поймай. А вот сделать искусственную, да так, чтобы была как настоящая - вот это не всякому под силу.
Наконец, воскресенье настало. И Егор, и Федя с самого утра, нет-нет, да и посматривали на небо. Они старались держаться поближе к учительскому дому, чтобы не прозевать самое интересное. Однако время шло, а ничего не происходило. Федя уже смирился с тем, что птица была самой настоящей, и, наверное, улетела от учителя, а, может, и издохла в неволе.
- Летит! - неожиданно раздавшийся крик прервал его размышления.
Мальчик задрал голову вверх. Над городом, лениво помахивая крыльями, парила большая, чёрная птица. Прохожие поднимали глаза к небу, да так и замирали в изумлении. Боровчане к таким птицам не привыкли. Если одни следили за полётом с немым восхищением, то другие переполошились. Кто-то, на всякий случай, спешил загнать кур в курятник, причём и куры с цыплятами, и хозяева поднимали страшный шум. А кто-то даже побежал домой за ружьём. Полицмейстер, углядев в парящем над городом ястребе нарушение порядка, собрался было засвистеть, но потом передумал, да так и остался стоять со свистком в руке, не зная, что предпринять. Не арестовывать же ястреба, в самом деле!
Егор, насмотревшись на птицу, побежал к дому учителя, желая, наконец, выяснить, в чём же тут дело. Тот стоял неподалёку, на небольшом пригорке, с улыбкой глядя в небо и держа что-то в руках. Его волосы развевались на ветру так, что казалось, будто он и сам куда-то летит. Подойдя поближе, мальчик разглядел, что предмет в руках - катушка с тонкой бечёвкой. Другой конец, как он понял, был прикреплён к птице. Увидев Егора, учитель заговорщицки подмигнул ему, как будто сам был всего лишь мальчишкой. Вскоре сюда же подбежал и Федя. Некоторое время они молча наблюдали за механическим ястребом, и каждому из них хотелось полететь, так же легко и свободно, как эта птица. Но если для мальчишек это были просто мечты, как сказочные ковёр-самолёт или ступа Бабы Яги, то учитель представлял себе механических птиц, которые вскоре будут переносить людей по воздуху и научатся летать дальше и выше настоящих.
- Что же это Вы, господин Циолковский, народ баламутите? - раздался громкий, укоризненный голос. Это полицмейстер, смекнувший, всё-таки, что это за птица, разыскал чудаковатого учителя. Предчувствия его не обманули; вот он, виновник переполоха. Вот ведь странный человек, этот Константин Эдуардович! Вроде, и не делает ничего противозаконного, а, всё же, не такой, как все. Вечно эти опыты непонятные, выдумки мальчишеские. Без него в Боровске как-то спокойнее было… И скучнее.
- Это игрушка. Пока просто игрушка, - вздохнул слегка смущённый учитель, сделав акцент на слове "пока", и принялся быстро сматывать бечёвку. Круги ястреба над городом становились всё ниже и ниже, и все четверо, даже полицмейстер, смотрели на его спуск с некоторой грустью, как будто вместе с механической птицей уходила извечная мечта человечества о полётах.
- Думаю, недели через две и лодка будет готова, - как бы между прочим произнёс Константин Эдуардович, когда ястреб уже приземлился, а полицмейстер ушёл по своим делам. Он снова по-мальчишески подмигнул ребятам, забрал ястреба и отправился домой. А Федя и Егор подумали, что, пока этот учитель в городе, им предстоит увидеть ещё немало необычных и интересных вещей.

Испытательный срок по обмену
— Денис, ты, всё-таки, подумай ещё раз, взвесь всё. Куда ты собрался и, главное, для чего? — Сергей говорил торопливо, как будто боялся не успеть высказать школьному другу то, что собирался сказать до его отлёта. На самом деле он, когда нервничал, говорил так всегда, проглатывая окончания слов и суетливо поглаживая непослушный ёжик волос.
— Я всё обдумал, — жёстко ответил Денис. Он не глядел на товарища, а почему-то вглядывался в каменные плиты под ногами, словно его собеседник находился где-то внизу.
— Но зачем? — Сергей всплеснул руками. — Я просто не понимаю.
— Я должен всё увидеть своими глазами.
— Тебе что, мало информации?
— Да я месяц изучал эту информацию. Готовился. Всё взвешивал. Но когда смотришь со стороны, это одно, а когда находишься там, видишь всё изнутри…
— Неужели тебе на тренингах не было противно?
— Иногда было, — задумчиво отозвался Денис. — Но иногда всё это так завлекает!
— Настолько, чтобы потерять год?
— Может быть… И, вообще, я уже всё давно решил. И хватит меня разубеждать! Мне уже на посадку скоро.
— А ведь на тебя здесь рассчитывали… — Сергей попытался зайти с другой стороны. От волнения и неумения подобрать нужные слова он уже ерошил волосы двумя руками, будто пытаясь отыскать в них недостающие аргументы.
— А, рассчитывали! — Денис досадливо махнул рукой. — Всю жизнь кто-то на меня рассчитывает. В конце концов, один человек — это незаметная статистическая погрешность. Если б я в аварию попал, из окна выпал на меня бы тоже рассчитывали?
— Ну, ты сравнил! Несчастный случай и осознанный выбор!
— Можешь считать, что это был несчастный случай.
— Ну, да. С твоей головой! Ты хоть осознаёшь, что здесь вся твоя жизнь, друзья, родители… — Сергей хотел ещё упомянуть Карину, но в последний момент деликатность взяла верх, и он резко замолчал.
— Вот только не надо про родителей. — Денис уже не мог сохранять показное спокойствие, так шедшее к его могучей фигуре и низкому тембру голоса. Он слегка покраснел и покачивался взад-вперёд на своих длинных, широко расставленных ногах.
— Но ты с ними сегодня говорил?
— А… — Денис снова махнул рукой. — Отец со мной разговаривать не хочет, а мать плачет всё время, как будто похоронила уже. И что ты мне говоришь про друзей!? — Он почти перешёл на крик. — Что-то кроме тебя я здесь никого не вижу!
— Ты же сам настаивал, что твоя поездка — ничего особенного. Не похороны же. И потом, у всех, знаешь, дела. Работа, учёба. Нет времени потакать твоей блажи. А ты хотел бы, чтобы все здесь плакали и ползали на коленках? Ах, Денис, ну, останься, пожалуйста! Не лети! — Сергей уже так размахивал руками, что походил на небольшую мельницу.
— А у тебя, значит, дел нету, — Денис уже взял себя в руки и снова вернулся к спокойному тону. — У вас так всю жизнь: дела, дела… А на себя времени и не остаётся.
— Наверное, потому, что здесь у каждого есть дело, к которому он предназначен, которое доставляет ему радость.
— Неужели ты не понимаешь, что я должен попробовать? Может, я вообще не к этому предназначен.
— Да, пробуй себе на здоровье! Что я тебя всё уговариваю! — Сергей, поняв, что последняя попытка переубедить друга проваливается, даже стал медленнее говорить. — Дай знать, когда долетишь и устроишься.
— Ну, мне пора. Посадку объявили. — Денис медленно обвёл глазами просторный зал, пожал другу руку, легко подхватил увесистый багаж и направился к дверям.
Едва его могучая фигура скрылась из виду, из-за колонны вышла девушка.
— Что, уже улетел? — спросила она, положив руку на плечо всё ещё глядящего на дверь Сергея. Её голос звучал почти беззаботно, но, всё же, едва заметно подрагивал, выдавая переживания.
— Карина?! — Сергей подскочил на месте. — Ты опоздала? Погоди, я сейчас узнаю, может быть, его ещё можно вернуть! — Молодой человек снова засуетился, явно собираясь куда-то бежать, а его пулемётную речь теперь едва можно было разобрать. Половину слов приходилось угадывать.
— Не нужно. Я не опоздала. — Карина грустно покачала головой.
— Но тогда почему…
— Я не хотела на него давить. Мы уже обо всём переговорили раньше.
— Но ты могла бы его уговорить!
— Возможно. Но для чего? Чтобы он потом всю жизнь винил меня в том, что не попробовал, не поехал?
— Но это же могло его спасти!
— Спасать надо было когда-то раньше, когда мы все что-то упустили. А теперь… теперь он сделал свой выбор.
— Что ж, посмотрим, каким он вернётся через год!
— Он не вернётся, — почти прошептала девушка.
— Ты думаешь, он ничего не поймёт?!
— Поймёт, но Денис слишком гордый, чтобы признать ошибку. Думаю, это навсегда. — Карина говорила это ровным, но каким-то безжизненным голосом и, казалось, вот-вот готова была разрыдаться.
— Не переживай так, он, конечно, обустроится. Такие головы нужны везде. И мускулы тоже… — Сергей вздохнул. — Вот только проживать он будет чужую жизнь.
— Скорее, бессмысленную, никакую. Делать не то, к чему у тебя призвание, не то, что приносит людям настоящую пользу, а то, за что больше платят, всю жизнь гоняться за деньгами… — Девушка вздрогнула. — И почему это случилось именно с ним? Ведь в наше время это такая редкость. Едут к нам, а не от нас!
— Закрытость нашего общества была когда-то большой ошибкой. — Сергей заговорил непривычно спокойно и рассудительно, уже смирившись с случившимся. Создавалось даже впечатление, будто он отвечает на экзамене или сам читает лекцию. Впрочем, насколько помнила Карина, история испытательного срока была у него когда-то темой то ли реферата, то ли даже курсовой работы. — Так что эта идея обмена, когда каждый молодой человек может прожить год при другом строе, а потом решить, вернуться или остаться, оказалась очень своевременной. Сначала этим правом стремился воспользоваться чуть ли не каждый. И, что удивительно, в первое время больше народу оставалось там, как дети, прельстившиеся красивой обёрткой, за которой нет никакой конфетки.
— А потом вся эта пена схлынула. Знаю-знаю, — кивнула Карина. — Получилось что-то вроде искусственного отбора в обществе. Сюда стремились лучшие, а все эти ловкачи, люди с гнильцой, отправлялись ловить рыбку в мутной воде.
— А за несколько поколений всё более-менее улеглось, и теперь таких желающих всё меньше. Кому охота терять год! А те, кто оттуда приезжают и потом возвращаются, говорят, с трудом потом приспосабливаются к той жизни. Наши же там вообще теряются, если специальные тренинги не пройти. Кто-то до конца не выдерживает, назад просится, кто-то опускается…
— И, всё-таки, думаю, здесь проблема воспитания. Что-то было упущено с Денисом… Ведь он-то не пена, не гниль! — сжав кулаки проговорила девушка.
— Знаю. Может, педагоги недоглядели. — Сергей помолчал. — А, может, просто все люди разные, и кому-то действительно там лучше…
***
— Не понимаю я Джона. Покинуть свободный мир и отправиться в добровольное рабство! Подумать только, жить по плану!
— Я всегда знала, что у него не всё в порядке с головой! Ясно было, что эти его социальные идеи до добра не доведут. Все эти философские книги…
— А помнишь, от какой карьеры он отказался! Видите ли, это не наука! А загребал бы сейчас побольше меня.
— Ещё бы! В другой раз вообще скандал понял. Лекарство, разработанное их фирмой, видите ли, ничуть не эффективней прежних, но гораздо дороже. Рекламщикам тогда здорово поработать пришлось, чтобы нейтрализовать его глупость.
— А, может, таким сумасшедшим только при Советах и место?
— Ох, погодите! Он ещё там наплачется! На коленках назад приползёт.
— А этот новоприбывший, Дэннис, толковый парень. Только странный какой-то. Хорошая зарплата, свой дом, в кредит, конечно, а он ходит мрачнее тучи. Поговаривают, что пить начал.
— Будешь тут странным, когда всё детство прошло при Советах. На свободе нужно освоиться. Ничего, он пообвыкнется, пусть вот сходит к психоаналитику, и с ним всё будет ол-райт!

Гармония сфер
Композитор шёл на работу. В последнее время она захватила его целиком. Он почти забросил свои прежние замыслы, возвращаясь к ним лишь изредка, урывками. Начатая симфония, за которую он взялся с таким энтузиазмом, лежала без движения уже почти год. То же было и с остальными, менее масштабными задумками. И, всё же, Композитор не жалел, что согласился на эту работу. Ведь ничего подобного, насколько он понимал, не делал за него никто. И кроме него самого на неё были способны всего несколько человек. Чувствовать себя избранным, почти незаменимым - это потешило бы тщеславие и куда более скромного человека, а Композитор был самолюбив.
Музыка, которая составляла теперь сам смысл его существования, была, мягко говоря, непривычна. Не какими-нибудь авангардными изысками. Нет. Однако она звучала настолько по-иному, что Композитор просто не мог подобрать для неё адекватного названия и описать эти звуки словами. Простая и, одновременно, глубокая и величественная. Ни у одного из музыкантов прошлого и, тем более, настоящего, не было ничего подобного. Разве что "Пассакалия" Баха имела с ней едва уловимое сходство. Не зря ему всегда казалось, что Иоганн Себастьян слышал нечто, недоступное остальным, и пытался донести до людей понятными им средствами. И, вот, теперь он в какой-то мере идёт по его стопам.
Такое сравнение с великим Бахом показалось Композитору чрезмерно дерзким. А, впрочем, какие тут могут быть сравнения! Ведь он же, в сущности, ничего не сочиняет, а только записывает. Можно сказать, работает этаким высококвалифицированным секретарём. Хотя, конечно, и не теряет надежды когда-нибудь обработать всё это и воплотить в привычные людям звуки. Композитор невесело усмехнулся. Для адекватной передачи нужно быть новым Бахом. Он же с годами всё яснее сознавал предел собственных, не таких уж маленьких, но, всё же, достаточно скромных, по сравнению с великими, возможностей. И потом, на обработку, своеобразное эстетическое переваривание материала сил и времени у него сейчас уже не оставалось.
По правде говоря, роль Композитора нельзя было свести просто к записи, так было лишь на первом этапе. Теперь же он выступал в качестве своеобразного реставратора, исследователя. Как будто изучая повреждённую рукопись коллеги из прошлого и по цифрованному басу восстанавливая его сочинение. Композитор снова усмехнулся. Выходит, он записал в коллеги саму природу или, как наверняка считал тот же Бах, Бога.
Как жаль, что от Пифагора осталось так мало записей, а его теории были переданы его последователями, а позже переводчиками и комментаторами лишь в меру их собственного скромного разумения. Сам бы он, правда, едва ли понял бы больше, но вот Профессор мог бы извлечь немало полезного. Выходит, древний грек, как и немецкий музыкант, тоже слышал это?
Композитор уверенно вошёл в двери "Института космологии", на ходу поздоровался с дежурным и резво взбежал по лестнице. Информация должна была прийти сегодня. Если его предположения подтвердятся, это станет настоящим прорывом. Если же нет… Что ж, придётся вернуться к своей симфонии, забыв об эксперименте, как о невероятном сне.
- Поздравляю, коллега! Планета на своём месте. Там, куда Вы её и определили!
Профессор сиял. Таким обрадованным Композитору его ещё видеть не доводилось. Он до сих пор так и не привык, что физик с мировым именем вот так запросто именует его коллегой. Как, впрочем, и другие космологи. Хотя, почему бы и нет? Они же делают одно дело, решают одни проблемы, только с разных сторон. Кто-то с помощью законов и формул, а кто-то посредством звуков.
А ведь всего год назад, когда Профессор предположил, что "музыку сфер", которую так любили некоторые древние философы, стоит понимать буквально, его едва не подняли на смех. Спасли только старые заслуги, благодаря которым на это, как казалось, чудачество пожилого физика выделили необходимые средства. Когда он обратился с предложением о сотрудничестве к Композитору, тот посчитал это каким-то нелепым розыгрышем. Преобразовать движение планет в звуки - это казалось волшебной сказкой. Однако после небольшой лекции о математической составляющей этого "арифметического упражнения души, не умеющей себя вычислить" и нескольких неудачных проб, дело пошло на лад.
Композитор помнил, какой восторг испытал в тот момент, когда сумел распознать музыку планет Солнечной системы, подчиняющихся, как пояснил Профессор, некой формуле Тициуса-Боде. Правда, в этой музыке был какой-то пробел, какая-то незавершённость. Композитор долго и мучительно пытался его заполнить, пока, наконец, не нащупал нужную составляющую. Смущаясь, как мальчишка, демонстрирующий своё первое сочинение, он показал результаты Профессору, который возликовал. Оказывается, его музыкальное открытие, переведённое на язык математики, описывало орбиту гипотетического Фаэтона, над вычислением которой бились многие астрофизики. Причём дополнение Композитора гораздо лучше объясняло некоторые экспериментальные данные, о которых он, естественно, не имел ни малейшего понятия.
Потом они экспериментировали со спутниками Сатурна и Юпитера, и попадание снова было стопроцентным. Следующим этапом стало предложение оптимальной орбиты для искусственных спутников. И, вот, наконец, настал черёд работы со звёздами. Их исследования в поисках планетарных систем было делом весьма дорогостоящим и требующим немалого времени. Вот почему к выбору объекта изучения подходили с особой тщательностью. Когда Композитор указал параметры планет, которые должны были вращаться возле одной из звёзд, Профессор не стал говорить, каким методом получены предсказания, но сумел настоять на первоначальном изучении именно этой звезды. И, вот, теперь, результаты блестяще подтверждались. Профессор уже замахивался на большее, и говорил о музыке галактик, музыке Вселенной. А Композитор, слушая его слова, думал о великой музыке мироздания и о причинах, её породивших.
- Привет, коллега! - услышал он, возвращаясь домой, и, обернувшись, увидел консерваторского приятеля.
- Привет! - Композитор улыбнулся. - Только я уже не совсем коллега.
- А чем же теперь занимаешься?
- Да, вот, в астрофизики подался, - и, оставив музыканта с раскрытым от изумления ртом, зашагал дальше.

Снежинка
На снежинки я люблю смотреть с детства. Их правильность и, в то же время, неповторимость завораживали меня всегда. Они для меня - своего рода образец искусства. С одной стороны - следование базовым канонам, с другой - свобода самовыражения. Не знаю, поймёте ли вы меня, но каждая новая снежинка для меня также символ правильности мира, его неизменных законов.
Даже взрослым во время снегопада я порой застываю на месте и могу разглядывать снежинки минут по десять, превращаясь в подобие снеговика, а в детстве я мог это делать часами. Родители даже беспокоились, не замёрзну ли я во время одного из таких наблюдений, но отвлечь меня от этого занятия никогда не могли.
Впервые я это заметил, разглядывая снежинки с сыном. Шёл мягкий, пушистый снег, и я счёл такую погоду подходящей, чтобы придать нашему разговору научную окраску. Конечно, рассказать четырёхлетнему ребёнку, почему у любой снежинки именно шесть лучей не так-то просто, но для того, чтобы заставить его задуматься о природных закономерностях - тема самая подходящая.
- Так сколько лучей у снежинок? - спросил я.
- Шесть! - ответил он, сосредоточенно нахмурившись. А потом неуверенно добавил: - Или семь…
- Ну, откуда же семь! Посчитай внимательно! - рассмеялся я, внутренне досадуя на оплошность: мне казалось, что считает он уже изрядно. - Давай посчитаем вместе!
Я наклонился над его вытянутой рукой в вязаной синей варежке, и замер. Рядом с россыпью обычных, столь хорошо знакомых каждому шестилучевых снежинок, красовалась одна неправильная. У неё было семь лучей!
Не в силах поверить этому зрелищу, я зажмурился и помотал головой. Маленькая кучка снега с моей шапки упала на ладонь сына, погребя под собой неправильное чудо природы.
Не помню, что я говорил дальше. Кажется, в основном я убеждал его (но, на самом деле, конечно, самого себя), что нам это показалось, что виновата какая-то странная игра света или же несколько снежинок, причудливо сцепившись в воздухе, породили этот эффект. Потом сыну это надоело, и он занялся лепкой снеговика. Он настойчиво звал меня принять участие в этом интересном деле, но я застыл на месте, ловя снежинки и надеясь (или опасаясь) обнаружить неправильность, разумеется, безуспешно. Из ступора меня вывел только звонок жены, которая интересовалась, собираемся ли мы идти обедать и не заморозил ли я ребёнка.
***
С тех пор семилучевая снежинка не давала мне ни минуты покоя. Я засыпал и просыпался с мыслью о ней и не в силах был думать ни о чём ином. Кому-то это может показаться пустяком, но не учёному: ведь эта аномальная снежинка разрушала всю мою картину мироздания!
Я проштудировал все справочники и доступные статьи и так забросал вопросами знакомых кристаллографов, что они, в конце концов, стали от меня шарахаться. Но всё тщетно: у снежинки никак не могло быть семи лучей, и никакие исключения здесь невозможны.
Как только начинался снегопад, я как безумный выскакивал на улицу и старался поймать как можно больше снежинок, лихорадочно подсчитывая их лучи. На перчатки их можно было поймать очень мало, поэтому я приспособил для этого специальные пластины. Я метался между ними, боясь пропустить хотя бы одну снежинку.
Увы, понимания моё, как казалось окружающим, странное увлечение не нашло ни в семье, ни среди коллег. Жена плакала, ребёнок от меня отдалялся, коллеги недоумевали и крутили за спиной пальцем у виска… Со временем, мой энтузиазм стал падать, одержимость прошла, и семиконечная снежинка стала казаться мне странной галлюцинацией. В конце концов, я усилием воли заставил себя не обращать внимания на снег. Это напоминало мне время, когда я бросал курить. Хотелось отчаянно, но я справился. Так бы случилось и в этот раз, если бы не новая встреча с аномалией…
Могу поклясться, что обнаружил её совершенно случайно, когда поднял руку, чтобы посмотреть на часы. Эта снежинка просто спланировала ко мне на рукав. Скажу честно, я растерялся. Глупо, конечно, но я оказался не готов к чуду, которого так ждал и боялся. Просто стоял как заворожённый и смотрел на неё, вновь и вновь пересчитывая лучи. Мне показалось, что она никак не хотела таять, и лежала на рукаве гораздо дольше своих правильных соседок. В этот момент меня толкнул какой-то прохожий, я на секунду потерял концентрацию, а когда посмотрел на руку вновь, её уже не было.
После этого случая я абсолютно уверился в своей правоте и больше не оставлял попыток поймать семиконечную снежинку. Теперь я всегда носил с собой камеру, чтобы зафиксировать это чудо природы, и специально сконструированный мини-контейнер, что-то вроде миниатюрного холодильника, который, если удастся поместить в него находку неповреждённой, призван был её сохранить.
Всё свободное от этой охоты время я размышлял над её природой и над тем, какие последствия для науки и для человечества в целом несёт её существование. И в какой-то момент меня осенило. Ведь это - пришелец из другого мира с какими-то иными природными законами. Сама же снежинка, построенная в соответствии с ними, - это, в лучшем случае, разведчик, пробный камень. А в худшем - диверсант. Кто знает, к каким последствиям приведёт жидкость из таких растаявших снежинок, если она попадёт в организм? Если их выпадание начнётся в массовом порядке, это можно будет сравнить с химической или бактериологической атакой. Тогда погибнет не только человечество, но и всё живое на Земле. И, если мы хотим выжить, то обязательно должны провести исследование, пока их мало, чтобы быть готовыми ко всему…
***
Меня забрали в больницу прямо с улицы. Говорят, что я стоял под фонарём, ловя снежинки, и не реагировал на увещевания жены и прохожих. А когда меня стали уводить насильно, отбивался и кричал что-то про вторжение пришельцев. Возможно, так оно и было, честно говоря, этот вечер выпал у меня из памяти. Тогда я здорово простудился, у меня был сильный жар, и врачи сначала подумали, что из-за него у меня начался бред. Но потом, излечив меня от воспаления лёгких, они поняли, что температура тут не при чём.
Теперь я могу смотреть на снег только через окно, забранное решёткой. Во время снегопада я стараюсь подсчитывать лучи у падающих снежинок, но это получается редко. А когда получается, все они оказываются правильными. Врачи говорят, что мне должно полегчать весной, когда растает снег. Наивные! Когда я выйду отсюда, то немедленно уеду на север, туда, где снег не тает никогда. Надеюсь, что там мне повезёт, и я смогу выловить пришельца и исследовать его до того, как он растает. А то и вступить с ним в контакт. И, заклинаю вас: будьте бдительны! Считайте лучи у каждой снежинки и выявляйте чужаков! Тогда мне, наконец, поверят, и займутся их исследованиями! Иначе, боюсь, будет слишком поздно…

Ежедневное свидание
В этот раз я, вопреки обыкновению, взял лилии. Едва увидев эти цветы, я почему-то решил, что Ей они должны понравиться даже больше традиционных и ставших уже банальными роз. Надо признаться, всю свою жизнь я боялся казаться банальным, а уж рядом с Ней всему банальному и пошлому и вовсе не место.
Продававшая лилии благообразная старушка, словно сошедшая с иллюстраций к народным сказкам, посмотрела на меня удивлённо и даже переспросила, не ошибся ли я. Пришлось заверить её, что я взял ровно столько цветов, сколько нужно Ей. А женщина, у которой я обычно покупал розы, недовольно поглядела мне вслед. Я понимал разочарование цветочницы, но должен же я хоть иногда вносить в наши встречи хоть какое-то разнообразие. Её вкусов я до сих пор так и не изучил, и могу только догадываться о том, каким цветы она предпочитает. Не знаю, с чего я взял, что лилии подойдут больше роз, но сегодня у меня откуда-то появилась такая уверенность. Со мной иногда так случается, особенно в том, что касается Неё. Почти с каждого свидания я ухожу с уверенностью, что узнал о Ней нечто новое.
Кому-то может показаться, что ежедневные свидания на одном и том же месте должны быть скучны. Но нам с Ней так не кажется. Правильней будет сказать "мне так не кажется", потому что Её мнения на этот счёт я не знаю, но, опять-таки, внутренне совершенно уверен, что оно совпадает с моим. Идти каждый день одной и той же дорогой к нашему месту - такому тихому и тенистому, где мы, обычно, находимся только вдвоём - что может быть прекраснее! Это не однообразие - это традиция, а мудрые люди традиции уважают. Иногда я думаю, как проходили бы наши встречи в каком-либо другом месте, но моей фантазии не хватает. Она тут же уносит меня от реальности в маниловские дали, обычно, в далёкое прошлое. Я - несовременный человек и прошлое мне ближе настоящего, но, не зная его деталей, представлять себя в нём довольно нелепо. Впрочем, Она должна знать то время значительно лучше, и, наверное, дала бы мне несколько советов, чтобы я не выглядел белой вороной или плохим актёром, перенявшим лишь некоторые внешние атрибуты роли… Ещё чуть-чуть, и я точно перенесусь мечтами в прошлые времена, так что лучше оставить эту тему, чтобы не быть смешным.
Каждый раз, по пути на свидание, я думаю, о чём буду говорить сегодня и совершенно теряюсь. Так со мной бывало при общении с женщинами всегда, с юности, и не исчезло и в зрелые годы. Порой кажется, что уж в этот-то раз я точно буду позорно молчать, не в силах выдавить из себя ничего, хоть сколько-нибудь занимательного. Но, едва я подхожу к Ней, робость и скованность исчезает, и речь льётся как по писаному. Иногда я трещу без умолку, иногда говорю медленно и степенно; порой я совершенно серьёзен, даже мрачен, а порой пытаюсь острить в каждой фразе. Всё это лишь для того, чтобы быть интересным Ей. Если бы Она только раз сказала, хотя бы намекнула, какое именно общение предпочитает! Но, увы, об этом мне остаётся только догадываться.
Я даже толком не знаю, какое обращение Ей нравится больше. Называть Её по имени-отчеству было бы странно, хотя именно так я порой и поступал первое время. Полное имя не отражает моего трепетного отношения к Ней, а уменьшительные или, тем более, ласкательные, могут прозвучать слишком дерзко. Если бы Она только сказала мне или, хотя бы, намекнула!.. Приходится обращаться к Ней напрямую, на Вы, стараясь избегать называть Её по имени. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь перейти на ты и сомневаюсь, нужно ли это. Такое, слегка старомодное выканье подходит для нас больше.
Мне безумно хочется, чтобы наши свидания продолжались подольше, а, в идеале, чтобы они длились без конца. Когда-нибудь это случиться и, мне кажется, произойдёт это довольно-таки скоро. Тогда я перееду к Ней, поселюсь бок о бок, и нашим отношениям уже не помешает ничто. Я смогу, наконец, получить от Неё ответ на все вопросы, от важных материй, до бытовых мелочей, над которыми мне столько приходится ломать голову.
Впервые я встретил Её около года назад, если точнее, триста пятьдесят два дня, во время одной из своих тихих, уединённых прогулок. Не знаю, чем Её лицо так поразило меня, но я буквально пожирал его глазами, не мог оторваться. Не слишком-то вежливое поведение, не правда ли? Но Она не возражала; мне на секунду показалось, что Ей даже польстило такое внимание и моё откровенное восхищение. В последнее время Она не была избалована вниманием кавалеров. Это было заметно по целому ряду признаков, которые мой намётанный глаз привык различать за время одиноких блужданий.
То, что я испытал при нашей первой встрече, нельзя назвать любовью с первого взгляда. Потому, что я любил Её всегда. Это лицо я видел во сне и столько лет безуспешно искал наяву, с надеждой сравнивая с ним лица встречных девушек и внутренне отметая их в сторону за явным несоответствием. Поэтому тогда, едва разглядев его, я не сомневался ни секунды в том, что, наконец, встретил свою судьбу. Я испытал то, что должен почувствовать исследователь, после многолетних опытов пришедший к открытию, которое предвидел заранее, или, скорее, паломник, которому после долгого и трудного пути открылась святыня, к которой он мечтал припасть всю жизнь. В тот день я долго не мог сдвинуться с места, и ушёл только тогда, когда оставаться рядом с Ней уже было нельзя. Но на следующий день я поспешил вернуться, а потом приходил опять и опять…
В тот, первый раз у Неё как раз был день рождения. А встречать его одной, причём далеко не в первый раз, должно быть особенно грустно. А ещё… Я всегда ломаю голову, что же случилось с ней в тот самый день тридцать два года назад. Конечно, я не спрашиваю об этом напрямую, но, порой, мне кажется, что в её грустной улыбке таится подсказка, намёк на ответ, который, однако, от меня ускользает… Тогда у меня не было с собой ничего, что могло бы сойти за подарок. Через несколько дней, когда пройдёт ровно год со дня нашей первой встречи и очередной со дня её рождения, мне хочется устроить нечто необычное. Не поражать её грандиозным размахом, а сделать что-то прекрасное и желанное для нас двоих. У меня есть одна идея, которая и должна закончиться долгожданным переездом. Я уже всё продумал и многократно перепроверил. Мы обязательно окажемся вместе. Но пока что меня (и, думаю, Её) это одновременно привлекает и пугает. Быть может, ещё не время и следует немного подождать…
Подходя к нашему месту, я забеспокоился. Обычно соседи меня совершенно не волнуют: я к ним уже привык, а им до меня, по-моему, и вовсе нет дела. Но сегодня среди них появилась новенькая, Её ровесница. Почему-то мне кажется, что они раньше были знакомы. Приятно, наверное, встретить старую знакомую спустя столько лет! А, впрочем, это могут быть всего лишь мои необоснованные фантазии. Некоторое время я не мог отделаться от ощущения, что соседка наблюдает за нами, прислушивается к моим словам. Но потом это странное чувство ушло. Странно было бы, если б она сразу вписалась в новую, непривычную обстановку. Но пройдёт совсем немного времени, и я буду обращать на неё внимание не больше, чем на остальных. Ведь на самом деле здесь очень много народу. Но, одновременно, я каждый раз ощущаю, что мы с Ней - одни.
Наконец, я приблизился к Ней. Она была прекрасна, как и всегда. Удивительно, насколько Она бывает разной. Сегодня настроение явно было грустно-мечтательным. Быть может, из-за новой соседки. Но, скорее, перемена была вызвана какими-то внутренними причинами. Думается, для Неё, как и для меня, они гораздо важнее каких-то внешних обстоятельств.
Почтительно положив цветы (я оказался прав, они ей понравились), я присел на скамейку рядом с ней и вдруг принялся читать стихи. Кому-то такое поведение может показаться эксцентричным, но я уверен, что Ей оно понятно и приятно. Я долго читал классику (по моему мнению, ей должны быть близки символисты), пока не осмелился прочесть стихи собственного сочинения. При этом я волновался как школьник и пару раз сбился, но мои жалкие, хотя и искренние рифмы были встречены благосклонно. Мне даже почудилось, что я вижу на Её лице лёгкую полуулыбку. Это меня так вдохновило, что я прочитал и другие, посвящённые, как теперь понимаю, Ей же, но написанные задолго до нашего знакомства. Мне кажется, Она это поняла. Какие-то из этих строк я должен выбрать до момента, когда мы сможем, наконец, соединиться. Они и будут запечатлены над входом в нашу общую обитель.
Тогда, год назад, я хотел сгоряча расчистить место наших свиданий, благоустроить его. Так я уже делал для некоторых добрых знакомых. Но впоследствии я был рад, что не поддался этому первому порыву. Здесь всё должно оставаться слегка запущенным, сохранять налёт благородной старины, а не скатываться до удобного, красивого, но, по большому счёту убогого новодела. Я только убрал мусор, слегка поправил скамейку и, конечно же, привёл в порядок Её обиталище. Больше всего меня заботило сохранение Её образа; ведь другого изображения у меня нет.
Одно время я хотел навести о Ней справки, но сумел себя сдержать. Негоже подходить к Ней как чиновник или сыщик. Со временем все тайны Она раскроет сама, надо только набраться терпения. Из Её молчания мне уже удалось узнать и понять очень многое. Кроме, наверное, главной тайны тридцатидвухлетней давности…
Я часто думаю, а если бы тогда ничего не случилось, встретились ли бы мы, и если да, какой характер приобрели бы наши отношения. Ровесникам (которыми станем через несколько дней) общаться всё-таки легче, чем людям с нашей разницей в возрасте. Иногда, когда я всерьёз об этом задумываюсь, это кажется парадоксом. А, впрочем, наши отношения покажутся парадоксальными очень многим. Если соседи относятся к ним с пониманием, то местные работники явно считают меня сумасшедшим. Порой я замечаю, как они смотрят на меня со стороны, перешёптываются и пересмеиваются между собой. Раньше меня такое непременно смутило бы, но теперь, когда я нашёл Её, мне уже всё равно. Главное, чтобы их отношение касалось одного меня и не переходило на Её персону.
Каждый раз, когда наступает время уходить, я испытываю жгучее желание остаться с Ней на ночь. Поймите меня правильно, в этом нет ничего нескромного. Просто мне кажется, что Ей, несмотря на соседей, может быть холодно и одиноко… Приходя на наше ежедневное свидание не с утра, я испытываю чувство вины. Мои потребности невелики, но работать, всё же, приходится. Да и цветы обходятся недёшево. Не говоря уже об обеспечении грядущего переезда. Но, когда я переберусь сюда окончательно, эта проблема решится.
Жаль, конечно, что я после этого не смогу навещать своих друзей, которых я и так почти забросил в последнее время. С ними я познакомился так же, как и с ней. Они разного возраста: есть мои ровесники, есть почти старики и почти дети. Но всех их объединяет то, что их лица я видел или, если хотите, предугадывал раньше, поэтому без труда узнавал сразу. Иногда я жалею, что они находятся в разных местах, и я не могу собрать их всех вместе и познакомить с Ней. Я мечтаю о том, чтобы все мы находились поблизости, но этот не совсем законный переезд потребовал бы очень много средств, которыми я не располагаю. Конечно, перед тем, как окончательно воссоединиться с Ней, я навещу их всех и сделаю всё, чтобы обитель каждого как можно дольше оставалась нетронутой. Но, всё же, это будет очень грустно…
Подошло к концу и сегодняшнее свидание. Кладбища закрываются рано, слишком рано. Охранник привычным жестом поманил меня к выходу, и я, взглянув ещё раз на прощанье на маленькое изображение на старом скромном памятнике, медленно побрёл прочь. Табличка рядом извещала, что место по соседству куплено, и мне отрадно было сознавать, что это сделано мной, для себя. По дороге домой я представлял себе тот радостный миг, когда я обрету покой рядом с Ней. Хотелось бы, чтобы это произошло естественным путём, но я жажду этого так сильно, что долго ждать не смогу…

Танец Чёрного Журавля
Впервые я увидел Чёрного Журавля в день летнего солнцестояния. Я как раз решил встать пораньше, чтобы встретить восход самого длинного дня. Вообще-то прежде со мной такое встречалось нечасто, но незадолго до этого я твёрдо решил, что художнику не подобает пропускать краски восхода, неповторимую атмосферу которого не передаст ни одна фото- или видеосъёмка. Мне долго не удавалось заставить себя подняться так рано, и, вот, наконец, я назначил дату, сделал над собой усилие и поплёлся с этюдником и красками к океанскому берегу. Довольно глупо было так поступать именно в самый длинный день, когда солнце поднимается раньше всего, но, отчего-то привязавшись к этой дате, я уже не захотел отступать.
Сначала мои глаза так слипались, что, казалось, я не дойду до цели и засну прямо здесь. Но утренняя прохлада сделала своё дело, и я понемногу взбодрился, продолжая, однако, ругать себя за сумасбродную идею запечатлеть восход. По мере приближения к берегу, наблюдая, как небо постепенно окрашивалось в нежно-розовые тона, я, непривычный к такому зрелищу, проникся его красотой, окончательно стряхнул остатки сна и принялся подыскивать подходящую точку для работы. И, в этот момент, я увидел Его.
Издалека он казался какой-то странной, тёмной птицей, исполняющей на берегу свой брачный танец. Правда, второй птицы поблизости не наблюдалось, поэтому можно было подумать, что непонятный журавль-переросток проводит генеральную репетицию в ожидании прихода подруги. Я даже сразу не понял, что передо мной - человек, настолько птичьими выглядели его движения. Я наблюдал за этим странным танцем как заворожённый, и, увлечённый этим зрелищем, даже пропустил момент, когда самый краешек солнечного диска выглянул из-за горизонта, и первый, ослепительно-золотистый луч скользнул по гладкой водной поверхности. Сначала всё как будто замерло - это человек-птица прервал свой танец. А потом он широко раскинул руки, словно собираясь взлететь, но вместо этого встал на колени, а затем распростёрся на земле.
На несколько мгновений я совершенно растерялся. Мне отчего-то показалось, что странный танцор умер. Подойти к больному или, тем более, мёртвому для меня всегда было почти что непреодолимой задачей. Я несколько раз видел, как людям на улице или в транспорте становилось плохо, и всегда ждал, когда к ним подбежит кто-то другой, а потом с облегчением проходил мимо, стараясь держаться подальше от места происшествия, но не удерживаясь от брошенных исподтишка любопытных взглядов. Мне казалось, что, случись мне оказаться наедине с таким больным или умирающим, я бы убежал прочь, подобно Руссо, презирая себя за малодушие. Сейчас была именно такая ситуация: я и лежащий человек неподалёку, однако, в отличие от философа, мне удалось себя пересилить. Я нервно огляделся по сторонам, сделал неуверенный шаг вперёд, затем ещё один, и, наконец, побежал к распростёртой на песке чёрной тени.
Но когда до цели оставалось не больше десятка метров, человек-птица поднялся на ноги. Он сделал это так быстро и, в то же время, плавно, совсем не так, как вскочил бы любой из нас, пусть даже самый молодой и спортивный, что мне на мгновенье показалось, будто он взлетел. Затем человек (всё-таки обычный человек, а не птица, как я уже успел нафантазировать) обернулся ко мне, и я увидел, что это очень старый индеец, одетый в непонятный чёрный балахон с неопрятно висящей бахромой на рукавах. "Великий Отец проснулся!", - сообщил он мне серьёзным, торжественным тоном, и, прежде, чем я успел отреагировать на это странное заявление, зашагал прочь от берега лёгкой походкой, так не вязавшейся с его сморщенным лицом.
Некоторое время я простоял на берегу в недоумении, глядя вслед старому индейцу, и только когда он скрылся за дюной, на которую только что взобрался безо всяких усилий, я, наконец, очнулся от оцепенения. Солнце к тому времени уже полностью поднялось над горизонтом, так что писать краски восхода было поздновато. Да мне уже и не хотелось этого делать: человек-птица настолько увлёк меня, что я и думать забыл о цели своего раннего прихода на берег.
Я попытался взбежать на дюну и догнать его. Ноги вязли в песке, и я, пока добрался до вершины, совершенно запыхался. Старого индейца уже нигде не было видно: он передвигался значительно быстрее меня. Его еле заметные следы уже поглощал песок. Я был раздосадован. Мне хотелось узнать побольше об этом странном человеке и понять, что за странный обряд он проводил. Конечно, я уверял себя, что, скорее всего, повстречался с кем-то, помешанном на йоге или каких-то других восточных учениях. Но, несмотря на разумность этого довода, меня не покидало ощущение, что всё далеко не так просто.
На следующее утро моё любопытство вновь пересилило желание выспаться, и я ещё затемно отправился к берегу, уверяя себя, что делаю это исключительно ради того, чтобы написать свой этюд. С непривычки я весь продрог, и с нетерпением ждал, когда солнце, наконец, появится и хоть немного согреет меня. Мне посчастливилось отыскать хорошую точку с эффектным видом, и я уже начинал делать наброски, однако поминутно оглядывался и смотрел на то место, где вчера видел человека-птицу. Я уже решил, что вчерашний танец был его разовой причудой и сосредоточился на работе, когда он вновь появился, так внезапно, словно материализовался из воздуха.
Не обращая ни на что внимания, старый индеец начал свой танец. Вначале его движения были замедленными и немного тяжеловатыми, но потом они становились всё легче и снова стали напоминать брачный танец журавля. Я не мог оторваться от этого зрелища, и, в то же время, испытывал некий стыд, словно подсматривал за чем-то интимным, не предназначенном для посторонних глаз. Сколько я не убеждал себя, что вижу просто старого чудака, меня не покидало ощущение, что я случайно прикоснулся к какой-то важной тайне.
Едва солнце появилось, человек-птица повторил вчерашний ритуал, пав ниц под его лучами, а затем поднялся и зашагал прочь от берега. Мне показалось, что старый индеец, погружённый в себя, меня не замечает, ведь я находился довольно далеко, но, поравнявшись со мной, он остановился, торжественно провозгласил: "Великий Отец проснулся!", и только потом продолжил свой путь. Несмотря на приличное расстояние, я прекрасно расслышал его слова. Мне захотелось что-то сказать в ответ, как это делают христиане на Пасху, когда на "Христос воскресе!" отвечают "Воистину воскресе!", но я не представлял, какие слова полагается говорить в этом случае. Не отвечать же "Воистину проснулся"? К тому же, хотя я и не был религиозен, любые слова от неверующего в неизвестного Великого Отца, показались бы мне в этот момент какой-то профанацией. То же самое случается со мной на Пасху, когда какое-то стыдливое чувство не даёт мне произнести в ответ традиционное христианское приветствие.
Человек-птица не шёл у меня из головы весь день и не оставлял даже во сне. Стоит ли говорить, что на следующее утро я опять побежал к океану. На этот раз я, немного поколебавшись, оставил мольберт и краски дома, не обманывая себя в истинной цели своей прогулки. Я встал почти на пути старого индейца, твёрдо намереваясь поговорить с ним и выяснить смысл странного обряда.
Я собирался сделать это сразу, но старик прошествовал к океану с таким сосредоточенным видом, не обращая ни на что, в том числе и меня, внимания, что я не решился его потревожить, и молча наблюдал за его действиями издалека. И только когда он, закончив ритуал, снова провозгласил пробуждение Великого Отца, я собрался с духом.
- Великий Отец… Кто он? - с трудом выдавил я из себя.
- Великий Отец здесь. - Индеец, казалось, ничуть не удивился моему вопросу и величественным жестом указал на поднимающееся светило.
- То есть, Великий Отец - это солнце? - глупо уточнил я, хотя мнение собеседника на этот счёт не оставляло сомнений.
- Ваш народ называет его так. - Подтвердил старик, нисколько не рассердившись моей непонятливости. Помолчав, он добавил. - Великий Отец един для всех людей, он дарует жизнь каждому из нас.
- И Вы ему молитесь? - спросил я, чувствуя себя полным идиотом, ищущим подтверждение очевидному.
- Я бужу его, а потом приветствую. - Просто ответил индеец.
- Будите? - удивился я, уже составивший себе представление, что старик совершает предписанную его примитивной религией утреннюю молитву.
- Конечно, - ответил он - если не разбудить Великого Отца, то он не проснётся, мир поглотит тьма, и всё погибнет.
- Но солнце всё равно встаёт каждый день! - запротестовал я, чувствуя, что ввязываюсь в нелепый спор с сумасшедшим.
- Конечно, встаёт. - Согласился старик. - Испокон веков, с сотворения мира, мы будим и приветствуем Великого Отца. Пока это продолжается, он будет согревать нас своими лучами и освещать наш мир.
- То есть, если однажды его не разбудить и не поприветствовать… - начал я, поражённый внезапной догадкой, следующей из извращённой логики собеседника.
- Великий Отец не встанет, и мир погибнет от холода и мрака. - Закончил индеец невозмутимым тоном, словно речь шла о смерти какого-нибудь комара. - Скоро это может случиться. - Добавил он после паузы, пока я обдумывал его нелепое заявление.
- Почему? - спросил я, пытаясь скрыть сарказм. - Вы перестанете его будить и приветствовать?
- Мне скоро пора будет уходить в Страну Вечных Снов, - ответил старик, - людей Чёрного Журавля осталось мало, а те, кто остались, забыли Великого Отца. Я - последний Чёрный Журавль. Когда я уйду в Страну Вечных Снов, некому будет разбудить и поприветствовать Великого Отца, и мир погрузится в вечную тьму.
- Но он существовал до Вас, будет существовать и после! - запротестовал я, чувствуя себя так, будто спорю с ребёнком, пытаясь убедить его, что волшебства не существует. Что этот старый индеец знает об астрономии? Он, наверное, даже не подозревает, что Земля - шар, а солнце - огромная звезда.
- Когда Великий Отец создал мир, он пообещал Чёрному Журавлю, что будет каждое утро вставать и освещать его своими лучами, пока он будет звать его по утрам и приветствовать. Когда же Чёрный Журавль улетел в Страну Вечных Снов, это стали делать люди Чёрного Журавля. Мы будили и приветствовали Великого Отца испокон веков. Когда мы прекратим это делать, мир исчезнет, - завершил он свою речь уже немного поднадоевшим эсхатологическим прогнозом.
- Наверное, Великому Отцу кто-то должен пожелать спокойной ночи и проводить в постель? - боюсь, скрыть сарказма я уже не смог.
- На другом конце мира это делают люди Белой Совы. - Невозмутимо пояснил индеец, у которого, казалось, были готовы ответы на все метафизические вопросы.
- Значит, Вы уверены, что после того, как Вы… - я запнулся, осознав бестактность своей фразы, - не сможете больше будить и приветствовать Великого Отца, миру придёт конец?
- Теперь у мира появилась надежда. - Пристально глядя на меня, ответил старик, и зашагал прочь.

Удовлетворив своё любопытство этим разговором, я думал, что расстался со стариком навсегда, но… На следующее утро какая-то сила снова потянула меня на берег. А потом ещё и ещё… Я не пропускал ни одного утра, даже если погода не располагала к ранним прогулкам, отклонял любые приглашения, которые могли бы помешать выйти ранним утром на берег. Созерцание танца Чёрного Журавля сделалось для меня внутренней необходимостью. Ради этого я готов был забросить все другие дела, которые мне казались раздражающие мелкими и незначительными по сравнению с обрядом спасения мира. Мы редко разговаривали со стариком, но я чувствовал, как он радуется моему присутствию, как оно придаёт ему сил.
К осени Чёрный Журавль заметно ослаб. Его движения стали не такими лёгкими и воздушными, а по песку он теперь передвигался только совсем немного быстрее меня. Погода, как нарочно, стояла дождливая и ветреная, океан штормил почти без перерыва, поэтому рассветные бдения на берегу становились всё труднее и опаснее даже для здорового человека, не говоря уже о старике. Я несколько раз подхватывал простуду, но индейцу, много десятилетий проводившему этот ритуал, непогода была не в диковинку, и он держался.
Зимой он вовсе стал похожим на тень, и уже с трудом приходил на берег, преображаясь только во время своего обряда, а потом долго приходил в себя, как любой старый человек после почти что непосильной нагрузки. Много раз я порывался уговорить его оставить эти бдения, отлежаться, наконец, показаться врачам, но благоразумные слова каждый раз застревали у меня в горле. Чёрный Журавль жил ради своей миссии, а всё остальное было для него не важно. Думаю, если бы не сознание долга, он давно уже отправился бы в свою Страну Вечных Снов.
Однажды, это было в день зимнего солнцестояния, погода неожиданно сжалилась над нами. Ветер утих, предварительно разогнав облака, и всё предвещало ясный, морозный день. Я порадовался за старика, подумав, что сегодня ему будет легче. Но когда увидел его, эта радость мгновенно улетучилась, сменившись жалостью. Я понял, что этот обряд может для него стать последним.
- Мне пора в Страну Вечных Снов. - С ходу сообщил он мне, нарушая традицию предобрядового молчания. - Сегодня Великого Отца разбудишь и поприветствуешь ты.
Он произнёс эти слова с такой уверенностью, словно ни секунды не сомневался в том, что отказать я не смогу. Старик говорил об этом, как о чём-то само собой разумеющемся, точно так же, как уверенно рассказывал о своей картине мира.
- Но я… Я не могу… Я не умею… - слабо запротестовал я.
- Ты сможешь, - просто ответил он. - Ты много раз видел, как делаю это я. Просто сосредоточься на мысли о Великом Отце, а движения придут сами.
Сказав это, индеец начал быстро стягивать с себя чёрный балахон с бахромой, и вскоре остался в одних лохмотьях, едва прикрывавших его старое, тощее тело. Я подумал, что он так может замёрзнуть насмерть, но старик, казалось, совершенно не замечал холода, а я отчего-то посчитал неуместным сказать ему об этом.
Он молча протянул мне свой балахон, а я, не найдя сил что-либо возразить ему, стал суетливо стягивать с себя куртку, а затем, преодолевая брезгливость, облачаться в нелепую ритуальную одежду. Я презирал себя за это и в душе издевался над собой, но не мог отказать умирающему, убеждая себя, что должен провести несколько обрядов, чтобы одинокий старик смог отойти с миром. Как ни странно, эта одежда показалась мне на удивление удобной, как старый, любимый, растянутый домашний свитер, и чистой. От неё совсем не пахло ветхостью и тленом, как можно было предположить, глядя на её последнего обладателя.
- Пора начинать! - торжественно произнёс индеец. - Теперь Чёрный Журавль - это ты!
Он отошёл назад, а я, отчаянно смущаясь единственного зрителя, принялся судорожно вспоминать движения старика и пытаться изобразить что-нибудь подобное. От природы я не очень-то ловок, поэтому танцевать никогда не умел и не любил, а здесь мне предстояло исполнить сложнейший набор движений безо всякой подсказки в виде музыки и ритма. Но обмануть ожидания старика было нельзя, и я старался изо всех сил. В памяти всплыли его слова: "Сосредоточься на мысли о Великом Отце, а движения придут сами". Я попробовал следовать этому совету, и, как ни странно, всё стало получаться. Движения, о которых я совсем не думал, стали плавными и естественными. Я исполнял танец Чёрного Журавля, думая уже только о восходе солнца. Увидев первый луч, я готов был рыдать от радости и кричать: "У меня получилось!" От всего сердца, а не ради соблюдения ритуала, я упал на колени, а потом распростёрся ниц.
Когда солнце полностью поднялось над горизонтом, я, гордый собой, поднялся на ноги и обернулся с победоносной улыбкой, ожидая одобрения старика. Он также улыбался, лёжа на песке, а его немигающий, остекленевший взгляд был обращён к Великому Отцу.

Как оказалось, у старика была дочь и внуки, вполне современные люди. Правда, они давно уже внутренне похоронили отца, считая его сумасшедшим, безвозвратно потерянным для них. Когда я попытался заговорить с ними о Чёрном Журавле, они скривились так, словно я сказал что-то крайне неприличное, о чём не упоминают в цивилизованном обществе, и крайне болезненное для них. Как будто я вытащил из шкафа их старые семейные скелеты. Я понял, что новым Чёрным Журавлём никто из них не станет. Поэтому костюм я оставил себе.
После разговора с полицией и соблюдения всех похоронных формальностей, я едва успел вернуться на берег следующим утром. Если бы этот день был чуть длиннее, а восход солнца - чуть раньше, мир мог бы погибнуть. Конечно, я говорил себе, что после смерти старика вернусь к нормальной жизни и забуду о пробуждении Великого Отца, но… Я так и не смог этого сделать. Мне показалось, что, отказавшись от возложенной на меня миссии, я совершу предательство Чёрного Журавля. И, потом, не мог же я допустить гибель мира?
Теперь я прихожу на берег в костюме Чёрного Журавля каждое утро, чтобы разбудить и поприветствовать Великого Отца. Кто-то застал меня за этим занятием, и теперь, чтобы поглядеть на мой танец, по утрам на берегу собирается всё больше народу. Сначала я досадовал на это, а потом - привык. Ведь во время обряда я не замечаю никого и ничего, думая только о Великом Отце, да ещё иногда о старом индейце, который может быть доволен мной в своей Стране Вечных Снов. К тому же, кто знает: может, среди этих людей находится новый Чёрный Журавль. Один юноша приходит на берег каждое утро, как когда-то я. Это внушает мне надежду.
Можете, конечно, сказать, что я сумасшедший, что я трачу свою жизнь впустую, ежедневно выполняя нелепый ритуал. Но что значит моя жизнь по сравнению с существованием целого мира? Поэтому, раз есть малейшая вероятность того, что мои действия помогают избежать апокалипсиса, я буду их продолжать. Очень хочется верить, что на другом конце мира Человек Белой Совы проделывает то же, что и я, только по вечерам. Над ним, наверное, смеются, как и надо мной, но это не мешает нам чувствовать себя атлантами, на которых держится мир. Кем я был до этого? Неудачливым и малоталантливым художником. А теперь стал спасителем мира. Я был избран и призван, как древние пророки или апостолы.
Пока я это делаю, миру ничего не угрожает, солнце будет подниматься над горизонтом, греть и освещать землю каждый день. Думаю, лет десять у него ещё есть. Но кто потом станет будить и приветствовать Великого Отца? Кто станет новым Чёрным Журавлём? Не хочу даже думать о том, что будет с человечеством, если я не найду преемника. Быть может, им станешь ты и спасёшь этот мир?

Двойное поражение
Антон ни секунды не сомневался, что выиграет эту партию у Дениса. Ну, по крайней мере, не проиграет, тем более, что у него белые. Они встречались за доской уже шесть раз, и только однажды у его соперника были какие-то шансы на ничью, впрочем, не реализованные. Антон перед последним туром шёл первым, и запаса в полочка должно было хватить для победы в турнире. А затем - занятия в школе известного гроссмейстера, международный турнир, словом, всё, о чём он мечтал ещё месяц назад. Но теперь…
Дело в том, что Ане попасть на сборы и турнир, что называется, не светило. Конечно, перед последним туром в женском турнире у неё оставались какие-то шансы, но для этого необходимо было обыграть Галю, что казалось малореальным. Находиться же вдалеке от неё несколько месяцев Антон теперь не хотел ни за что. Если бы только у него была возможность помочь ей, подсказать…
Его позиция постепенно становилась всё лучше и лучше. Впереди маячили серия разменов, выигранный пешечный эндшпиль и долгая поездка… Чуть ли не после каждого своего хода Антон срывался с места и бежал смотреть, как там дела у Ани. И каждый раз возвращался назад всё более мрачным. Галина атака почти не оставляла шансов отбиться; такую позицию он и сам бы, наверное, спасти не смог. Ему казалось странным, что он чуть ли не постоянно сталкивался с Галей, которую отчего-то сильно заинтересовала позиция на его доске. Хотя, казалось бы, ей-то что?
Решение зрело долго. Ещё недавно Антон и предположить не мог, что способен проиграть умышленно. Но теперь, похоже, иного выхода не было. Выбор между гроссмейстерской школой и Аней был очевидным. Вот только никак не удавалось заставить себя сделать умышленно плохой ход. А, между тем, его позиция становилась подавляющей, и сдачи Дениса можно было ожидать в любой момент. Оказалось, что придумать умышленный проигрыш, который бы не выглядел откровенной подставкой, было совсем не так просто. Наконец, Антону пришёл в голову изящный вариант. Если Денис найдёт несложную тактическую комбинацию, дело будет в шляпе. Только бы тот собрался с мыслями и всё увидел!
Сделав нужный ход конём, едва не уронив его по пути, и запротоколировав свою ошибку на бланке дрожащей рукой, Антон быстрыми шагами отправился к месту сражении Ани и Гали. Вокруг них столпился народ: очевидно, Галя уже нанесла решающий удар.
- Ну, девчонки дают! Куда играть с такими нервами! - усмехнулся уже отходящий от доски парень, которого Антон одолел вчера.
Чуя неладное, Антон протиснулся к доске. Галя сидела краснее варёного рака, обхватив голову руками. А удивлённая, ещё не поверившая своей удаче Аня, как раз в этот момент объявляла решающий шах, после которого мат был не за горами. Быстро отыграв в уме позицию назад, Антон понял, что Галя пропустила тактический удар, ещё более простой, чем должен был найти Денис. Так, значит, Аня выигрывает, её другая соперница сыграла вничью, и она попадает на соревнования! А он…
Антон опрометью кинулся к своей доске. Только бы Денис просмотрел свой шанс! Но как раз в этот момент Денис сделал нужный ход, и гордо поглядел не Антона. От этого победного взгляда на душе стало совсем противно. Никакого выбора больше не было: все мечты обрушились одновременно. Можно, было, конечно, сразу сдаться, но он упрямо, ещё ходов двадцать, защищал безнадёжную позицию, доиграв почти до момента, когда Денис провёл ферзя. Всё это время вокруг стола крутилась Галя живым напоминанием того, что счастье, поездка на турнир вместе с Аней, было рядом. Стоило только играть как обычно, и судьба сама бы всё устроила.
Остановив часы и машинально пожав руку торжествующему Денису, Антон встал на ватные ноги. Расстроенный тренер, Михаил Геннадьевич, что-то говорил ему, а он, не слыша ни слова, кивал в ответ как заведённый. В конце концов, и Михаил Геннадьевич, и ребята деликатно решили, что после такого поражения ему нужно дать побыть одному. Посмотрев издали на принимающую поздравления счастливую Аню, Антон ушёл куда-то под лестницу и сел на скамейку. Хотелось плакать, но он боялся, что кто-то застанет его за этим занятием. Не хватало ещё такого позора!
Поэтому Антон сидел, просто закрыв лицо руками, когда неожиданный подзатыльник вывел его из прострации. Перед ним стояла Галя.
- Ты чего? - удивился Антон.
- Раззява! - зло воскликнула девочка. - Так бы и прибила!
- Ты чего? - ещё раз глупо повторил Антон.
- Кандидат называется! А ошибки, как у третьеразрядника!
- А у самой-то! - Антон немного пришёл в себя.
- Неужели непонятно, что я нарочно! - воскликнула Галя.
- То есть как нарочно?!
- А так! Я не хотела ехать без Дениса. А ты всё испортил. Теперь понимаешь? Эх, чуть бы подождала, и всё нормально было бы!
- Значит, ты тоже? - удивился Антон.
- Так ты с Аней… - Галя, в отличие от него, всё поняла удивительно быстро. Она опустилась на скамейку рядом с ним. - Если бы только мы с тобой поговорили раньше…
На скамейке сидели два убитых горем человека, и никому не приходило в голову, что переживают они вовсе не из-за проигранных партий.

Электронный оракул
Денис, заходя в интернет, старался никогда не обращать внимания на назойливые баннеры, мерцающие по краям экрана почти что на любом сайте. Жизненный опыт подсказывал, что за привлекательной картинкой кроется обычно какая-нибудь ерунда, а то и вовсе попытка выманить у доверчивого пользователя деньги. К тому же родители постоянно предупреждали, что таким путём проще простого подцепить какой-нибудь компьютерный вирус. Но надпись "Электронный оракул" и изображение нахмурившегося бородатого дядьки в чалме, вглядывающегося в какие-то расчёты и графики, почему-то привлекла внимание мальчика и будоражила его воображение.
"Электронный оракул. Бесплатное приложение. Безошибочные, научно выверенные прогнозы, полученные самыми современными методами", - гласило пояснение, сделанное более мелким шрифтом. А кнопочка в самом низу предлагала: "Получить прогноз?"
Каждый человек мечтает хоть одним глазком заглянуть в будущее - даже те, кто не верит никаким предсказаниям, порой не удерживаются от того, чтобы пробежать глазами какой-нибудь астрологический прогноз или что-нибудь в этом роде. Не был исключением и Денис. Некоторое время он крепился, но баннер с оракулом никак не давал ему покоя. Время от времени глаза сами так и скашивались в его сторону. Наконец, мальчик не выдержал искушения и кликнул мышкой в предложенное место. Дядька в чалме как будто обрадовался этому: он повеселел, поднял вверх указательный палец, и на месте баннера появилось сообщение, стилизованное под облачко дыма.
Едва взглянув на него, Денис расхохотался. Надпись гласила: "Вечером тебя ожидает встреча с прекрасной рыжеволосой незнакомкой". Ничего подобного он точно не ждал. Развеселившись, мальчик хотел получить ещё несколько нелепых пророчеств, но сообщение, повисев на экране с полминуты, исчезло, а вместе с ним - и дядька в чалме, и предложение получить новый прогноз. Слегка удивившись, что баннер ничего не рекламировал, не предлагал перейти на другой сайт или установить на компьютер какую-нибудь программу, Денис только пожал плечами, и уже через пару минут забыл о странном электронном оракуле, погрузившись в сетевую игру.
Ближе к вечеру, он, как и обещал, отправился к однокласснику Ромке. Они загодя договорились поработать над совместной презентацией - сроки поджимали, и дольше откладывать эту работу было уже нельзя.
- А вот и твой голубоглазый рыцарь явился! - захохотал Ромка, открывая дверь.
- Да, прекрати ты! - раздался чей-то сердитый голос за его спиной.
- Ты чего это? - недоумённо спросил Денис, заходя в квартиру.
В глубине прихожей, за Ромкиной спиной стояла девочка с двумя огненно-рыжими косичками. Денис замешкался - никого, кроме одноклассника и, возможно, его родителей или старшего брата он здесь увидеть не ожидал.
- Здрасьте! - отрывисто произнёс он сквозь зубы.
- Здравствуйте! - вежливо ответила девочка.
- Знакомься, это - Лена, моя сестра двоюродная. Или троюродная?
- Троюродная, - подсказала девочка.
- Ладно, не важно! - продолжил Ромка. - Она с тётей Галей к нам на неделю приехала. А это - Денис, мы с ним за одной партой сидим, твой принц с голубыми глазами!
Сказав это, Ромка получил от родственницы с тыла удар учебником по голове, но смеяться не перестал.
- Дались тебе мои глаза! - рассердился Денис, который почему-то стеснялся, когда на эту особенность его внешности обращали внимание.
- Ей какая-то электронная гадалка встречу с голубоглазым принцем нагадала! - пояснил Ромка. - Ну, я сразу так и понял, что это - ты!
- Какая-такая гадалка? - насторожился Денис, тут же вспомнивший собственное предсказание от электронного оракула, и, отметив про себя, что Лена подходит под его описание как нельзя лучше.
- Электронная, на научной основе! - не унимался Ромка.
- Просто программа такая, - пояснила Лена. Я только один раз туда и кликнула. - Она повернулась к брату. - А ты тоже, между прочим, у своего астролога спросить попробовал. Кстати, а что у тебя вышло? Чего это ты сразу экран закрыл?
- Подумаешь! - Ромка пожал плечами. - Я и безо всяких прорицателей знал, что стану свидетелем романтической встречи! - И он снова хохотнул, за что получил ещё один удар учебником.
- А какая она, эта гадалка? - Денис решил не обращать внимания на Ромкины насмешки.
- Обычная такая картинка на экране. Старушка с картами, на цыганку похожа. И кнопочка: "Получить предсказание?" - пояснила Лена.
- Это девчачья версия! - не унимался Ромка. - Вот у меня на компе - какой-то средневековый чудик в колпаке. Астролог, вроде как.
- А у меня какой-то восточный маг... - задумчиво произнёс Денис.
- И у тебя тоже? Ну, колись, что там было! - заинтересовался Ромка.
- У меня... Ну, словом... Встреча с девочкой... В общем, как будто Лену описали - неловко пояснил Денис, и с досадой почувствовал, что краснеет.
- Прямо, клуб знакомств какой-то! - подмигнул Ромка и спешно ретировался в комнату, потому что рисковал быть атакованным уже с двух сторон.
- Интересно, откуда эта программа всё знала... - протянула Лена, направляясь следом за братом.
- Совпадение... - буркнул Денис. Он был совершенно не убеждён в этой версии, но перспектива продолжать обсуждать эту тему под Ромкины насмешки ему не улыбалась.
- Не скажи... - девочка покачала головой. - Уж больно детали сходятся. У тебя что было написано?
- Про рыжие волосы, - признался Денис.
- Вот видишь!
- А мы сейчас у этих ваших колдунов ещё чего-нибудь спросим! - предложил Ромка, включая компьютер. - Может, меня тоже какая прекрасная принцесса ждёт, не дождётся.
Однако никаких следов баннера, предлагающего погадать, несмотря на все попытки обновить экран и посетить те же сайты, что и днём, так и не обнаружилось. Не было его и на Ленином планшете. Ребята погрузились в свою презентацию, а Лена ушла с книгой в другую комнату, так что об оракулах они вспомнили, только когда Денис собрался уходить.
- Если этот самый оракул ещё раз появится, давай созвонимся, - предложил на прощание Денис, и обменялся с Леной телефонами. А вечером, когда он уже лежал в постели, предсказание не выходило у него из головы.
***
Денис проснулся раньше обычного. Вместо обычной, надоевшей до чёртиков мелодии будильника, звучал другой рингтон. С трудом оторвав голову от подушки, он нащупал голосящий и вибрирующий мобильник и обнаружил, что звонок исходит от Ромки.
- Не спишь уже? - раздался из трубки жизнерадостный голос.
- Без тебя прекрасно спал, - проворчал Денис.
- Так всё самое интересное проспишь! Включай компьютер!
- Скажешь ты, наконец, что случилось? - спросил Денис, окончательно проснувшись и, поёживаясь, вылезая из-под одеяла.
- Оракул не дремлет! - зловещим голосом провыл в телефон Ромка и отсоединился.
До привычного звонка будильника оставалось ещё десять минут. Ругая про себя нетерпеливого друга, Денис решил, что, раз уж он всё равно встал, можно проверить, появился ли вновь оракул и на его машине. Тем более, что его самого разбирало любопытство.
Вчерашний бородач в чалме был на том же месте, что и вчера, и снова предлагал получить прогноз. Денис на несколько секунд замешкался, но потом, всё же, нажал кнопку. Прочитав сообщение в облачке, мальчик не удержался от смеха: "Тебя ожидает звонок друга". Как будто он ещё и не просыпался. Это уже не предсказатель, а историк какой-то! Но его смех оборвал новый звонок.
- Ну, что, прочитал? - раздался бодрый ромкин голос.
- Прочитал, - ответил Денис.
- И что там?
- Без тебя бы ни за что не сбылось! - и он рассказал, в чём дело. - А у тебя что за пророчество было?
- Нас кто-то разыграл! - засмеялся Ромка. - Мне мой астролог сказал, что я удивлюсь, когда узнаю, что предсказано другу.
- Но как такое могло получиться? - недоумевал Денис.
Однако дальнейшее обсуждение прервала вошедшая мама, от которой он получил небольшой нагоняй за то, что включает компьютер с утра пораньше, вместо того, чтобы завтракать и чистить зубы, как все нормальные дети. Эти "нормальные дети", которых мама так любила упоминать, всегда вели себя просто идеально. Вот только ни одного такого "нормального ребёнка" в реальной жизни Денису встретить так и не довелось.
В школе Денис пытался осторожно расспросить одноклассников про компьютерного оракула, но его намёки никого не заинтересовали. Ромка же решил действовать напролом.
- У меня тут на компе прикольная программа появилась, будущее предсказывает, - во всеуслышание заявил он, - И даже угадывает.
Несколько человек заинтересовались этим сообщением, и даже отпустили по его поводу шутку-другую, но никто не признался, что у него есть такая же. Очевидно, программа каким-то образом оказалась только на домашних компьютерах Дениса и Ромки.
- Может, это вирус какой-нибудь? - предположил Денис по дороге домой.
- Он же пока ничему не вредит, - пожал плечами Ромка.
- Бывают такие вирусы, которые сидят себе тихо в компьютере и информацию собирают.
- Знаю, меня брат предупреждал...
Или ресурсы задействуют через сеть...
- Кто ты такой, чтобы информацию о тебе собирать? Миллионер? Депутат? Шпион? - рассмеялся Ромка.
- Но откуда-то он обо мне, о тебе, о Лене что-то знает! Я, например, про неё вообще не слышал, пока вчера к тебе не зашёл. А он всё точно предсказал.
- Ну, значит, совпадение! Всякие гадалки и астрологи всегда напустят туману, чтобы любой человек в их словах себя узнавал. А потом все ахают: "Вот какой великий прорицатель!"
- Ага, ты ещё скажи, что цвет глаз и цвет волос к любому подойдёт!
- Ну, не знаю... - Ромка даже остановился и почесал в затылке. - А в твоём сообщении точно о рыжих волосах было?
- А то! Я ещё удивился...
- И у Ленки было про глаза... Чудеса, да и только!
- Кстати, чего это она посреди четверти приехала? Она что, не учится? - спросил Денис.
- В её школе каникулы по какой-то другой системе, - пояснил Ромка, - Эта неделя как раз свободная. Кстати, давай ко мне зайдём, повидаешься со своей прекрасной дамой! - но, увидев сердитую реакцию друга, добавил, - Шучу! Просто интересно узнать, что ей этот компьютерный Нострадамус нагадал. Может, у неё какие идеи есть, она головастая, в математической школе учится...
Лена тоже получила своё утреннее предсказание, но у неё, как и у ребят, оно на этот раз оказалось ерундовым. Если убрать все высокопарные слова и красивые картинки, то электронная гадалка просто предупреждала о разговоре со старшей сестрой. Правда, она действительно очень скоро позвонила ей по скайпу, так что и это пророчество можно было считать сбывшимся.
После этого ребята довольно долго обсуждали, кто или что скрывается за электронным оракулом. Ромка, хотя и без особой убеждённости, говорил о совпадении, а Лена и Денис склонялись к версии розыгрыша. Высказать вслух тревожившую его мысль, будто кто-то действительно знает его будущее, он не решался, опасаясь ромкиных насмешек.
- Самое странное, что эта гадалка есть только на наших компьютерах, - заметила Лена. - Я тут поспрашивала у друзей в сети: ни у кого ничего подобного не появлялось.
- Появится ещё! - отмахнулся Ромка. - Вирусы быстро распространяются. Кстати, не пора ли посмотреть: может, нас ждут новые пророчества?
Не дожидаясь реакции остальных, он включил компьютер. Лена хотела что-то сказать, но только махнула рукой, и тоже потянулась к своему планшету. Денис же нетерпеливо заглядывал то одному, то другой через плечо.
Предчувствия их не обманули. Оракулы - хитроватая цыганка и печальный астролог - немедленно загрузились на обеих машинах. Ромина рука потянулась к кнопке, но её перехватила сестра.
- А, может, не стоит? - предложила она.
- Это почему? - удивился Ромка. - Ты, что, испугалась, что ли?
- Кто-то нас разыгрывает и ждёт, что мы так поступим, - пояснила Лена. - А что если попробовать обмануть его ожидания?
- Да, ну, так не интересно! - отмахнулся Ромка и нажал на кнопку получения предсказания.
"Ждите неприятностей от высокой, строгой дамы в очках", - сообщил астролог, поколдовав немного со своим телескопом.
- Интересно... - протянул Ромка.
- Не иначе, тебя тоже знакомство ждёт. Только не такое приятное. - Поддел его Денис в отместку за вчерашние насмешки.
- Со строгими дамами шутки плохи! - поддержала его Лена.
- Да, ну вас! - Ромку не так-то легко было смутить. - Дайте-ка подумать... - Он хлопнул себя по лбу. - Ну, конечно, Наталья Викторовна! Значит, я, всё-таки, накосячил по алгебре!
- У нас сегодня контрольная была, - пояснил Денис для Лены. - Ну а Наталья Викторовна - это наша математичка.
- Значит, это не романтика, а суровая алгебра жизни! - рассмеялась девочка.
- Ещё какая! Мне трояк в четверти улыбается! - Ромка, несмотря на свой недавний скепсис, похоже, безоговорочно поверил этому пророчеству, и несколько приуныл. - Ну-ка, а что у тебя?
Прежде, чем Лена успела убрать планшет на недосягаемое расстояние, он ткнул в него пальцем. Цыганка раскинула карты, и на экране появилось сообщение, стилизованное под одну из карт: "Второе место - успех, но не предел возможного".
- Ты что, в каких-то соревнованиях участвуешь? - удивился Ромка. - Ты же спорт терпеть не можешь!
- В соревнованиях? - Лена, казалось, была удивлена не меньше его. - Ах, да! Наверное, результаты интернет-олимпиады по математике появились. - Она набрала адрес сайта. - Странно, ничего нет пока.
- Значит, скоро будут... - задумчиво произнёс Денис.
Ромка, тем временем, успел посмотреть электронный дневник, и с досадой произнёс: "Как в воду глядел!"
- Скорее, как в тетрадку, - подала голос Лена.
- Ты хочешь сказать, что кто-то просто знал об этой оценке? - осторожно спросил Денис.
- Ну, конечно! - ответила девочка. - Не верить же во всю эту ерунду с гаданиями!
- Кроме меня и математички эту тетрадь с контрольной никто и не видел! - возразил её брат.
- Тетрадь не видел, а вот увидеть выставляемую оценку мог вполне, - продолжала рассуждать Лена. Она взглянула на экран. - Кстати, вот и мои результаты. Я, действительно, среди тех, кто на втором месте!
- Ну а их-то кто, кроме тебя, видел? - поинтересовался Ромка.
- Ты, например! - Лена внимательно на него посмотрела.
- Да, глянул я туда! И половины не решил бы, не то что результат предсказать!
- Тогда не знаю, надо думать...
- Ребят, пойдёмте ко мне, я свой прогноз посмотреть хочу! - предложил Денис.
Ромке и Лене это было не менее интересно, чем ему самому, и они охотно согласились.
Разумеется, едва компьютер включился, восточный прорицатель был тут как тут. Нетерпеливый Ромка, опередив хозяина, сам щёлкнул по нему мышкой. "Ты скоро станешь свидетелем конфликта", - гласил ответ.
- Ничего себе! - присвистнул Ромка. - Наши хоть что-то конкретное говорили! А этот - какую-то философию развёл.
- Да, чепуха какая-то... - Денис был разочарован.
- А мне кажется, что совсем не чепуха, а ключ к разгадке, - неожиданно заявила Лена.
- Какой-такой ключ? - не понял Ромка.
- А такой, что про Дениса тот, кто придумал этого оракула и подбрасывает ему прогнозы, знает гораздо меньше, чем про нас с тобой.
- С чего это ты так решила?
- Смотри, все прогнозы Дениса или как-то связаны с нами, или, вот, общая фраза, как сейчас. А про нас с с тобой этот самый оракул знает конкретные вещи.
Ребята задумались.
- Тут даже в компьютерах не обязательно хорошо разбираться, - подал голос Денис. - Можно, наверное, найти какую-нибудь готовую программку, поставить на компьютер, а потом просто вводить эти самые пророчества.
- Хоть немного в технике соображать для этого надо, - заметила девочка. - Хотя, кончено, хакером для этого быть вовсе не обязательно.
- А для чего ему это может быть нужно, а? - недоумевал Ромка. - Прикалывается он, что ли?
- А почему бы и нет, - пожал плечами Денис. - Ты же и сам подшутить над кем-нибудь любишь.
- Уж больно сложно, я так не люблю! - заявил Ромка.
- Ну, не скажи! Вспомни, что ты на прошлое первое апреля учудил!
- Я чего-то не пойму, вы, что, меня подозреваете?! - взвился Ромка.
- Почему сразу подозреваем... - миролюбиво ответил Денис - Мы просто... размышляем вслух.
- Но если рассуждать чисто логически, то ты был бы самым реальным подозреваемым. У тебя были все необходимые знания и возможности, - спокойно сказала Лена, обращаясь к брату, и начала перечислять, загибая пальцы. - У тебя был доступ ко всем нашим компьютерам. Ты знал, что мы с Денисом встретимся, и уж, конечно, приметы каждого из нас. Ты видел и мою олимпиадную работу, и, конечно же, мог понять, что с контрольной по алгебре у тебя не всё в порядке. Ты знал, что я созваниваюсь по скайпу с сестрой. А уж ваши с Денисом утренние прогнозы просто полная ерунда, тем более, что позвонил ты сам.
- Действительно... - пробормотал Денис, убеждённый железной логикой девочки, и как-то странно посмотрел на приятеля.
- И ты, Цезарь! - патетически воскликнул Ромка.
- Вообще-то, Брут, - подсказала Лена.
- Да хоть Александр Македонский! - ещё сильнее рассердился Ромка. - А ещё сестра и друг называются! Ты, вот, тоже всё это знала! Кроме алгебры. А про неё могла и догадаться. А Дениса и на фотографии увидеть, вот! И в компьютерах ты лучше меня соображаешь, факт!
- Погодите, погодите! - засуетился Денис, который терпеть не мог ссор. - А кроме вас об этом никто не мог знать?
- Больше некому! - запальчиво воскликнул Ромка.
- Даже если кто-то из вас пошутил, он же ничего плохого не сделал, - продолжал свои миротворческие усилия Денис. - Подумаешь, шутка! Признаться, и дело с концом, никто и не обидится.
Ромка и Лена сердито посмотрели друг на друга и отвернулись. Несколько минут прошли в молчании. Денис просто не находил подходящих слов, а его гости, похоже, решили дуться друг на друга до тех пор, пока с другой стороны не последует первого шага к примирению.
- Ладно! - Лена решительно встала. - Вы тут можете сидеть и молчать хоть до завтрашнего утра, а мы с мамой к семи в театр идём, мне ещё подготовиться нужно.
- Хоть бы меня позвали! - буркнул Ромка, когда девочка ушла. - Родственники называются!
- Да ты бы и сам не захотел.
- Может, и не захотел бы, но пригласить можно было.
- Ладно, хорош ворчать, давай лучше презентацию доделывать, - предложил Денис.
- Давай! - вздохнул Ромка. - Нам, кстати, мой брат помочь обещал, он позавчера долго в ней копался, смотрел, что улучшить можно...
- Это хорошо, он на компьютерах собаку съел.
Провозившись пару часов и доведя проект до ума, ребята решили зайти к Ромке, чтобы, если его брат будет дома, продемонстрировать ему результат и посоветоваться, что ещё можно улучшить. Они уже собрались уходить, когда на экране снова возник назойливый дядька в чалме.
- Жми! - воскликнул Ромка.
- Да, ну его! Одни неприятности от его предсказаний. Ещё не хватает нам с тобой перессориться!
- Жми, говорю! Ты же видел, что я весь день с тобой просидел и написать ничего не мог. А вот Ленка как раз ушла. - Ромка посмотрел на часы. - В театр, небось, как раз уходит. Мне, всё-таки, кажется, что это она...
Уступив уговорам друга, Денис согласился получить предсказание.
- Похоже, оракул немного спятил, - недоуменно проговорил он, прочитав текст: "Тебя ждёт звёздное путешествие в компании прекрасной дамы и оруженосца".
- Это ты называешь немного? - захохотал Ромка. - Он сбрендил окончательно! На такую чушь Ленка точно не способна.
- Развеселившись, они отправились к Ромке. Но во дворе они встретили Лену.
- Ты ещё не в театре? - удивился Денис.
- Я провожу один опыт, эксперимент, - ответила девочка. Она посмотрела на часы. - Подождите идти домой минут пятнадцать.
- Ладно, как скажешь... - Денис был сильно озадачен
- А что за эксперимент? - поинтересовался Ромка.
- Психологический, - пояснила Лена. - Если всё получится, мы узнаем, кто стоит за этим самым оракулом.
- А мы тут опять тебя подозреваем, - как бы между прочим заявил Ромка.
- Не я, а ты! - поправил Денис.
- Думаю, что очень скоро друг друга подозревать мы перестанем... - загадочно произнесла Лена, однако пояснения делать наотрез отказалась.
Ребята погуляли ещё немного, пытаясь болтать о чём-то другом, но разговор никак не клеился. Наконец, Лена решила, что пора возвращаться.
На пороге Ромкиной квартиры их встретил его удивлённый старший брат.
- Разве сеанс отменили? - растерянно спросил он. - Или билеты все распродали?
- Какой сеанс? - не понял Ромка.
- Ну, вы же на "Звёздные войны" втроём собирались.
И тут в голове у Дениса словно что-то щёлкнуло, и события последних дней как кусочки паззла встали на свои места.
- Значит, полёт к звёздам с прекрасной дамой и оруженосцем? - спросил он, сердито глядя ромкиному брату прямо в глаза. Тот смешался, пробормотал что-то нечленораздельное и бросился в другую комнату.
- Думаю, у нас тоже что-то подобное, - сказала Лена, берясь за планшет.
Ромка, ещё до конца не разобравшись, что происходит, тоже полез в компьютер.
- Ну, точно! - воскликнул он полминуты спустя. - Я, значит, должен был почувствовать себя джедаем!
- А я должна была отправиться в романтическое путешествие с двумя верными рыцарями, - прочитала своё предсказание Лена и, притворно вздохнув, добавила, - Как жаль, что оно сорвалось!
- Так, значит, это Димка? Но зачем? - недоумевал Ромка.
- Это было что-то вроде... исследовательской работы, - его старший брат снова вышел в коридор с видом побитого щенка. - Я написал небольшую программку, шуточную, проект по информатике, что-то вроде электронного предсказателя. А потом подумал, не сделать ли ещё и работу по психологии. Как будут люди реагировать на предсказания, если они начнут сбываться.
- А мы, значит, подопытные кролики? - разозлился Ромка. - Или крысы?
- Да это же просто... Я бы сам скоро всё прекратил. Уже вечером или завтра хотел всё рассказать... - оправдывался старший брат.
- А мы из-за тебя чуть все не перессорились, - грустно сказал Денис.
- Ну, извините, не подумал, - выдавил из себя экспериментатор, и снова скрылся в комнате.
- Значит, ты ему нарочно про кино сказала? - уточнил Денис.
Ну, конечно, - ответила девочка, - Я поняла, что он тоже имел доступ ко всей информации. Он видел мои олимпиадные задания и, наверное, понял, что в одном я допустила ошибку, а это - диплом второй степени. - Она обратилась к Ромке. - И о твоих проблемах с алгеброй он тоже знает. Или оценки как-то сумел раньше увидеть, в школе...
- Я у Натальи Викторовны спросил, типа за брата волнуюсь, - раздался голос из комнаты.
- Волнуется он! - никак не мог успокоиться Ромка.
- Вот я и сказала ему, что мы втроём на "Звёздные войны" собрались. Он бы такой факт для предсказаний ни за что не пропустил бы...
- Понятно, - протянул Денис. - А нам-то зачем про театр наврала?
- Я, всё-таки, до конца не была уверена, - призналась Лена, - думала, а вдруг это, всё-таки, вы с Денисом. Вот я и решила проверить, про театр или про кино будет в пророчестве.
- Смотри-ка, что это на экране? - Денис увидел, что окошко с электронным оракулом снова оказалось на Ромкином компьютере.
- Ну, знаешь... - Ромка сердито ударил по клавише.
"Вас ждёт примирение и праздничный ужин", - изрёк печальный астролог.
- Это я вам пиццу заказал. Ну, в знак мира... - показался в дверях смущённый ромкин брат. - И это пророчество сбудется минут через десять...

Поганка
"Для смертельного исхода достаточно четверти шляпки... Время действия от 20 до 40 часов". То, что надо! Я с удовлетворением захлопнул книгу. Всегда очень любил грибы, но никогда в них как следует не разбирался. Только в основных: белые, лисички, подосиновики, подберёзовики. Ну и мухоморы, конечно. А остальные обходил стороной; боялся не отличить от поганки. И вот, на тебе! Кто бы мог подумать, что мне потребуется именно она. Да не какая-нибудь, а бледная. Со смертельным ядом.
По лесу я бродил с грибным справочником. Я не должен был ошибиться. Простого отравления тут не достаточно. Нельзя, чтобы всё закончилось только поносом и рвотой. Нужен именно смертельный исход. Я с радостью хожу за грибами, хотя и редко это делаю. Моего обычного "улова" хватает разве что для жиденького супчика. Там и жарить нечего. По закону подлости в этот раз, когда мне требовался один-единственный гриб, попадалось множество съедобных. Но на них я не обращал внимания. Не хотел отвлекаться. Несколько раз я останавливался в раздумье. Смотрел на очередного кандидата как режиссёр, подбирающий актёра на главную роль. Поганка-то это поганка, но вот насколько бледная? Мне всё время казалось, что недостаточно. Оставались какие-то сомнения, и я продолжал бродить по лесу, подыскивая новых кандидатов.
Несколько раз мне попадались грибники. Просто удивительно, сколько их развелось. Даже в лесу нет от людей никакого покоя. Тогда я делал вид, что ничего не ищу, а просто прогуливаюсь. Конечно, продумано всё хорошо, но вот излишнее внимание привлекать незачем. Да и не любил я никогда привлекать внимание. Один из грибников даже пытался со мной заговорить, но я торопливо отошёл в сторону, и он отстал. Ненавижу когда незнакомые люди лезут с дурацкими разговорами. Пристанут где-нибудь в транспорте или в очереди, и никак от них не отвяжешься. Тебе до них никакого дела, да и им, в общем-то, до тебя тоже. Но всё равно будут тараторить без умолку. О своих дурацких проблемах, о политике, о ценах. Им даже неважно, что ты не отвечаешь. Лишь бы высказаться, заявить о своём дурацком, меленьком "я". Сколько раз мне хотелось послать их куда подальше, наорать на них, даже ударить. И всегда что-то останавливает. Проклятые деликатность и воспитание! Как иногда хочется стать грубым типом, которому такие терзания неведомы!
А Олежек хуже всех таких людей вместе взятых. И очередь, и поездка когда-нибудь заканчиваются, и ты, наконец, остаёшься один, проклиная идиота-попутчика, который о тебе уже и думать забыл, и ищет новую жертву. А вот Олежек никогда не заканчивается. Он всю жизнь преследует как кошмарный сон. И никуда от него не спрячешься. Хотя так хочется! Иногда готов как ребёнок залезть под кровать или в шкаф, лишь бы только его не видеть!
Стоп! А вот и мой гриб! То что надо! Здесь ошибиться невозможно. Настоящая бледная поганка во всей красе. А картинка в справочнике как будто с неё срисована. Несколько секунд я стоял перед ней, словно дикарь перед каким-то опасным божеством. Невольно испытываешь что-то вроде благоговения, когда знаешь, что в таком крохотном, невзрачном существе заключена такая сила. Сила смерти. Интересно, каким образом звери умудряются её распознавать? Наконец, оцепенение прошло, и я достал нож. Никогда не думал, что руки будут так сильно дрожать. Хуже, чем у пьяницы. Я даже нож сначала уронил. Но потом взял себя в руки, и ножку гриба подрезал почти уверенно. В этот момент дурацкие мысли лезли в голову. Показалось на миг, что гриб живой, а я его убиваю. Что за бред!
Поганку я аккуратно спрятал в карман. Она такая маленькая, что её почти не видно. Выпирает не больше, чем носовой платок. После того, как срезал гриб вдруг страшно всё зачесалось: и нос, и глаза. И хочется почесать, и страшно. А вдруг яд как-нибудь подействует. До дома кое-как дотерпел, а потом руки мыл минут двадцать. Тёр с мылом, а всё равно казалось, что поганочный сок остался. Ничего не поделаешь; всегда был мнительным. Ну ладно. Теперь нечего тянуть время. Пора готовить угощение.
Я приготовил обычный грибной суп. Специально сидел с кулинарной книгой, чтобы всё как надо получилось. А то всю жизнь так люблю грибы, а готовить их так и не научился. Но сегодня всё должно быть так, что пальчики оближешь! Хотя Олежек их оближет, что не подсунь. Лишь бы на халяву. Удивительное всё-таки чутьё у человека. Припирается перед обедом и сидит с тоскливо-голодным видом. Попробуй не угости! Проклятая вежливость! Мне бы выставить его за дверь, да не могу. А намёков он не понимает. Неудивительно: понимают всегда только то, что хотят понять.
Дьявол! Чуть не стал резать поганку на обычной дощечке. Вместе с остальными грибами. Никак не могу сосредоточиться. Мысли всё время уходят в сторону. Нет, этот грибок я порежу отдельно, на тарелочке, особо тщательно. Он должен меня спасти. Ну до чего же всё буднично получается! Как будто обычный обед готовишь! А мне казалось, что всё должно быть торжественно. Как какое-нибудь священнодействие. Чтобы настроить себя на такой лад, я поставил диск Баха. Орган. Почему-то лезет в голову Борджиа. Интересно, каким образом действовал он? Что думал при этом? Или у него всё так вошло в привычку, что он действительно вливал яд как повар какую-нибудь приправу?
Как хорошо, что я поставил Баха. Уже почти совсем успокоился. Иногда музыка единственное, что примиряет меня с жизнью. Не будь музыки, я, быть может, в какой-то момент не выдержал бы. К тому же музыка иногда хоть как-то помогает бороться с Олегом. Хорошая музыка действует на таких типов раздражающе. В лучшем случае им хочется спать, а иногда они просто удирают. Их убогий мозг ничего кроме попсы не воспринимает. Когда Олежек достаёт меня окончательно, я включаю музыку погромче. Лучше всего что-нибудь посовременней. Например, Шостаковича. Когда дома есть кто-нибудь ещё, он уходит разговаривать с ними. Но когда я один, он вскоре сбегает, и я получаю от симфонии многократно большее удовольствие. А ещё говорят, что искусство бесполезно!
Вот моя поганочка и порезана. Теперь в суп, к остальным. Говорят, что в грибном супе нужно сливать первую воду. Это может спасти, если случайно попался ядовитый гриб. Спасти! Ха-ха! Как бы не так! Пусть теперь кипит и бурлит! Бульон выйдет наваристый! Так бы сам и съел! Надо было приготовить себе кастрюльку отдельно. Без добавки. Ну ничего: уж как-нибудь потерплю. Ради такого случая можно и попоститься.
Вот и готово! Даже хочется позвонить Олежку и позвать его. Но нет, так нельзя. Во-первых, он страшно удивится. Никогда бы не стал добровольно звать этого типа; разве что под дулом пистолета. А во-вторых, это должно быть не просто убийство, а расплата, освобождение. У него должен быть шанс. Если не появится за эту пару дней, пусть живёт. А если появится... Что ж, тогда он больше никогда в жизни мне не помешает. Сам виноват! Но я почему-то уверен, что сегодня он придёт обязательно.
Я говорил, что никогда не стал бы его звать добровольно? Не совсем так. Однажды я имел несчастье сделать такую глупость. Бывает, конечно, что за один необдуманный поступок расплачиваются всю жизнь. Но чтобы за такую мелочь... Мы учились в одной школе и, в общем-то, совершенно не обращали друг на друга внимания. Но когда оказались вместе в институте, то волей-неволей сблизились. Хоть одно знакомое лицо... Если б я только знал, ноги моей не было бы в этом ВУЗе.
Я люблю уединение. Долгое присутствие какого-либо человека меня раздражает. В поведении Олега мне сразу не понравилась какая-то назойливость. Он буквально ходил за мной хвостом. Оторваться от него стоило больших трудов. Теперь, задним числом, я думаю: уж не голубой ли он? Если бы выяснилось, что у него такие наклонности, я бы ничуть не удивился. А, может, и просто очень назойливый. Муха в человеческом облике.
В тот чёрный день (вряд ли в моей жизни был день, имевший более тяжёлые последствия) у нас отменили пару посреди дня. К несчастью, я жил не более, чем в десяти минутах ходьбы от института. Неудобно было оставлять человека, рядом с которым сидишь, маяться одному (проклятая деликатность!). И вот, я сам привёл его в дом. Возможно, рано или поздно он сам бы туда добрался. А, быть может, нашёл бы другую жертву. Не знаю. Но факт тот, что я, совершив едва ли не самую большую глупость в жизни, облегчил ему задачу. Словно сам посадил на себя пиявку, которую не в силах отодрать.
Дома он всем сразу понравился. Наверное, своей дурацкой улыбочкой и скромненьким видом. Какое-то обояние в нём есть. Особенно для старших. Что ж, некоторые ядовитые твари тоже очень красивы. И кажутся безобидными. Например, те цветочки, которые ловят неосторожных насекомых. С тех пор всё и началось.
Сначала он начал заявляться каждую неделю. Для меня всегда оставалось загадкой, как можно припереться к кому-то в гости без приглашения или хотя бы предупреждения. Я такого человека окончательно и бесповоротно заношу в разряд хамов. Если, конечно, нет очень веской причины для визита. Сперва он хотя бы находил какие-то поводы, вроде отменённой пары. Я уже почуял опасность, но скрипел зубами и терпел. Его посещения были ещё не слишком частыми и долгими. Но потом начался форменный кошмар.
Он стал заявляться почти ежедневно. Придёт и встанет в дверях со своей дурашливой улыбочкой. И стоит, пока не пригласишь войти. Ему и в голову не придёт, что у человека могут быть другие дела, другие планы. Как же! "Я пришёл, значит, развлекайте меня". Потом я дошёл до того, что перестал звать его зайти и выдерживал долгое стояние в дверях. Но тут вмешивался кто-нибудь из родственников. "Ну что же вы стоите, ребята? Проходите!" Дважды его просить, разумеется, было не надо. И эти же самые родственники потом умудрялись упрекать меня в негостеприимстве! Говорили, что у меня совсем друзей нет, а тут с Олегом подружился. Подружился! До чего же я его ненавидел! Я бы предпочёл десятки, сотни, тысячи злейших врагов такому, с позволения сказать, другу! Как я ненавидел родных в эти минуты! Почти как его.
Так и есть! Звонок в дверь! Это может быть только он! Почуял запах. Конечно, может это какой-нибудь попрошайка или соседка. Но я нутром чую, что он. Кажется, впервые в жизни рад его приходу. Только бы скрыть торжество, радость на лице. А то ещё заподозрит чего-нибудь. В практических-то делах он отнюдь не дурак. Как удивлён, что я его приглашаю! Он-то настроился на длительное стояние в дверях. Проходи, проходи, дорогой гость! Вот как носом поводит! Почуял запах! Говорит что-то про грибной супчик. До чего же отвратительный елейный голос. Наверное, Иудушка Головлёв мог так говорить. Теперь будет ждать обеда. Брать, так сказать, измором. Если сам садишься есть, как не пригласить гостя! Как у него вытянулась физиономия, когда я сказал, что только что пообедал! Борьба мысли: уходить не солоно хлебавши или ждать ужина. С него станется! А потом выдерживаю паузу и приглашаю его! Какое удивление! Но он, похоже, подумал, что я решил не мучаться и накормить его сразу.
Через некоторое время я перестал разговаривать с Олежкой во время его наглых визитов. Кроме "привет" и "до свидания" (уж это с особым удовольствием) ни слова. Но это его не беспокоило. Сядет, и сидит. Иногда играется: и угораздило же брата купить эту приставку! Иногда о чём-то с родственниками беседует. А они при этом на меня смотрят так осуждающе. Дескать, обидел человека ни за что. А он так ко мне хорошо относится! Что мне оставалось делать? Сидеть в другой комнате и слушать музыку. Потом стал подолгу гулять, слоняться по улицам. Уходить из собственного дома! Сколько раз я хотел поставить перед родными вопрос ребром: или я, или он. Но проклятая робость мешала. Да и что они могли понять? Решили бы, что я спятил. И что самое интересное: пожалел бы хоть кто-нибудь меня. Нет, куда там! Всё волновались за Олежека. Наверное ему дома плохо, чуть не голодает. Конечно, пусть будет лучше плохо мне! На это им было наплевать! Кстати, ему и в голову не пришло меня приглашать. Конечно, никуда бы я не пошёл. Но хотя бы из элементарного приличия!
Кушай, кушай, дорогой! Я сам налью. Побольше, чтобы ты обожрался. Получил, так сказать, полное удовольствие. А вот и шляпка сверху плавает. Такая маленькая и безобидная! Её тебе, конечно, целиком. Ведь это самое вкусное. Да и подстраховаться не мешает. Вдруг бульончика не хватит. Желудок-то, наверное, лужёный. Такой и гвозди переварит. Как Распутин какой-нибудь! От такого так просто не избавишься!
Не знаю сам, что со мной случилось. В последнее время всегда отвечал ему только односложно, а уж сам не заговаривал. А сейчас словно прорвало. Даже он сам, похоже, удивился. Только спокойно! Быть посдержаннее и не заговаривать про грибы. А то меня так и тянет на эту тему. А то ещё, чего доброго, заподозрит что-нибудь. Сделает вовремя промывание желудка, вызовет скорую. А там, глядишь, и спасут. Доказывай потом, что ты не верблюд! Ещё и навещать придётся в больнице.
Как всё-таки здорово, что я на эти несколько дней остался один! Я вообще обожаю уединение. А тут ещё такой шанс сделаться свободным! До последнего момента не думал, что у меня хватит духу. Но я всё-таки это сделал! Такие тихие люди, как я, никогда не смогут накричать или нагрубить, да и ударить навряд ли. А вот убийство,- это вполне вероятно. Если долго их доводить. Причём с холодной головой. И с горячим сердцем. Ха-ха! И даже с чистой совестью.
Удивительное дело! Пять минут с ним поговорил, и уже снова дикое раздражение. Как же я его ненавижу! Знаю, что в последний раз, а ничего не могу с собой поделать. Это почти также трудно, как учить последний билет к экзамену. Вроде бы, всё позади, последнее усилие осталось, а как тяжело его совершить! Нет, этот гад теперь быстро не уйдёт. Развалился на диване, переваривает. Удав проклятый! Давай, переваривай! Всего сутки осталось потерпеть! Господи, до чего же руки чешутся! Так и хочется задушить его прямо сейчас. Или ударить чем-нибудь тяжёлым. Спокойно! Держать себя в руках! Ещё сесть из-за этого поганца не хватало!
Фу-у! Убрался-таки. Навсегда. Странно, нокогда на прощание пожимал ему руку, взгляд его был особенно тоскливый, будто предчувствует чего-то. Даже неприятно стало. Ну, ничего! Теперь я его больше не увижу. Разве что на похороны придётся тащиться. Но я уж постараюсь этого избежать. Всё кончено! Свобода!

Годовщина поэта
Николай Михайлович принимал посетителей сам крайне редко. Обычно, помимо важных деловых партнёров, такой чести удостаивались только самые раскрученные авторы. Но на этот раз директор одного из крупнейших издательств решил сделать исключение. Эта молодая женщина не была ни знаменитой писательницей, выпускающей по детективу в месяц, ни литературным агентом, но, тем не менее, разговор предстоял крайне важный. Такой, который не доверишь рядовому редактору и даже руководителю направления.
После нашумевшего самоубийства до той поры никому не известный поэт Максим Хрусталёв вдруг в одночасье сделался знаменитостью. Он написал очень мало, его стихов едва хватило на небольшой сборник, но каждое из стихотворений оказалось настолько ярким и самобытным, что даже в единственном числе могло сделать автора знаменитостью. О нём уже писали диссертации, а один известный критик даже назвал его "Пушкиным нового времени". На его стихи писали песни, становившиеся шлягерами, несмотря на безголосость певцов и бездарность большинства композиторов. Словом, издательству крупно повезло, что оно оказалось эксклюзивным правообладателем на его творчество.
Николай Михайлович задумался: а стал бы Хрусталёв таким знаменитым, если бы ему в припадке отчаяния не вздумалось вдруг шагнуть с крыши многоэтажки? Однозначного ответа он не находил, но предполагал, что тому была бы для начала обеспечена известность в узких кругах. А потом, через несколько лет или десятилетий, кто знает… Так что можно сказать, что издательству крупно повезло, что этот молодой человек оказался настолько неуравновешенным, а его убитая горем мать, не глядя, подписала договор, лишь бы сочинения Максима, которыми он жил, не канули в Лету.
На днях с Николаем Михайловичем связалась какая-то Аня и заявила, что у неё хранятся неопубликованные стихотворения Хрусталёва, посвящённые лично ей. Конечно, ещё предстояла лингвистическая экспертиза, но директор, поднаторевший в таких вещах, чувствовал, что девушка не врёт. Теперь предстояло с ней хорошо поработать, а потом организовать рекламную компанию, и дело в шляпе. Николай Михайлович был уверен, что тираж перекроет даже детективные новинки, и был очень доволен, что о таком выгодном деле сразу сообщили лично ему, чтобы он мог взять его в свои руки.
Девушка оказалась очень пунктуальной; она вошла в кабинет ровно в двенадцать тридцать. Почему-то посетительница настаивала именно на этом времени, и Николай Михайлович не видел причин, почему бы не удовлетворить эту причуду. В конце концов, ради такого дела можно и сдвинуть обед. Правда, обычно он делал такие поблажки только звёздам, но этот случай был явно особенный.
Вошедшая не произвела на него большого впечатления. Невысокого роста, худенькая, лицо достаточно рядовое, только глаза выразительные, косметикой почти не пользуется… Неизвестно, чего этот Максим Хрусталёв в ней нашёл. Впрочем, от поэта можно ожидать и гораздо более странного выбора. Девушка вошла вся в чёрном, словно пребывала в глубоком трауре, и присела на краешек стула, прижимая к животу дешёвую сумочку, ручку которой нервно теребила тонкими пальцами. Николай Михайлович оценивающе оглядел собеседницу, прикинул тактику разговора и пришёл к выводу, что много она запросит едва ли. Всё складывалось как нельзя лучше.
-Чай, кофе? - Предложил он, вальяжно усаживаясь напротив, но гостья только отрицательно помотала головой и принялась осторожно оглядывать кабинет.
-Итак, что Вас ко мне привело? - Николай Михайлович решил, что, если её не поторопить, она будет сидеть так до вечера.
-Прошёл ровно год. - Безжизненным голосом произнесла девушка, и директор вдруг понял, что траур она до сих пор носит по нему, этому странному поэту.
-Год? Ах, да, в самом деле! - Воскликнул он, припомнив, что к этой дате издательство выпустило очередной сборник Хрусталёва, на этот раз в дорогом, подарочном оформлении. - Как это печально! - Машинально добавил он. - В расцвете сил…
-Это очень печально. - Эхом откликнулась девушка, и директор понял, что её странный тон и сомнамбулический вид заставляет его чувствовать себя неуютно.
-Так что Вас привело ко мне? - Деловым тоном спросил он. - Вы говорили, что у Вас имеются неопубликованные стихи Хрусталёва…
-Да, конечно, вот они. - Гостья очень осторожно раскрыла сумочку и, слегка покопавшись в ней, вытащила на свет тонкую пачку дешёвой бумаги, испрещлённой какими-то каракулями. Она осторожно протянула их Николаю Михайловичу, который бережно разложил их перед собой.
Если до этого у директора ещё оставались какие-то сомнения, то теперь они мгновенно рассеялись. Это был его почерк: мелкий, неровный, трудно читаемый. В последнем издании все стихи приводились как в печатном виде, так и виде авторской фотокопии, так что Николай Михайлович успел насмотреться на эти каракули. Надо признаться, стихи он не жаловал, но даже на него они порой производили впечатление. Как эти.
Все стихотворения, которые он теперь бегло просматривал, продираясь сквозь трудности почерка, были очень личными, но, в то же время, на удивление целомудренными и полными платонической нежности. Такое мог написать только горячо влюблённый и, в то же время, очень чистый человек. Каким, должно быть, и был покойный Хрусталёв. Николаю Михайловичу показалось даже несколько странным, что такая своеобразная девушка решилась отнести их в издательство. Но, как говорится, кушать хочется всем, даже поэтам и их музам. Директор только немного досадовал, что эта самая Аня не пришла месяцем раньше; тогда можно было бы успеть издать сенсационный сборник к годовщине смерти. "Надо бы посмотреть, когда у него день рождения",- Подумал он.
-Думаю, мы это обязательно издадим. - Обратился он к девушке, придавая своему тону нарочитую небрежность, чтобы, не дай бог, не показать своей истинной заинтересованности в бесценных листках. - Сейчас мы с Вами обсудим предварительные условия, а потом наш юрист подготовит контракт. Думаю, тянуть тут нечего.
-Действительно, чего уж теперь тянуть! - Грустно усмехнулась девушка.
-А, знаете что? - Николая Михайловича вдруг посетила идей, показавшаяся ему просто замечательной. - Не написать ли Вам небольшие воспоминания о Максиме? Ведь почитатели его таланта так мало знают о его жизни! Или, хотя бы, предисловие к сборнику. Об истории, так сказать, создания этих стихотворений.
-Написать? - Переспросила Аня, которая, похоже, никак не могла выйти из какого-то ступора.
-Вы сможете просто надиктовать воспоминания. - Подбодрил её Николай Михайлович, решив, что странная гостья не в ладах с печатным словом. - А кто-нибудь из наших ведущих авторов оформит всё, как надо. Можно будет даже попробовать организовать телепередачу с Вашим участием, посвящённую выходу книги… - Такая идея нравилась ему всё больше и больше. Сборник стихов - это, конечно, здорово, но когда его представит живая муза…
-Рассказать? - Девушка продолжала изображать из себя эхо. И тут словно проснулась. - Рассказать… Я многое могу рассказать…
-Вот и замечательно! - Воскликнул Николай Михайлович. Всё развивалось как нельзя лучше; теперь пришло время переходить к самой ответственной, деловой части. Тут важно было не ошибиться с начальной суммой: не предложить слишком мало, чтобы не возникло искушения идти к конкурентам, но и не сулить слишком многого. Директор был человеком экономным, и не собирался переплачивать этой девице, к которой почему-то испытывал всё большую антипатию. Он просто не понимал, чего же она, собственно, хочет. Боится продешевить? Или испытывает какие-то моральные препятствия к тому, чтобы выставить на всеобщее обозрение то, что было написано только для неё одной?
-Он ведь был здесь. Ровно год назад. - Теперь девушка посмотрела издателю прямо в глаза, от чего тот отвёл их в сторону, что случалось с ним крайне редко.
-В самом деле? - Машинально переспросил он, занятый своими мыслями. - То есть, как год назад? Он же… умер в этот день. - Николай Михайлович был окончательно сбит с толку.
-Он был здесь в это самое время. - Глухо сказала Аня. - А погиб он чуть позже, вскоре после этого. - Она сделала акцент на слове "погиб", чтобы лишний раз подчеркнуть, что это была не совсем обычная смерть.
-Надо же! Я об этом ничего не знал! - В голове директора издательства стали появляться смутные сомнения и опасения. Теперь он бы предпочёл, чтобы аудиенция закончилась как можно раньше. Передать бы её скорее юристу!
-Максим очень долго пытался опубликовать хотя бы одну свою вещь. - Всё так же глухо продолжала девушка, игнорируя его реплику. - Однажды он решил, что ему повезло. Один молодой редактор из этого издательства разглядел его талант. Оставалось только подписать договор. Книгу должны были издать небольшим тиражом, но Максим был как на крыльях. Видели бы Вы его радость!
-И что же, книгу не издали? - Поинтересовался Николай Михайлович, лихорадочно пытаясь понять, к чему же клонит эта странная девица, которая явно не в себе.
-Один большой начальник, который и должен был подписать договор, вдруг решил, что сочинения молодого поэта не будет никому интересно, и просто вычеркнул его из списка. - Теперь Аня слегка подалась вперёд, пытаясь встретиться с собеседником взглядом, чего тот упорно и даже с некоторым страхом избегал. - А ведь всё уже было готово! Он же всё перечеркнул, и, уверена, даже не прочитал ни строчки!
-Вы хотите сказать, что это был я? - Николай Михайлович в волнении налил себе воды из графина и жадно выпил её одним глотком. У него, когда он бывал в плохом настроении, случались порой такие спонтанные решения. Теперь он мог себе это позволить. А молодые, неизвестные авторы… Они же самые бесправные существа на свете! Одним больше, одним меньше - невелика беда. Всё равно, доходы копеечные. Если, конечно, они вообще будут.
-Я знаю, что это были Вы! - Отчётливо чеканя каждое слово, произнесла Аня, и её нервные пальцы забегали по сумочке, щёлкая простеньким замочком.
-Ну, знаете… Такое случается. Иногда. Редакторы ошибаются, приходится их поправлять. - Сбивчиво заговорил директор издательства, радуясь, что его сейчас не видит и не слышит никто из подчинённых. Он понял, что ему становится по-настоящему страшно.
-Скажите, Вы ничего не испытываете? - Ещё более глухим голосом произнесла Аня, и Николаю Михайловичу показалось, что девушка сейчас разрыдается.
-Мне, конечно, очень жаль… - Ответил он. - Но я просто физически не могу просматривать всю выпускаемую продукцию… У нас широчайший ассортимент… - Мужчина осёкся, поняв, что заговорил шаблонными фразами, предназначенными для журналистов.
-Поэтому Вы решили вычеркнуть его, даже не прочитав. - Продолжала девушка свои обвинения. - А Вам не кажется, что Вы - соучастник убийства?
-Какого такого убийства?! Что Вы несёте?! - Возмущённо воскликнул директор. - Ваш Максим был человек с неуравновешенной психикой! Но даже такие люди не прыгают с крыши из-за того, что не издали какие-то их стихотворения!
-Гениальные стихотворения. - Поправила Аня, почему-то сделавшись чуть спокойнее. - Ради них можно и умереть!
-Он это сам Вам сказал? - Быстро спросил Николай Михайлович. Он давно бы уже выпроводил эту сумасшедшую, но ему были очень нужны исписанные листки, сиротливо лежащие на большом полированном столе.
-Сказал, но не это. - Тяжело вздохнула Аня. - Он был в жутком состоянии, его страшно было слушать. А я … - Девушка всхлипнула. - Я была в тот день жутко замотана, и посоветовала ему наплевать на всё это творчество и устроиться на работу. Даже сказала. - Тут голос её впервые сорвался. - Что не такой уж он гений, чтобы жить одними стихами.
-Разумное предложение. - Вставил Николай Михайлович, искренне не понимавший, как можно так переживать из-за какого-то неизданного сборника. Он бы рассматривал это просто как небольшую неудачу, мелкую неприятность.
-Мне казалось, так будет лучше. Почему я не поняла, что в этих стихах его жизнь? В них и во мне? - Аня открыла сумочку. Наверное, за тем, чтобы привести себя в порядок, или же найти успокоительное.
-Так, значит, он прыгнул с крыши, поговорив с Вами? - Директор поборол эмоции, и вновь обрёл способность мыслить логически. - Но тогда получается, что Вы виноваты ничуть не меньше меня!
-Не меньше. - Кивнула Аня. - Мы убили его вдвоём.
-Вот видите! Все мы совершаем ошибки! - Бодро воскликнул Николай Михайлович, решая, не стоит ли подойти к девушке, даже приобнять её, чтобы слегка приободрить. - Но не надо считать их смертельными! Максиму нужна была психологическая помощь, и не Ваша, и не моя вина, что мы не смогли её оказать!
-Это наша вина. - Тихо произнесла девушка. - Мы его убили.
-Можете считать себя убийцей, если Вам нравится. - Хмыкнул директор. - Я же придерживаюсь другого мнения.
-Скажите, что Вы испытываете, получая доходы с его посмертных изданий? - Ане, наконец, удалось поймать его взгляд, и в её глазах Николай Михайлович прочёл такую отчаянную решимость, что сильно вздрогнул, не в силах подавить это непроизвольное мышечное движение.
-Конечно, есть некоторая неловкость. - Обтекаемо произнёс он. Вообще-то, он никогда над этим не задумывался: бизнес есть бизнес. Очередной продаваемый автор, чья гибель очень поспособствовала созданию необходимого имиджа. Издатель даже подозревал, что слава Пушкина и Лермонтова достигла таких вершин, в том числе и благодаря красивой смерти. Конечно, теперь ему было несколько неприятно, но не более того. - А теперь, быть может, перейдём к делу? - Жёстко спросил он, собираясь пресечь этот бесполезный и выматывающий разговор.
-Действительно, пора переходить к делу. - Согласилась девушка.
Николай Михайлович облегчённо вздохнул, а когда поднял глаза, на него смотрело чёрное дуло пистолета. Раньше он мог представить такое только в детективных романах, в изобилии выпускаемых его издательством. Но чтобы такое произошло с ним самим, наяву…
-Что Вы хотите? - Осторожно произнёс он. Причём слово "что" прозвучало низко и хрипло, а "хотите" - практически фальцетом.
-Я хочу Вас убить. - Просто сказала девушка. - Максима больше нет. Значит, и его убийцы не имеют права жить.
-Но… Это глупо! Это невозможно! - Выкрикивал директор, лихорадочно пытаясь придумать хоть какой-нибудь выход. Уговорить её? Усыпить бдительность и выбить оружие? Позвать на помощь? - Вы же сами сказали, что виноваты не меньше меня!
-Потом я убью себя. - Ответила Аня, и казалось, что в ней нет ни тени волнения. Даже пистолет в вытянутой руке не дрожал и глядел своим бездонным дулом прямо в район переносицы мужчины. - Я же сказала: убийцы Максима не имеют права жить.
-Зачем?! - С мольбой в голосе воскликнул Николай Михайлович. - Его всё равно не вернёшь, а Вам ещё жить да жить!
-Уже нет. - Покачала головой Аня. - Можно сказать, я умерла вместе с ним, ровно год назад. Мне только оставалось доделать кое-какие дела и отомстить. И я хотела, чтобы это произошло в тот же день и час. - Директор машинально бросил взгляд на часы. - Осталось несколько минут. Хотите что-нибудь сказать?
-Но… Книги, которые мы издаём… Это же памятник Максиму, исполнение его мечты… - Сбивчиво говорил директор, пытаясь, что называется, зацепить девушку хоть чем-нибудь.
-Поздно исполнять мечту, когда человека нет. - Покачала головой девушка. - А памятник, действительно, неплох. Когда умирают боги, им надо приносить жертвы.
-Вы сумасшедшая. - Прошептал Николай Михайлович. Ни в её словах, ни в глазах он не видел ни тени сомнения. В них даже не было боли. Только решимость.
-Отойдите на несколько шагов. - Скомандовала Аня.
-Зачем? - Испуганно спросил издатель, тем не менее, послушно выполняя её приказ. Что бы он только не отдал за то, чтобы вернуться на год назад и исправить то, что исправить уже было невозможно!
-Не хочу, чтобы кровь убийцы запачкала его стихи. - Ответила она. - Вы этого не достойны.
-Знаете что… - Начал говорить Николай Михайлович, и вдруг бросился вперёд. Он решил, что если эта безумная девица решила убить его в то самое время, когда покончил с собой Хрусталёв, она не выстрелит раньше времени.
Он ошибался. Грянул выстрел, издатель почувствовал сильную боль в груди, следом за которой наступила тишина и тьма. На шум вбежала испуганная секретарша, но, увидев направленное на неё оружие, с визгом выскочила назад. У Ани оставалось ещё несколько минут или даже секунд. Она достала из кармана зажигалку и, не выпуская из рук оружия, принялась перелистывать затёртые и смоченные слезами стихи. Девушка не обманывала издателя: эти стихи Максим посвятил ей. И она действительно готовилась умереть. После смерти одного из убийц её любимого Аня испытала огромное облегчение. Теперь очередь была за ней. И девушку мучил только один вопрос: должна ли она уничтожить крик души Максима, предназначавшийся только ей одной, или позволить ему обрести бессмертие вместе с другими творениями…

Хранитель нефтяного племени
Борис никогда и представить не мог, что прошлое может догнать его с такой силой. Ему казалось, что с тем, что было, покончено навсегда, и он не имел ни малейшего желания возвращаться назад, но теперь становилось очевидным, что возвращаться всё-таки придётся, а о его желании никто спрашивать не будет. Глядя сквозь густые заросли, Борис снова ощущал себя молодым, перспективным инженером с престижным образованием позади и блестящей карьерой впереди.
"А ведь оборудование с тех пор изменилось не сильно",- Подумал он и поймал себя на мысли, что легко справился бы с приборами и теперь, по прошествии стольких лет. Ему даже на какое-то мгновение захотелось вновь прикоснуться к клавишам, тумблерам, ручкам настроек, но он быстро поборол в себе это желание. Вполне довольно того, что на эти занятия ушла большая часть молодости.
Его соплеменники наблюдали за пришельцами издали, не обнаруживая себя и не выказывая особого любопытство. Ведь незваные гости вели себя вполне мирно и отнюдь не походили на жадных браконьеров, забредавших порой в эти дикие края. Борис с горечью усмехнулся. Они и не представляли себе, что за опасности таит в себе эта экспедиция. Если браконьер наносит относительно легко поправимый вред, то если здесь найдут нефть, от природы не останется ничего. Ни уникальных растений и животных, ни местные племена просто не заметят сидящие на золоте и алчущие ещё большего богатства гигантские корпорации. А он даже не сможет донести до соплеменников весь ужас положения. Они просто не поймут, что весь окружающий мир можно уничтожить ради какой-то грязной жидкости, высасываемой из земли словно кровь из жертвы. А если они и поймут всю опасность, то просто убьют пришельцев. Убьют без злобы, а только из-за необходимости, как убивают внезапно напавшего хищника. И тогда придут новые экспедиции, но уже вместе с отрядами карателей, а гибель племени будет только ускорена.
Когда-то, двадцать лет назад, он и сам прилетел сюда руководителем такой же экспедицией. Он вылетал в эти дикие места безо всякого удовольствия, надеясь как можно скорее вернуться назад, в большой город, в уютную квартиру. Его гнало честолюбие. Если бы он разведал новое месторождение, то его карьера стремительно пошла бы в гору. Борис и сам не понял, чем его, столичного инженера, так зацепила, заворожила местная дикая и неторопливая жизнь. Он, с таким высокомерием относившийся поначалу к наивным аборигенам, вдруг неожиданно проникся их проникнутой единением с природой нехитрой философией.
Поначалу он просто решил наладить контакты с племенными вождями, чтобы избежать ненужных сложностей. Уже тогда его поразило то, с каким достоинством они приняли его подношения, состоящие из ножей, зеркал и дешёвых безделушек. По их невозмутимым лицам Борис так и не смог понять, довольны ли они или раздражены небогатыми подарками от пришлого вождя. Взамен они подарили ему разукрашенную вырезанную из ароматного местного кустарника курительную трубку, так в то время рассмешившую инженера, так тщательно следившего за своим здоровьем, а также пригласили вечером посетить какой-то праздник.
Борис отправился туда, боясь обидеть туземцев. Ему было любопытно посмотреть на их пляски, послушать их музыку, посмотреть на шамана в действии. Он даже взял с собой видеокамеру. Не каждому удаётся стать свидетелем столь экзотического зрелища. А уж после того, как нефть будет найдена, в чём он уже не сомневался, этим празднествам быстро придёт конец. Часть племени уйдёт в непривычные, необжитые или даже заселённые врагами места, чтобы вскоре погибнуть, а часть останется здесь, будет гнуть спину на компанию, быстро спиваясь и вырождаясь. Конечно, он осознавал всё это и раньше, но жалел дикарей не больше телёнка, из мяса которого был приготовлен его бифштекс. Но одно дело - есть мясо, а совсем другое - зарезать живое существо.
Праздник поразил его той искренней атмосферой непритворного веселья, которой и не пахло на столичных вечеринках, куда его нередко приглашали и всё участие в которых заключалось в лицемерных улыбках, выпивке и попытках соблазнить какую-нибудь из соседок. Наутро после таких развлечений он не ощущал ничего, кроме отвращения к себе, но не отклонял и следующих приглашений, боясь двух вещей: одиночества и славы странного человека, которая отнюдь не способствовала бы дальнейшему развитию столь успешной карьеры.
Туземцы веселились так заразительно, что первоначальное брезгливо-снисходительное выражение быстро сошло с лица молодого инженера. Крепкие, полуобнажённые тела то кружились в полубезумных плясках, то плавно плыли в торжественных танцах. Простые, самодельные инструменты исполняли незамысловатые, но очень искренние мелодии, барабаны отбивали ритм, и Борис в какой-то момент почувствовал, что его ноги сами готовы следовать за этой поступью, а пальцы рук, лежащие на коленях неосознанно наигрывают мелодии на невидимом инструменте.
Один из танцев исполнялся только девушками. Они начинали очень торжественно, но постепенно всё убыстряли темп, кружась в полубезумной пляске. Борис вскоре уже перестал различать отдельные фигуры и лица, и видел только мелькающие яркие и пёстрые одежды, лишь слегка прикрывающие крепкие груди и бёдра, белые зубы, сверкающие в ослепительных улыбках, и блестящие в свете костров алым, ведьмовским оттенком чёрные глаза. В какой-то момент музыка внезапно прекратилась, и пляска мгновенно замерла. А потом случилось непредвиденное: одна из девушек подошла к Борису, сняла со своей шеи какой-то амулет и повесила на него. Потом она отошла на несколько шагов назад и внимательно посмотрела на гостя, явно ожидая от него каких-то действий.
Молодой инженер растерялся. Он собирался присутствовать на празднике в качестве наблюдателя, а не участника и очень боялся уронить своё достоинство, участвуя в играх дикарей. Несколько секунд он смотрел на девушку, которая легко выдерживала его взгляд и не думая отводить глаза. Насколько же эта черноглазая дочь природы не походила на его столичных знакомых! Её, в чём-то вызывающее, поведение казалось абсолютно естественным, в то время как даже совершенно обычные действия его коллег по офису показались ему в этот миг насквозь фальшивыми.
Несколько секунд Борис колебался, а потом неожиданно для самого себя поднялся с места и сделал шаг вперёд. Он совершенно не представлял себе, что станет делать дальше и просто поддался какому-то инстинкту, порыву. Девушка, как ему показалось обрадовано, ослепительно улыбнулась и взяла его за руку. В этот момент он почувствовал, как приятная дрожь пробежала по всему телу; чувство, которое он не испытывал со школьных лет. Прекрасная аборигенка куда-то вела его, а он уже не видел ничего, кроме неё, и ему было плевать на то, что подумают окружающие и на все усвоенные с детства правила лицемерия…
На следующий день он должен был возвращаться к своей работе. Неожиданно для самого себя Борис испытал острый приступ отвращения к тому, что вынужден делать. Он ощущал себя преступником, причём преступником подневольным, чьи поступки заранее расписаны и который является только орудием в руках финансовых воротил. Он понял, что именно его руками будет разрушен этот мир, который он сумел так полюбить всего за одни сутки. Он представил себе, что через несколько лет вместо многовекового леса здесь поднимутся нефтяные вышки, вместо зверьков будут сновать туда-сюда с грохотом и вонью грузовики и цистерны, а место испокон веков живших здесь аборигенов займут временные рабочие, приехавшие немного подзаработать.
И тогда он понял, что не может совершить такого предательства по отношению к столь гостеприимно принявшим его местам. Инженер развил лихорадочную деятельность. Коллеги по экспедиции считали, что ему невтерпёж скорее уехать отсюда и даже не подозревали, чем занимается Борис, когда никто за ним не наблюдает. А он между тем лихорадочно подтасовывал данные, подменял анализы, переписывал цифры, доказывая, что эта земля абсолютно бесплодна, что компания ошиблась, затевая поиски именно в этом месте.
Его труд не пропал даром. Корпорация вскоре свернула лагерь и начала поиски в другом месте, но уже без Бориса. Сначала, когда он взял отпуск, все решили, что он просто переутомился во время экспедиции. Но потом странные изменения в его характере давали о себе знать всё больше и больше. Некоторое время от провёл в затворничестве, а потом вдруг бросил свою престижное место, занять которое ему стоило таких трудов, распродал имущество и неожиданно для всех пропал, оставив после себя только письма, в которых объяснял, что с ним всё в порядке, и уезжает он абсолютно добровольно.
Борис обещал на ломаном языке отдельных слов и жестов той девушке, которая выбрала его во время танца, что обязательно вернётся, и сдержал своё обещание. Его бросало в дрожь при мысли, что он мог вновь прийти сюда во главе отряда добытчиков, и теперь он был счастлив, что этого не случилось, что его обман удался. Действительно, как могли его боссы представить, что человек способен пожертвовать огромными деньгами ради чужой ему природы и горстки туземцев!
Два десятилетия пронеслись незаметно и счастливо. Бориса легко приняли в племя. Он на удивление быстро для избалованного городского жителя привык к жизни в гуще дикой природы. Он довольно скоро освоил премудрости аборигенов, позволявшие им выживать в этих условиях, и сам сумел многому их научить. Его инженерные познания, как ни странно, пригодились и здесь. Он мог посоветовать, как лучше построить хижину или усовершенствовать изготовление стрелкового лука. Его дети мало чем отличались от аборигенов и больше походили на мать. Разве что их кожа была немного светлее, и росли они чуть более сообразительными…
И, вот, эта идиллия вновь была под ударом. То ли конкурирующая корпорация не знала о неудаче предшественников, то ли за давностью лет забыла о ней, то ли просто усомнилась в результатах, но новая экспедиция прибыла на старое место. Целыми днями Борис наблюдал за их действиями, предчувствуя, что беда неизбежна. Но ведь и он когда-то был таким же, как эти исследователи! Борис надеялся, что эти люди испытают те же чувства, что и он пару десятилетий назад. Увы, новый руководитель даже не пытался контактировать с местным населением, глядя на аборигенов то как на досадную помеху, то как на дешёвую рабочую силу в будущем.
И тогда Борис решился на отчаянный шаг. Он пошёл к членам экспедиции, надеясь что-то им объяснить. Первоначально его приняли враждебно, и несколько первых минут ему пришлось провести под прицелом недоверчивых геологов, но потом, когда он раскрыл своё инкогнито, его стали воспринимать просто как безобидного психа. Борис сам поразился, с каким трудом даётся ему привычная с детства речь, как он мучительно и долго подбирает слова, как язык и губы с трудом вспоминают привычные, бывшие автоматическими движения.
Сначала Борис пытался доказать начальнику экспедиции, что никакой нефти здесь нет, что он сам проверил это много лет назад, но при этом видел, что доверия его слова не вызывают. То ли исследование зашло уже слишком далеко, то ли его приемник не склонен был доверять человеку, сбежавшему от цивилизации и доказавшему тем самым, что у него не все дома. Видя, что у него ничего не выходит, Борис в отчаянии, сбивчиво, пытался объяснить, что местная природа при разработке месторождения неминуемо погибнет, что это будет преступлением, но получал в ответ только сдержанные кивки; рабочие же за спиной начальника откровенно смеялись над цивилизованным дикарём. Борис отвык от такого поведения. Его новые соплеменники никогда бы не позволили себе смеяться над собеседником в глаза. С трудом он сдерживал накапливающийся гнев и продолжал что-то доказывать, но всё было тщетно. Вскоре бывший инженер понял, что его миссия с треском провалилась.
Всю ночь Борис не мог сомкнуть глаз. Он с ужасом представлял себе, во что превратятся эти места всего лишь через какие-то жалкие несколько лет. Он понимал, что ничем не сможет помочь племени. Единственное, что он мог бы сделать, так это вывести с собой, в цивилизацию, жену, ту самую девушку, повесившую ему на шею амулет, и детей. Но Борис с отвращением представлял себе, как на его семью будут показывать пальцем и рассматривать как диковенных зверей в зоопарке. К тому же всё племя он вывезти никак не сможет, и оставшиеся будут обречены на деградацию и вымирание. Конечно, он мог бы рассказать обо всём на совете, и тогда аборигены, после безуспешных попыток переговоров разгромили бы лагерь, но тогда плнмя было бы обречено уже на немедленное физическое уничтожение… Висящий все эти годы на шее тот самый амулет жёг грудь, словно требуя от своего хозяина действий. И Борис решился.
Племя знало много природных секретов. На овладение ими требовалось не меньше времени, чем на изучение научных премудростей в университете. Но Борис был прилежным учеником. К тому же местный шаман относился к нему как,в некотором роде, собрату, и обучил многому, недоступному для рядовых туземцев. Правда, пользоваться большинством из этих навыков бывшему инженеру ещё не приходилось, но они являлись мощным, хотя и скрытым до поры, до времени, оружием.
Пробраться в лагерь было несложно. Члены экспедиции наивно полагали, что находятся в безопасности, но что могла поделать их сигнализация против высококлассного инженера, обладавшего, к тому же, всеми навыками туземного охотника. Борис пробрался на походную кухню и осторожно достал из-за пояса яркий цветок. Этим растением он до сих пор пользовался только на охоте, когда надо было смазать стрелу. А теперь… Теперьему придётся впервые применить этот смертельный яд для людей, для своих бывших коллег. Рука с цветком застыла. Борис вспомнил, как впервые оказался на охоте и с каким трудом далось ему убийство первого зверька. Он очень не хотел этого делать, но в таких условиях без мяса было нельзя, и он, со слезами на глазах, решился на роковой взмах ножа. Когда полилась первая кровь, он едва удержался от рвоты. Но после этого он мог есть мясо с полным внутренним правом. С тех пор он сделался опытным охотником. Но вот охотиться на людей ему никогда ещё не приходилось. Местные племена жили в мире, и все конфликты улаживались полюбовно.
Борис оказался перед выбором. Что ему дороже? Эти невинные в своих преступлениях слуги хищников в дорогих особняках и хороших костюмах или же целое племя, его семья, его друзья… Он колебался недолго. Ему представилось, как он убивает смертельно опасного зверя, угрожающего всему тому, что ему дорого. Он осторожно сделал в цветке надрез, и капнул совсем немного сока в чайник и кастрюли. После этого он не оборачиваясь вышел из лагеря, пошёл к священному ручью, смыл с рук яд и долго плакал над своей невольной жестокостью.
Борис знал, что будет дальше. Почти сразу члены экспедиции почувствуют, что отравились, и успеют сообщить а большую землю о какой-то инфекции. К вечеру их уже не будет в живых. Врачи не успеют так рано, и прибудут только для того, чтобы зафиксировать несчастный случай, отравление по неосторожности. А уж за это время он, вспомнив свои старые навыки, сумеет подправить результаты проб и анализов. Так что дальнейшие поиски здесь признают бесперспективными и опасными, работы свернут, и племя вместе со здешней природой получат ещё долгие годы спокойной жизни…

Великомученик
Николай Васильевич долго ждал этого момента. Никогда бы он раньше не подумал, что попасть на приём к православному старцу, которого некоторые почитали едва ли не за святого, окажется не проще, чем к медицинскому светиле или большому начальнику. И ещё несколько ет назад ему бы и в голову не пришло, что он будет так сюда стремиться. Но жизнь обернулась таким образом, как он не представлял себе даже в страшном сне.
Окружение старца, с которым ему приходилось общаться, чтобы добиться приёма, состояло, по большей части, из женщин разного возраста. Некоторые из них были совсем юны, но выглядели при этом как маленькие старушки. Все они казались похожими, как сёстры. Всё те же длинные, до пят, платья, повязанная платком голова, бесформенные и, по-видимому, невероятно тяжёлые башмаки… Да и во внешности сквозило одно и то же: блуждающая улыбка, которую ему нередко случалось видеть у людей с психическими отклонениями, отрешённый, влажный взгляд… Казалось, он излучал доброту, а его обладатель не мог бы причинить зла даже букашке, но Николаю Васильевичу пршлось убедиться, что это не так. Однажды он стал свидетелем сцены, как толпа таких богомолок накинулась на молодую женщину, посмевшую прийти без платка. Глаза фурий светились тогда таким безумием, а брань столь грубой и изощрённой, что Николаю Васильевичу казалось, что это сборище мегер набросится на несчастную с кулаками, и дело может даже дойти до убийства. Мужчин в этом странном сообществе было значительно меньше, но и они были под стать "сёстрам". Характерной особенностью был всё тот же безумный взгляд и, как правило, всклокоченная борода.
Николай Васильевич старался сохранять в этом окружении глупый и смиренный вид, хотя это и давалось ему только ценой колоссального нервного напряжения. Он слишком выделялся из группы несчастных, отчаявшихся людей, пытавшихся попасть к святому в надежде, что тот исцелит их или их родственников. Эта вера в чудо была настолько сильна, что люди не видели ничего вокруг, готовые часами стоять на коленях в своей безумной надежде. Представив себе, что Оля, его Оля находится в подобном окружении, что она стала одной из них, Николай Васильевич судорожно сжал кулаки. Стоящая неподалёку бабка подозрительно покосилась на него, и он торопливо стал креститься и делать вид, что бормочет молитву.
Ему вдруг вспомнилось, как ездил к старцам другой Николай Васильевич, его знаменитый тёзка, Гоголь. Об этом очень любят вспоминать церковники, не уточняя, правда, чем кончились такие визиты. Сожжённые рукописи произведений, быть может, не менее великих, чем "Мёртвые души" и "Ревизор". Затем религиозный фанатизм и мучительная смерть. Как говорят, гениальный писатель уморил себя голодом, настолько тщательно соблюдал очередной пост. Если уж они сделали такое с гением, то что же они сделают с его девочкой?!..
Оля всегда была замкнутым ребёнком. Они с женой не находили в этом ничего плохого. По крайней мере, так спокойнее. Оля всегда много читала, причём любила серьёзную литературу, и они этому радовались. Девочка растёт умной и скромной. Когда она стала увлекаться религией, крестилась и повесила у себя в комнате несколько икон Николай Васильевич слегка огорчился, но подумал, что это пройдёт. В конце концов, подростки всегда увлекаются тем, что модно, а религия как раз вошла в моду. Это, по крайней мере, гораздо спокойнее, чем если ребёнок пропадает, скажем, на рок-концертах. Он не учёл одного: Оля никогда не гналась за модой, а все её увлечения всегда оказывались на редкость серьёзны.
А потом Николай Васильевич уехал в длительную командировку. Если бы не она, у него, быть может, был бы шанс всё изменить, вовремя заметить остановить. Поначалу жена ничего не сообщала ему. Только в разговорах по телефону он ощущал её всё возрастающую нервозность. Бросить бы тогда всё и уехать! Но что теперь об этом говорить! Он ждал и выполнял свой контракт, пока однажды в трубке не прозвучало как гром среди ясного неба: "Приезжай скорее! Олечка пропала!"
Николай Васильевич подумал сначала, что его девочка исчезла без следа или же попала в лапы рэкетиров. Но всё оказалось куда проще и, в какой-то степени, даже страшнее. Искать Олю было не надо. Её местанахождение было прекрасно известно. Но не то что вызволить её из заточения, но даже просто поговорить с ней не было никакой возможности.
Вскоре Николаю Васильевичу всё стало ясно. Увлечение религией и хождение по разного рода молитвенным собранием не прошло для Оли даром. Серьёзная и духовная девочка попала под влияние знаменитого старца, отца Никифора. Её возвышенный настрой и гипноз сделали своё дело. Монастырь вот-вот должен был получить ещё одну рабыню. Потом Николай Васильевич понял дополнительную причину, по которой церковникам приглянулась именно Оля. Её покойная бабушка оставила в наследство своей любимой внучке прекрасную двухкомнатную квартиру в самом центре города. Разумеется, кто-то счёл, что там более достоин жить какой-нибудь длиннобородый батюшка. А можно было и просто продать недвижимость. Ведь церкви всегда нужны деньги: на храмы и благотворительность, на драгоценности и иномарки. Отец Никифор с его даром убеждения был в этом деле незаменимым человеком.
Самым страшным для родителей было то, что им не давали даже увидиться с дочерью. Монастырское начальство на все вопросы отвечало, что раба божия выбрала свой путь. Ведь говорил же Христос, что надо оставить отца и мать своих! Так что родителей послушница видеть не желает и готовится к постригу. Стены монастыря были выстроены много столетий назад, на совесть, и пробраться туда не было никакой возможности. Когда Николай Васильевич совершил такую попытку, широкоплечий батюшка, из под рукава рясы которого виднелась татуировка, объяснил ему, что, если он хочет остаться цел, то соваться сюда лучше не стоит. Несчастный отец долго смотрел тогда на серые стены, за которыми его одурманенная дочь готовила себя к погребению заживо. Он вспоминал, как девочка однажды тяжело заболела и была на грани смерти. Если бы она тогда умерла, её участь была бы менее печальна, чем нынешняя.
В милиции сначала очень заинтересовались рассказом и готовы были помочь. Но только до тех пор, пока думали, что речь идёт о какой-нибудь мелкой секте. Но стоило седовласому майору узнать, что речь идёт о Русской Православной Церкви, как лицо его приняло каменное выражение. Он казённым, деревянным языком объяснил, что заявление принять не может "за отсутствием состава преступления". Майора можно было понять: его коллегу спровадили недавно на пенсию за то, что он посмел задержать батюшку за дебош в пьяном виде. И тот ещё легко отделался. Старый служака понимал, что пойти против церковного старца, это примерно тоже самое, как в старое время без отмашки сверху завести дело на секретаря обкома. Если уж сам патриарх встречался с отцом Никифором…
Все местные газеты находились под администрацией, кто под областной, кто под городской, и никто не желал ссориться с церковью. Кто же пойдёт против возрождения духовности! Так что помочь несчастным родителям отказались и здесь, хотя многие журналисты и сочувствовали им. Зато вскоре была опубликована огромная статья о великом старце, да в таком тоне, что с ним можно было сравнить разве что апостолов.
Родители были в полном отчаянии и бессилии. Так чувствуют себя люди у постели умирающего, зная, что ничем не могут помочь. Только им было ещё хуже. Они прекрасно знали, что средство спасения есть. Только бы поговорить с девочкой хотя бы полчаса! Только бы освободить её от влияния старца! И тогда Николай Васильевич решил, что осталось последнее средство: пробиться к отцу Никифору на приём. Ему казалось, что он сумеет смягчить его сердце или хотя бы добиться короткого свидания.
От струящегося повсюду сладковатого, пьянящего запаха ладана, мелькающих в глазах колышащихся огоньков свечей, ему едва не сделалось дурно. Обстановка, идеальная для одурманивания и зомбирования, подвергала испытанию даже самую крепкую психику. Всё было устроено для того, чтобы человек чувствовал своё ничтожество, ощущал себя рабом.
Наконец, очередь дошла и до Николая Васильевича. Молчаливый молодой монах провёл его в келью старца и тут же почтительно удалился. Отец Никифор сидел в низком кресле. Лица его почти не было видно из-за густой, беловато-серой бороды, но колючие, проницательные глаза на этом фоне выделялись даже лучше. Это были глаза гипнотизёра, обладавшие огромной силой. Под их пристальным взором хотелось забыть обо всём, и подчиниться воле их обладателя.
Старец протянул руку. Николай Васильевич был интеллигентным человеком и помнил слова Чехова о том, что протянутую руку надо пожать. Он уже хотел сделать это, но тут же смешался, сообразив, что верующие, очевидно, целуют руку этого своего полусвятого. Становиться на колени и делать это Николай Васильевич не стал. Представив себе, что эту унизительную, рабскую процедуру прошла его Оля, несчастный отец вздрогнул. Его девочка целовала эту грязную, морщинистую руку, а этот старик, должно быть, сопел при этом от удовольствия! Николай Васильевич почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
-Ты зачем пришёл? - Резким старческим голосом произнёс отец Никифор, убрав руку. Он быстро понял, что имеет дело не с обычным экзальтированным безумцем.
-Отдайте мне дочь! - Еле слышно, но твёрдо произнёс Николай Васильевич, проглотив подступивший к горлу комок.
-Так вот ты каков! - Произнёс старец, и Николаю Васильевичу показалось, что под бородой он скрывает усмешку. Он смотрел на посетителя в упор, даже ни разу не моргнув, и от этого взгляда тот чувствовал себя словно нашкодивший первоклассник перед учительницей. - Раба Божия Ольга сокрушалась, что Господь не наставил отца и матерь ея на путь истинный.
-Она не раба! - Воскликнул Николай Васильевич, тяжело дыша, едва сдерживая клокотавший гнев.
-Все мы рабы божьи. - Наставительно произнёс отец Никифор, не подав вида, что сердится. Он начал монотонным голосом говорить что-то, обильно снабжая свою речь библейскими цитатами. Николаю Васильевичу уже трудно было понять смысл этих фраз. Убаюкивающий голос, пронзительный взгляд и запах благовоний делали своё дело. Сознание всё сильнее затуманивалось, и визитёру уже хотелось во всём соглашаться с этим святым человеком. Тонувшая в потоке гипнотического пустословия мысль отчаянно пыталась ухватиться за берег трезвого мышления и здравого смысла, но всё больше соскальзывала вниз. Как же тяжело было сопротивляться Оле, если он, сильный, волевой человек чувствовал себя практически беззащитным?!
Краем взгляда Николай Васильевич видел одну из многочисленных, украшавших келью икон. Именно она каким-то образом не давала ему полностью отдаться во власть гипнотизирующего старца. И тут он понял в чём-дело: женщина на иконе, какая-то из великомучениц, была поразительно похожа на Олю. Художник знал своё дело: на лице юной женщины была написана такая мука, что дрожь должна была пробрать даже самого жестокосердного человека.
-Отдайте мне дочь! - Почти закричал Николай Васильевич, встряхивая головой и отгоняя от себя остатки дурмана.
-Вон! Вон, бесовское отродье! - Дребезжащим, слабым голосом, враз потерявшем всю свою медоточивость, крикнул старец. Он явно не ожидал неудачи, был обескуражен, не зная как себя вести. Если бы он сумел позвать на помощь, то здоровенные монахи и толпа фанатиков сделали бы своё дело. Но помещение было построено на совесть, и звуки из кельи практически не проникали в коридор.
-Я тебя, сморчок, в последний раз спрашиваю: дашь ты мне встретиться с дочерью или нет?! - Надвигался на него Николай Васильевич.
-Вон! Вон из храма, антихрист! - Визжал отец Никифор, потеряв, видимо, от страха и возмущения способность здраво рассуждать.
Он привстал с кресла и потянулся было к массивному подсвечнику, но Николай Васильевич его опередил. В бешенстве несчастный отец схватил этот предмет и несколько раз опустил старцу на голову. Слабо охнув, отец Никифор повалился на пол чёрной бесформенной грудой.
Несколько секунд Николай Васильевич ошеломлённо стоял над поверженным телом, сжимая окровавленный подсвечник в руках. Мысль о том, что он только что убил человека, поначалу наполнила его ужасом. Он ведь не хотел такого развития событий, он мечтал просто увидеться с дочерью. Но потом... Потом Николай Васильевич почувствовал, что его наполняет безудержная радость. Никогда больше этот отвратительный старик никого не одурманит, никогда больше никого не разлучит! А Оля... Быть может, без влияния этого чудовища она вновь обретёт разум?! По крайней мере, теперь никто не сможет замять дело. Огласки не избежать! Оле придётся давать показания в суде! Его девочка хотя бы там будет свободна, хотя бы там он её увидит!.. Через несколько минут Николай Васильевич уже счастливо смеялся...

Аномалия
-Но я не могу поверить!
-Раньше надо было не верить!
Такой диалог можно было услышать в редакции небольшого уфологического журнала вечером в пятницу. Время было позднее, и в помещении находились только два человека. Один, высокий и худощавый, лет пятидесяти с небольшим, с седеющей бородкой, смешно торчащей в разные стороны, находился в крайнем возбуждении. Он мерил шагами тесное помещение, отчаянно жестикулировал и говорил резким, слегка срывающимся голосом. От волнения лицо его приобрело свекольный оттенок. Второй, помоложе, лет тридцати, выглядел совершенно спокойным. Его круглое, гладкое лицо не покидало слегка насмешливое и самодовольное выражение. Он спокойно сидел на краешке стола, покачивая ногой в ботинке последнего фасона. Говорил он слегка небрежно, с ощущением своего превосходства. Последняя фраза принадлежала ему.
-Будь проклят тот день, когда я проявил такую идиотскую доверчивость! - Бородатый воздел руки к небу.
Его собеседник ничего не ответил и только иронически усмехался. Его явно забавляла ситуация, а тем более волнение старшего коллеги. Но это не шло ни в какое сравнение с той забавой, которая предстояла в ближайшие дни.
-Серёжа, а, может, ты шутишь сейчас? - Вдруг спросил бородатый с какой-то умоляющей интонацией. Он даже остановился на месте, застыв перед собеседником.
-Нет, Иван Матвеевич, сейчас я абсолютно серьёзен. - Ответил молодой и зевнул.
-Но, если ты так неудачно пошутил, то пусть это останется между нами. - Всё с той же просительной интонацией говорил бородатый, хотя чувствовалось, что он не слишком-то надеется на успех. - Зачем тебе это разглашать!?
-Пошутил я как раз очень удачно. - Заметил молодой человек и слез со стола. Этот разговор начинал ему здорово надоедать. - Подумать только, водил целый год за нос всю редакцию и сотни придурковатых читателей!
-Но зачем!? - Закричал бородатый. Он тяжело дышал, а руки его сжимались в кулаки. Впрочем, он прекрасно понимал, что собеседник моложе и сильнее его.
-Для развлечения. - Молодой пожал плечами. - Это было забавно. А теперь подумайте, какую я сделаю себе рекламу! Меня теперь в любое издание возьмут. Стану своего рода знаменитостью.
-Ты нас этим убьёшь! - Горестно воскликнул бородач. - Ты подорвёшь доверие ко всей нашей науке!
-Иван Матвеевич, да какой серьёзный человек верит всей вашей галиматье! - Рассмеялся молодой человек. Его не покидало ощущение, будто он общается с маленьким ребёнком. - Разумные люди только ещё раз посмеются. А дураки поругают меня и только сильнее сплотятся вокруг этой чуши!
-Да ты, ты!.. - В сильнейшем волнении Иван Матвеевич не находил слов. - Ты троянский конь, ты кукушонок в чужом гнезде! Ты!.. Ты!..
-Скорее нормальный человек в сумасшедшем доме. - Молодого человека последние слова почему-то задели, хотя он и был готов к чему-то подобному. - Это просто маленькое развлечение, мой путь к известности. - Он, не спеша, направился к двери. - Что ж, счастливо оставаться! Не поминайте лихом!
-Погоди! - Торопливо воскликнул бородатый. - Серёжа, я тебе не верю. Мне кажется… Словом, ты придумывал не тогда, а сейчас. Не могло всё это быть выдумкой, не могло… - Он говорил скороговоркой, словно торопясь успеть сказать как можно больше слов.
-Да нет, Иван Матвеевич, могло. - Снисходительно пояснил молодой, задержавшись в дверях. - Всё оказалось довольно просто.
-Нет, нет, не могу поверить. - Всё той же скороговоркой пробормотал его собеседник. - Всё это слишком сложно.
-Да что Вы. - Рассмеялся Сергей, закуривая сигарету. Такое непосредственное, детское удивление ему понравилось, и он не прочь был им насладиться подольше. - Как говорится, ловкость рук. - Он хотел добавить "и никакого обмана", но спохватился, что обман как раз был, притом самый настоящий.
-Ну так расскажи, как ты это делал! - Воскликнул Иван Матвеевич. - Чтобы мне хотя бы не попасться в другой раз. А ещё лучше покажи.
-А что, можно и показать. - Лениво выпустил дым Сергей. - Даже интересно ещё раз взглянуть. И время подходящее. Я это всё по вечерам, по ночам проделывал. Чтобы без любопытных.
-Вот-вот, покажи! - Бородатый сам кинулся к двери. - Пока сам не увижу, не поверю!
Они молча тряслись по просёлочной дороге в старенькой "Ниве". Вёл машину Иван Матвеевич. Он сосредоточенно вцепился в руль и глядел только на дорогу, как будто человека, ехавшего рядом, для него не существовало. Несколько раз он порывался что-то сказать, но потом передумывал и только мрачно покусывал губы. Сергей же рассеянно глядел на дорогу, время от времени покуривая. На губах у него играла лёгкая усмешка. Он вспоминал, как всё начиналось.
Около года назад он, молодой журналист, появился на пороге редакции небольшого уфологического журнала. Во всякую аномальщину он не верил, но считал, что такая работа ничуть не хуже любой другой. Только идти с пустыми руками туда не хотелось: ему нужно было завоёвывать известность. Вот Сергей и придумал аномальную зону неподалёку от деревни, где когда-то жили его дед и бабка. На пустом месте придумывать это было как-то не с руки: в журнале к таким вещам относились весьма серьёзно. Поэтому он решил заняться фальсификациями: примятая и обожжённая трава, странный трупик птицы, несколько нечётких снимков… Доверчивых уфологов обманывать оказалось нетрудно. А со временем Сергей вошёл во вкус. Он проделывал всё более замысловатые трюки, предвкушая, каким оглушительным будет шум, когда он всё это разоблачит. И, вот, момент, по его мнению, настал.
Иван Матвеевич, физик по специальности, несколько лет назад неожиданно увлёкся уфологией и всевозможными аномальными явлениями. Он, в отличие от большинства коллег, не мог отвергать с порога то, чему наука пока что не нашла объяснения. С помощью своего бывшего ученика, а ныне преуспевающего бизнесмена он сумел создать небольшой журнал, где вместе с ним работали несколько столь же увлечённых людей. Сергей, как ему показалось, был из той же породы. Тем больнее было ошибиться. Ладно бы он не верил в то, что не может пощупать, понюхать, измерить! Не веришь, так и не верь себе на здоровье. Но идти на прямой подлог и обрекать на тяжёлые насмешки людей, которые имели несчастье ему довериться… Иван Матвеевич представлял себе торжество всевозможных доброжелателей, и до боли закусывал нижнюю губу. Один проходимец - и теперь не будет доверие сотням честных свидетелей проявлений таинственных сил природы.
Они доехали до опушки небольшого леса. Она была бы ничем не примечательной, если бы не участки примятой и выжженной травы, располагавшиеся строго геометрически и образующие затейливые фигуры, и поломанные в определённых направлениях ветви на деревьях. Кое-где были видны отходы жизнедеятельности туристов, которые время от времени останавливались здесь в надежде увидеть летающую тарелку или ещё что-нибудь в этом роде. Если бы этим любопытствующим вдруг повезло, они, наверное, поумирали бы от страха. Сколько раз приезжал сюда Иван Матвеевич! Он подолгу бродил, ведомый Сергеем, делал всевозможные заметки, строил гипотезы. А теперь, оказывается, всё это было всего лишь глупой шуткой мальчишки, которого в своё время мало пороли!
Сергей с удовольствием рассказывал о своих трюках и даже показывал некоторые из них. На поверку всё действительно оказывалось на редкость просто. Так, говорят, часто бывает с фокусниками и иллюзионистами. Многие их трюки донельзя просты, но человек, перегруженный научными знаниями, разобраться во всём этом не в состоянии. Тут бывает проще разобраться простодушному ребёнку.
Стало совсем темно, и мужчины зажгли фонарики. Но Сергей, казалось, не замечал позднего времени. Он радостно рассказывал о своих обманах, представляя, как он всё это распишет, а если повезёт, и покажет перед телекамерами. К тому же он привык устраивать свои мистификации именно по ночам. Иван Матвеевич молча выслушивал своего молодого коллегу, становясь всё мрачнее и мрачнее. Бывший физик скрестил руки на груди и время от времени нервно теребил бородку.
-Неужели ты всё-таки это сделаешь? - Спросил он невпопад, перебив собеседника.
-Конечно, сделаю. - Усмехнулся Сергей, уязвлённый тем, что его, оказывается, слушали далеко не так внимательно, как он ожидал.
-И тебе не жалко людей, с которыми ты работал? - Грустно спросил Иван Матвеевич.
-Что такого в том, чтобы посмеяться над дураками? - Пожал плечами Сергей. И издевательски продекламировал. - "Ах, обмануть меня нетрудно, Я сам обманываться рад". Однако, пора по домам. - Добавил он, посмотрев на часы и зевнув.
-Погоди минуту. - Остановил его Иван Матвеевич как-то даже примирительно. - Расскажи ещё раз, что ты сделал с трупиком той птички, когда мы не могли установить причину гибели.
-Слушать надо было внимательнее. - Немного раздражённо произнёс молодой человек, но, тем не менее, повторил рассказ о своих действиях. К тому же он сообразил, что "Нива" принадлежит редакции, а ключи у Ивана Матвеевича, так что без него, если, конечно, не хочешь прошагать десяток километров пешком, вернуться всё равно не получится.
-Значит, ты не хочешь остановиться? - Ещё раз переспросил Иван Матвеевич, выслушав рассказ.
-Ну, сколько раз можно повторять! Вы же взрослый человек! - Рассердился Сергей.
-Очень жаль! - Просто произнёс Иван Матвеевич.
Сергей обернулся и увидел занесённый над своей головой гаечный ключ, предусмотрительно захваченный из машины его старшим товарищем. Молодой человек, поднял руку, защищаясь от удара, одновременно попытавшись отпрыгнуть в сторону, но было уже слишком поздно. Тяжёлая и холодная сталь опустилась ему на макушку, в глазах мелькнул ослепительный свет, чтобы через мгновение окончательно погаснуть.
Иван Матвеевич наклонился над телом, осторожно пощупал пульс и, удовлетворённо хмыкнув, принялся раздевать его. Метод Сергея был на удивление прост, и его прекрасно можно было использовать и на человеческом материале. Этот человек перестал существовать для редактора уже несколько часов назад, и теперь ещё тёплый труп не вызывал у него никаких эмоций. Осознание же ужаса содеянного ещё не достучалось до сознания, оскорблённого и жаждавшего мести…
Труп нашли на следующий день. Смерть молодого журналиста казалась настолько загадочной, что даже милиция склонна была поверить в разговоры об аномальщине. Тем более, что про это место давно ходили нехорошие слухи. Так аномальная зона получила первую человеческую жертву в лице своего первооткрывателя и, как это было известно только одному человеку, создателя.

Излечение жизни
Владимиру Александровичу всё было ясно. Случай оказался очень тяжёлым, но при вовремя и умело сделанной операции шансы на спасение больного были очень неплохими. А никто в отделении лучше него не смог бы справиться с таким делом. Был, конечно, ещё заведующий, Иван Сергеевич, но, во-первых, нужно было ждать, пока он доберётся до больницы, а, во-вторых, старика в последнее время стало подводить зрение, и он мог бы и не взяться за такую работу. Остальные же врачи были либо чересчур неопытны, либо недостаточно уверенны в себе.
Пока больного готовили к операции, Владимир Александрович старался настроиться, отвлечься ото всех посторонних мыслей, но и о предстоящей работе думать поменьше. С этой целью он, как правило, включал Баха. Музыка успокаивала его, настраивала на возвышенный и несколько отрешённый лад. Он ощущал себя неким жрецом, готовившемся к священнодействию, для которого все земные заботы отошли далеко на задний план.
Музыку он любил с детства. Даже в музыкальную школу, в отличие от других попавших туда мальчишек, ходил без особого сопротивления. Его длинные, сильные, уверенные пальцы, одинаково подходящие как для пианиста, так и для хирурга, легко бегали по клавишам, извлекая из этих костяшек гармонию. Владимир Алесандрович всегда любил классику. Музыка, которой увлекались его сверстники казалась ему или слишком грубой, или слишком примитивной. Гармония целого, где каждая деталь, прекрасная сама по себе, всегда находилась на своём месте, манила его.
И человеческое тело он воспринимал как музыку, как мелодию, а его органы, как ноты, созвучия аккорды, которые вместе создавали прекрасную мелодию жизни. И, если какая-то нота диссонировала, выбивалась из общего строя, её нужно было подправить, а иногда, и вовсе удалить, чтобы гармония не пострадала. Наверное, поэтому Володя в своё время, после долгих колебаний, выбрал не музыку, а медицину. И не зря. По крайней мере, он чувствовал, что выдающимся музыкантом он стать не сможет, а вот очень хорошим хирургом - вполне. И не ошибся. Уже через пару лет после окончания института многие сложные операции поручались именно ему. И он не подводил.
Владимир Александрович поморщился. Очень тонко чувствовал музыку, и почти каждое произведение было связано у него со множеством эмоциональных воспоминаний. Вспоминалось, когда и при каких обстоятельствах он его слушал и какое настроение было у него на тот момент. Обычно этот "Бранденбургский концерт" ассоциировался у него со спокойной и уютной домашней атмосферой, но тут вдруг в памяти всплыло неприятное воспоминание, одно из тех, которые стараешься вытеснить в подсознание, откуда они вылезает в самый неподходящий момент.
Он мысленно перенёсся почти на двадцать лет назад. Он, тогда ещё школьник, только что купил пластинку с музыкой своего любимого Баха и радостно несёт её домой, предвкушая наслаждение музыкой. Володя не смотрит по сторонам и замечает выросшего прямо перед ним своего тёзку и одноклассника, известного хулигана. Володя вымученно и заискивающе говорит "Привет" и хочет пройти, но тот его не пускает. После нескольких издевательских фраз он от сильного толчка летит на землю, прямо в грязь. Но главное не в этом, а в том, что его локтем он приземляется прямо на диск, который раскалывается на кусочки. Увидев результат своих действий, хулиган хохочет. Тихий Володя, обезумев от гнева и расстройства бросается на обидчика с кулаками, но летит в грязь снова и снова…
Владимир Александрович тряхнул головой. Этого ещё не хватало! Чтобы всякая мразь не вовремя лезла в мысли, портила настроение и впечатление от музыки, да ещё в такой момент, когда нужно полное спокойствие! Тут нужна точность, а у него от всплывшей из памяти обиды вновь вспыхивает гнев, а руки дрожат, сами готовые сжаться в кулаки. Ещё несколько минут Владимир Александрович попытался слушать музыку, но нить была уже потеряна, звуки лились помимо сознания, а в памяти всплывали всё новые обиды и неприятные моменты. Словно прорвало какую-то плотину, и они хлынули разом, сметая все положительные эмоции на своём пути.
Тот Володька не был каким-то особенно крупным парнем, большим силачом. Нет. Зато он обладал жестокостью и умением драться. Что неудивительно, имея отца и старшего брата уголовников. От прочих он отличался короткой стрижкой, наглой усмешкой и небрежной, в подражание блатным, речью. Его боялись. Ему легко давали "взаймы" какую-то мелочь, которую он "забывал" возвращать, писали за него сочинения и решали задачи по математике. Нельзя сказать, чтобы он постоянно к кому-то приставал, терроризируя одноклассников из благополучных семей. Как правило, особенно бывая в хорошем настроении, Вовка вёл себя вполне прилично. Но иногда в него словно вселялся какой-то бес, и он способен был ни с того ни с сего кого-то ударить, оскорбить. И воспоминания о таких случаях оскверняли память о школьных годах даже сейчас. Чего уж говорить о том времени, когда подобные неприятности воспринимались куда более трагически!
Усилием воли Владимир Александрович заставил себя сосредоточиться на предстоящей опреации. Он вдруг подумал, что если сейчас всё пройдёт не так, как надо, то виноват в этом будет опять Вовка, пусть и через столько лет. Мысль о том, что старые подлости этого маленького негодяя могут откликнуться чьей-то смертью через столько лет вновь наполнила его гневом. Чтобы успокоиться, он представил себе, что его одноклассник сидит сейчас где-нибудь на давно заслуженных им нарах.
В операционную Владимир Александрович вошёл как всегда, спокойно и уверенно, но на этот раз это было только внешне. Поднятый пласт воспоминаний никак не мог улечься обратно на дно. Впрочем, теперь доктор был уверен, что вскоре после начала операции всё пойдёт как надо, и он забудет о давно прошедших неприятностях.
Увидев тело пациента, Владимир Алесандрович поморщился. Грубая, загорелая кожа, которой, очевидно, мыло касалось нечасто, была густо украшена синими картинками татуировок. Причём сделаны они были тоже как-то грубо, аляповато, что называется в походных условиях. Их содержание не оставляло никаких сомнений в социальной принадлежности владельца. "Что ж, попробуем спасти эту трижды ненужную жизнь",- Вспомнил он про себя любимую книгу детства и тяжело вздохнул. Всё сегодня шло не так, как он хотел. Испорченная кожа сама по себе уже была грубым нарушением гармонии. А уж какова душа её владельца не хотелось себе и представлять.
Владимир Александрович чувствовал в себе огромное нежелание приступать к работе, чего с ним не случалось ещё никогда. Даже во время первой операции он чувствовал себя увереннее и свободнее, чем сейчас. Если бы это было возможно, он бы предпочёл отказаться от сегодняшней процедуры, но было уже слишком поздно. Волей-неволей, надо было брать себя в руки и приступать. Ещё не хватает, чтобы его состояние передалось операционным сёстрам!
Взглянув на лицо усыплённого больного, Владимир Александрович замер и еле удержался от того, чтобы отшатнуться назад. Хорошо ещё, что на нём уже была маска, и никто не увидел изменившегося выражения лица. Это был он, Вовка! Ошибиться было невозможно. Пусть лицо выглядело лет на десять старше. Небритое и испитое оно не вызывало ничего, кроме отвращения и брезгливости. Но выражение оставалось всё тем же! Казалось, на нём вот-вот проступит наглая и жестокая ухмылка.
"Это такой же пациент, как и любой другой!",- Давал себе мысленную установку Владимир Александрович: "Не смей думать о том, кто это! Делай своё дело!" Но отвлечься от личности того, чьё тело лежало перед ним на операционном столе, никак не удавалось. Такое случалось и раньше. Например, когда у него под скальпелем оказалась совсем юная и очень красивая девушка, но тогда это только добавляло некоторую долю ответственности. Да и по ходу операции посторонние детали забывались. На этот же раз всё было не так. Владимир Александрович впервые ощущал в себе нежелание спасать пациента.
Хирург надеялся, что с началом операции всё пойдёт само собой, но это было далеко не так. Руки сами выполняли привычные действия, но мысли блуждали в прошлом. Владимир Александрович знал, что на первом этапе операции в этом может и не быть ничего плохого, но вот дальше... Дальше жизнь лежащего перед ним человека будет зависить, в основном, от его сосредоточенности и точности.
Владимир Александрович вспоминал свои детские и подростковые мечты. Сколько раз он мечтал, как будет торжествовать над поверженным Вовкой, Будет решать его судьбу! После очередной обиды ему хотелось уничтожить противника, хотя бы морально. Иногда он в своих мечтах прощал его, а иногда доходил до того, что приговаривал Вовку к смерти. Потом он сам содрогался от своих мыслей. И, вот, теперь мечтания стали реальности. Он мог решать, где ставить запятую в знаменитом "казнить нельзя помиловать".
Пора было приступать к самой ответственной фазе. Владимир Александрович понимал, что если во время неё что-то случится, то никто не сможет обвинить хирурга в смерти пациента. Уж слишком здесь предполагались тонкие, практически ювелирные действия. И, тем не менее, он знал, что в нормальном состоянии он сможет провести их безошибочно, как это уже случалось не раз.
Владимир Александрович задумался о жизни лежащего перед ним. Очевидно, что Вовка сидел в тюрьме, притом, скорее всего, неоднократно. Сколько бед и горя он ринёс нормальным людям? По сравнению с этим школьные обиды, пусть и очень жестокие, кажутся сущей ерундой. И, главное, что он станет делать, если поднимется на ноги после болезни? Конечно, бывает, что люди перед лицом смерти становятся лучше и духовнее. Но остаются ли они такими, если опасность вдруг миновала? Вряд ли.
Хирург внутренне содрогнулся при мысли о том, что ему придётся общаться с Вовкой после операции. Он ведь наверняка, как это часто случается с такими личностями, будет с удовольствием вспоминать "чудесные школьные годы", рассказывать о них каждому встречному и поперечному, свои подлости представлять невинными проказами, а своего спасителя выведет в них едва ли не лучшим другом. Как говорил Ницше: "Некоторым людям лучше попасть в руки, чем в мысли". Думая об этом, Владимир Александрович почувствовал, как подкатывает к горлу волна брезгливости и судорожно сжал холодный скальпель. Но рука не дрогнула, а только замерла на мгновение, и продолжила свою кропотливую работу.
А потом, когда выйдет из больницы? Смешно даже предположить, что такой тип пойдёт работать. Но и бомжеванием он никак не удовлетворится. Значит, влучшем случае, станет грабить. А в худшем… Об этом лучше даже не думать. Владимир Александрович с ужасом представлял себе, сколько зла принесёт человек, которого он должен спасать. Скольким достойным людям искалечит или, в лучшем случае, просто здорово попортит жизнь эта поганая душонка! Ведь, спасая его, он, известный хирург не укравший в жизни ни копейки и никого ни разу не ударивший, становится соучастником всех этих будущих преступлений! Выходит, он, прикрывающийся убеждениями о долге и абстрактном гуманизме, сам немногим лучше!
Сестра вытерла у него со лба холодный пот, струившийся гораздо обильнее обычного. Это слегка привело его в чувство. Владимир Александрович старался мыслить как можно хладнокровнее. Выходит, если он сейчас зарежет этого негодяя, то совершит преступление, но спасёт множество судеб. А если операция пройдёт как надо, ему следует гордиться хорошо выполненным долгом, как будто он не имеет никакого отношения к будущим жертвам этого уголовника! И это ему советуют мораль и закон! Да на что же они в этом случае годны!
Чувство долга, многочисленные запреты и табу цивилизованного общества отчаянно держали оборону в мозгу. Но чувства сострадания к будущим жертвам и переживания старых обид, перемешавшись между собой, наступали стремительным потоком. Достаточно было одного неуловимого движения руки, и её продолжение, хирургический скальпель, сделал бы своё дело. Владимир Александрович буквально наслаждался, представляя себе во всех деталях это роковое движение: вот по нейронам идёт команда от мозга, вот еле заметно дёргается мышца… Но пока что операция продолжалась. Пот лил градом, и вытирать его приходилось ежеминутно. А время всё уходило. Через несколько минут он не будет уже иметь права на ошибку.
И тут Владимир Александрович понял, что человечество - это тоже своего рода сложнейшая мелодия, музыкальное произведение, исполняемое несметным количеством инструментом. И этот уголовник - одна из фальшивых нот, которые и делают жизнь столь дисгармоничной. Он как больной орган человеческого тела, настолько запущенный, что лечить его бесполезно. И если его не ампутировать, он будет гнить, заражая своими выделениями всё вокруг. И он, врач, если позволит этому органу продолжать паразитировать, вместо помощи больному общечеловеческому организму нанесёт ему вред, поможет развиваться болезни, не сделает ничего для гармонизации жизненной мелодии, жизненных ритмов.
Владимир Александрович так сам до конца и не понял, зарезал ли он своего пациента осознанно или же рука дёрнулась непроизвольно, но только это случилось. Началась реанимационная суета, в которой принимал участие и сам хирург, прекрасно сознавая однако, что всё это уже бесполезно. Дело было сделано. А ужасное оно или великое, преступник он или благодетель хирург и сам не осознавал, понимая к тому же, что вряд ли сможет когда-нибудь это осознать и убедить себя в абсолютной правоте какой-либо из этих позиций.
Но одно внутреннее подтверждение своей правоты он получил, и оно было психологически бесспорным. Как только перестало биться злобное сердце его одноклассника Вовки, в голове у Владимира Александровича зазвучал тот самый "Бранденбургский концерт" Баха. Звук был чистым и мощным, и на этот раз шедевр не омрачался неприятными воспоминаниями. Владимир Александрович ощущал, что общечеловеческая мелодия в этот миг тоже стала чище и возвышеннее, пусть и совсем на чуть-чуть… Заглянувшая в ординаторскую медсестра тихо оттуда вышла, сообщив остальным, что доктора лучше не беспокоить. Она решила, что у Владимира Александровича случилась истерика после неудачи. Но на самом деле он тихо смеялся от удовлетворения…

Охотник за мехами
Известие о жестоком убийстве супермодели Натальи М. моментально всколыхнуло Интернет и жёлтую прессу, и сделалось новостью номер один. Ещё не было известно никаких подробностей преступления, а самые шустрые журналисты и блоггеры уже выдвигали первые версии. Рассуждали о конкуренции "в жестоком мире моды", намекали на её предполагаемую связь с известным политиком и доказанную связь с не менее известным бизнесменом, говорили о конфликте с бывшим агентством, вспоминали о знаменитостях, павших жертвой маньяков и преследуемых назойливыми поклонниками…
Когда же первые подробности неведомо какими путями вышли за пределы следственной группы, все недоумённо выдохнули: неужели, звезда подиума стала жертвой обыкновенного вооружённого ограбления? Выходит, преступник просто не рассчитал сил и нанёс слишком сильный удар по голове? Но едва подробностей стало чуть больше, вновь возобладала версия маньяка. В самом деле, хотя великолепная шуба из белого меха и была похищена, к ювелирным украшениям, стоившим значительно больше и сбыть которые было куда легче, никто не притронулся.
Когда же предполагаемого убийцу, щеголявшего в шубе, совсем недавно снятой с убитой, задержали в центре города, где он дефилировал, не только ни от кого не скрываясь, но и как будто демонстрируя новоприобретённые меха, сомнений в том, что преступник - душевнобольной ни у кого не осталось. Теперь оперативники смело могли рапортовать о быстром раскрытии громкого дела, а репортёры - спокойно заниматься привычным мародёрством в отношении личной жизни покойной и пытаться узнать хоть что-нибудь о личности преступника.
Задержанный, Николай К., между тем, охотно шёл на контакт, от содеянного не отпирался, напротив, расписывал его во всех кровавых подробностях, не требовал адвоката и, казалось, хотел только одного: выговориться и быть услышанным. Это был интеллигентный мужчина лет тридцати, никогда ранее не замеченный ни в каких, даже самых мелких правонарушениях и выглядевший скорее слабым и робким, чем жестоким и решительным убийцей. Ни в речи, ни в манерах не было заметно ни малейших следов психических отклонений, но вот сам рассказ о мотивах преступления звучал настолько фантастически, что казался какой-то мистификацией.
А утверждал арестованный, ни много, ни мало, что просто вышел на охоту, оказавшуюся удачной. Ниже мы приводим наиболее невероятные отрывки из стенограммы допроса.
-Итак, Вы утверждаете, что охотились за потерпевшей.
-Не за потерпевшей, а за её шубой.
-Сознавая, что шуба принадлежит ей.
-Как раньше принадлежала убитому животному. Вернее, не одному животному, а, по крайней мере, десятку.
-Оставим эту демагогию. Охота - это общепринятая практика…
-Об этом я и говорю! Я просто вышел поохотиться!
-Вы убили человека!
-Он такое же живое существо, как и остальные.
…
-Вам не приходило в голову, что можно снять шубу, не убивая потерпевшую, не нанося ей удара по голове?
-Не приходило. Это - общепринятая практика. Вы знаете, как забивают бельков на такие шубы? Она тоже знала, однако шубу купила и носила. Почему с ней нельзя было поступить так же?
…
-Каковы были мотивы Ваших действий?
-Мне захотелось походить в красивой шубе.
-Только и всего?
-У неё были точно такие же мотивы.
-Не нужно демагогии! Шуба принадлежала потерпевшей по закону, она за неё заплатила.
-А сколько зверьков заплатили за неё своими жизнями? А здесь - всего одна смерть.
-Да понимаете Вы или нет, что убили человека?
-Понимаю. Человека, который понимал, сколько крови пролито за её одежду и, тем не менее, носившей её. Она, по крайней мере, могла защищаться. В отличие от несчастных детёнышей. А ведь ей даже не было холодно, мех нужен был только для украшения.
-Значит, если кто-то носит мех для того, чтобы согреться, это, по-Вашему, его оправдывает?
-Это более понятно. Такого человека я если и стал бы убивать, то только если б сильно замерзал.
-А Вы едите мясо и рыбу? Или тех, кто это делает, тоже считаете убийцами?
-Такого человека я мог бы убить и съесть, только если был бы сильно голоден и не нашёл бы другого способа получить необходимые питательные вещества.
Психиатры, обследуя Николая К., не нашли у него никаких отклонений, и признали его вполне дееспособным.
Эта история наделала много шума, и трудно сказать, принесла ли она защитникам животных больше вреда или пользы. С одной стороны, на них теперь смотрели как на потенциальных убийц. Но, с другой - внимание к проблеме было привлечено невиданное, а многие обладатели и обладательницы дорогих мехов серьёзно задумывались, прежде чем надеть на себя шубу или манто. Как бы то ни было, продажи мехов несколько сократились, хотя, возможно, дело было не в морали и даже не в страхе, а исключительно в финансах.

Клетка
Когда пострадавшего, не слишком удачливого, но и не бедного бизнесмена Николая О. обнаружили и доставили в больницу, он был в очень тяжёлом состоянии. Причём даже не от побоев, а от сильнейшего физического истощения. Впрочем, состояние психическое также вызывало большие опасения: несчастный озирался по сторонам дикими глазами, жадно, почти с животным рычанием набрасывался на еду, много плакал и всё время бормотал: "За что? Что я вам сделал?"
Обнаружили его в полуразвалившемся сарае, в стороне от дачных участков. Измождённая жертва лежала на полу самой настоящей клетки, среди жуткой грязи и вони. Очевидно, здесь никто не убирался уже в течение нескольких недель. Рядом с ним стояло почти опустошённое ведро с протухшей водой. Мало того, что несчастный сидел в клетке, как дикий зверь: его шею сковывал грубый ошейник с тяжёлой металлической цепью, прочно прикреплённой к какому-то бетонному столбику.
За похищенного бизнесмена никто не требовал выкупа, его не заставляли подписывать никаких бумаг, поэтому преступление казалось ещё более жестоким из-за своей бессмысленности. Когда Николай О. немного оправился от потрясения, то смог рассказать только, что однажды вечером какие-то люди в масках похитили его возле собственного дома, привезли сюда и, ничего не объясняя, оставили здесь погибать от голода и холода. Несколько раз человек в маске приходил сюда, подливал воды и бил потерпевшего, но, несмотря на все его мольбы и посулы, не произносил ни слова, а из еды давал только какие-то помои.
Следствию оставалось предположить, что Николай О. стал жертвой какой-то особо изощрённой мести, когда мучителей интересует не то, останется ли несчастный в живых, а исключительно его страдания. Следователь пробивал его деловые контакты, жену, любовницу, но не мог обнаружить ни единой зацепки. Если бы пострадавшего просто избили, или даже попытались убить, это ещё можно было бы понять. Но для того, что произошло, нужно было просто фантастически ненавидеть Николая. А такого сильного мотива не наблюдалось ни у кого.
Наверное, это странное дело так и осталось бы навсегда окутано тайной, если бы в редакцию местной газеты не пришло необычное письмо, в которое, помимо собственно текста, была вложена вырезка из той же самой газеты, но двенадцатилетней давности. В приложенной заметке рассказывалось о том, как владелец вновь открывшегося зверинца, поняв, что дело не приносит ожидаемой прибыли, закрыл предприятие, фактически бросив животных на произвол судьбы. Кто-то из зверей сумел выжить в этих жутких условиях, а большинство - погибли от голода и плохого обращения. Среди последних был медвежонок, описанию страданий которого и посвящалась значительная часть заметки. Он сидел на цепи, на грубом бетонном полу, и долгое время питался только водой и отбросами. Более того, на теле несчастного зверя были найдены многочисленные следы побоев. Несмотря на взрыв общественного возмущения, владелец зверинца отделался тогда символическим штрафом. Стоит ли говорить, что этим бизнесменом был тот самый Николай О.
"За преступлением должно следовать наказание",- говорилось в записке, отпечатанной стареньким принтером на дешёвой бумаге: "И нераскаявшийся преступник должен испытать не меньше, чем жертва. Нас обвиняют в жестокости, хотя мы только исполнили то, что не сделало правосудие. К сожалению, судьба распорядилась так, что двенадцать лет назад невинный зверь погиб, а сегодня негодяй остался жив. Мы надеемся, что это послужит ему и остальным хорошим уроком".
Это письмо редакция передала в милицию, где журналистам не рекомендовали его публиковать. Так что урок, до поры, до времени, коснулся только Николая О. Да и то сомнительно, понял ли он, "за что"?
Что касается авторов заметки, то их так и не нашли. Более того, следователь решил, что кто-то пытается направить его по ложному следу. В его голове не укладывалось, что всё могло произойти из-за какого-то замученного медвежонка.
Впрочем, к ужасу и удивлению горожан, вскоре последовали новые, весьма убедительные уроки, заставившие скептиков поколебаться…

Преступление меломана.
Этот человек начал раздражать меня сразу, с первого взгляда и первого звука. Едва отзвучали первые такты, как дверь тихо и протяжно, а от того ещё более противно скрипнула, будто ребёнку дали в руки скрипку и смычок. Я стиснул зубы и приготовился терпеть. Ведь как бы ни задерживался концерт, всегда найдутся люди настолько безалаберные, чтобы опоздать и настолько бестактные, чтобы войти в зал, не дожидаясь окончания части. Иногда мечтаешь исключительно ради таких личностей поставить на входе в зал вместо интеллигентных бабулек с программами накачанных вышибал с инструкцией не пропускать никого и ни под каким видом. Как ни привыкай к таким появлениям, впечатление от первого номера программы бывает безнадёжно испорчено.
Не знаю, смутился он хоть сколько-нибудь, но, вместо того, чтобы тихонько встать в проходе или поискать глазами какое-нибудь свободное крайнее место, этот человек пошёл по ступенькам в своих скрипучих ботинках. Я внутренне напрягся. Так и есть, он остановился у моего ряда и пошёл по нему, заставляя более дисциплинированных зрителей вжиматься в кресла или даже привставать, усиливая шум и забывая о музыке. При этом он, как нарочно, бормотал что-то себе под нос, очевидно считая, будто извинения здесь могут помочь делу.
Я уже понял, что обречён. С этой стороны оставалось одно свободное место, по левую сторону от меня. Значит, придётся сидеть рядом с неприятным соседом. Хорошо хоть привставать не нужно, и этот тип не пойдёт через меня. Так и есть, он, шумно дыша, плюхнулся рядом. Похоже, этот тип собирался извиниться ещё и передо мной, но, видимо, его остановило выражение моего лица. Оставив меня в покое, он принялся ёрзать в кресле так, словно его посадили на гвозди или раскалённые угли. И это продолжалось до конца первой части.
Когда звучит музыка, все мои чувства обострены до предела. Любой внешний раздражитель, будь то звук, прикосновение, яркий свет, запах, вызывает боль и испуг. Душа словно падает с вершины, на которую её возвела гениальная мелодия, жестоко травмируясь, а потом долго и с огромным трудом поднимается туда вновь. Впрочем, где это понять тем, чьи души способны разве что копошиться в грязи, и которых даже самые прекрасные и величественные творения человеческого духа заставляют разве лишь слегка из неё приподняться.
Помимо ёрзанья, сопровождавшегося едва слышными и потому особенно мучительными для слуха шорохами, мой сосед издавал пренеприятнейший букет запахов, из которых мой нос без труда выделил пот, табак и чеснок. Такое ощущение, будто он пришёл не на концерт, а в какую-то пивную, где таким типам самое место.
Привыкнуть со временем можно почти ко всему, тем более, что в конце первой части он вёл себя на удивление прилично, а последствия от запаха я старался минимизировать, дыша в другую сторону и делая маленькие вдохи. Правда, меня теперь раздражал сам факт его присутствия; трудно сосредоточиться на прекрасном и продолжать путь души к вершинам, ежесекундно ожидая быть оттуда низвергнутым какой-нибудь гнусной выходкой.
Не успела отзвучать последняя нота, над моим ухом раздались громкие хлопки. Очевидно, мой сосед был их тех, кто считает: чем больше аплодисментов и чем громче они, тем лучше. Им и невдомёк, что шум между частями нарушает целостность восприятия слушателей и целостность игры музыкантов, что умеющему слушать по окончании необходимо несколько секунд тишины… Что ж, это его, похоже, не волновало, а несколько недовольных взглядов даже удивили.
Во время второй, медленной и тихой части, он откровенно скучал, а его сопение ложилось всё более тяжёлым бременем на мой слух. Иногда казалось, что я не слышу музыку, а всё заглушают мерзкие звуки, словно чавканье за столом, превращающее совместную трапезу в пытку. Думая о поруганной музыке и о своей несчастной судьбе, я всё-таки сумел отчасти погрузиться в звуки, сладость которых была безнадёжно отравлена привкусом тухлятины… И тут с левого бока снова послышалось ёрзанье, а следом за ним трубное и протяжное извержение, способное оглушить кого угодно. Этот тип посмел сморкнуться в кульминационный момент, причём когда до окончания части оставалось всего ничего. О каком впечатлении от гениального творения тут можно говорить!
Однажды, в молодости, я пришёл на концерт после сильной простуды, понадеявшись на свой, тогда ещё крепкий и выносливый, организм. Очевидно, прогулка повлияло на него неблаготворно, и меня разбирал кашель. Я сидел в середине ряда, поэтому о том, чтобы выйти, не могло быть и речи. Кашель неудержимо рвался наружу, но я тогда решил, что скорее дам взорваться собственным лёгким, чем позволю ему прорваться. Дотерпеть до окончания номера удалось, и мой позор не состоялся. Какое же отвращение вызывают у меня те, кто способен кашлянуть или сморкнуться во время музыки, да ещё ничуть не стыдясь своего поступка!
Сосед слева оказался как раз из таких. Издав свой мерзкий звук, он, не спеша, словно любуясь результатами жизнедеятельность своего организма, свернул платок и убрал его в карман брюк, задев меня локтем. Он успел как раз вовремя, чтобы освободить ладони для очередных хлопков между частями.
Едва началась третья часть, произошло самое страшное. Я, конечно, подозревал, что этот субъект из таких, что могут не отключить на концерте мобильник. Но надеялся на лучшее. Ведь тот, хотя бы, мог и не позвонить. Но надеждам сбыться было не суждено. Я уловил характерную вибрацию, сигнализирующую о мощнейшей бомбе, готовой подорвать прекраснейшее музыкальное здание, сосед зашарил по карманам, но, разумеется, катастрофу не предотвратил. Визжащие, слегка фальшивые, пошлые звуки заполнили храм искусства. Не знаю, что хуже, эта мерзость или использование великих творений в качестве будильника. Первое просто отвратительно, второе же сродни святотатству. Не понимаю, какая сила может заставить нормального человека не выключить проклятый образец технического прогресса. Это не менее нелепо, чем забыть снять ботинки, ложась в постель, или застегнуть пуговицы на одежде. И, тем не менее, редкий счастливый концерт обходится без таких эксцессов.
Если псевдослушатель смутился, то совсем чуть-чуть. Более того, он не только не провалился от стыда и раскаяния, но даже не отключил сразу свой мерзкий аппарат, а вполголоса начал объяснять кому-то, что находится на концерте. Я отчётливо слышал каждое слово, въедающееся в мозг, словно клещи инквизитора в тело жертвы и заставляющее забыть о музыке, звучащей как будто где-то вдалеке и не достигающей души и сознания.
Окончив казавшийся бесконечным разговор, он и тут не отключил своё орудие пытки, и, нажав какую-то из многочисленных кнопок этого дьявольского и губительного изобретения, принялся что-то просматривать на маленьком экранчике. Мертвенный свет бил мне в глаза. Его же лицо и вовсе казалось маской покойника, и в этот момент я впервые отчётливо пожелал, чтобы оно стало таковым наяву. При этой мысли я испытал странное наслаждение, какое давно не ощущал даже от самых приятных фантазий. Это несколько отвлекло от причиняемых им мучений, но и музыка вновь пронеслась мимо меня.
К последней части мой палач явно устал, но это заставило его многократно повторить с различными вариациями почти весь пыточный арсенал. Он крутился и вертелся, сморкался, долго шелестел какой-то конфетой, словно садист, неспешно наслаждающийся процессом издевательства над жертвой, а потом с шумом её сосал. Его телефон вибрировал, пусть и без пошлой мелодии. Словом, такого мне не доводилось переживать в самых жутких кошмарах. Я бы предпочёл провести день в зубоврачебном кресле, чем испытать такое. Душа, вместо того, чтобы воспарить, оказалась прикованной в мрачном, смрадном подземелье, обречённая на адские муки. Где тот Данте, который мог бы это описать?! Мне хотелось накинуться на соседа и задушить его голыми руками или хотя бы выхватить телефон и с размаху швырнуть его в стену. Но, весь кипя внутри, я не мог решиться даже на замечание. Ведь этим я сам принял бы участие в его разрушительном деле…
К финалу я оказался абсолютно измучен и опустошен. Вы можете представить себе ощущения человека, шедшего в храм и, против воли, оказавшегося в вертепе? Я был именно таким несчастным.
Виновник моих бед, по обычаю субъектов подобного сорта, собрался было первым бежать в гардероб, но сидели мы довольно далеко от выхода. К тому же его вновь отвлёк телефон. Не знаю, как он обошёлся без общения целых полчаса, но теперь явно собирался навёрстывать упущенное. Случилось так, что я шёл следом за ним, и мог слышать эту идиотскую болтовню. Концерт, вопреки всему, ему, оказывается, понравился, и он намеревался посетить следующие!
Эти слова стали приговором. Если до них ещё можно было надеяться, что его появление здесь - нелепая случайность, то теперь шансов на благополучный исход не оставалось. Ещё целых четыре абонементных концерта мне придётся терпеть эти невыносимые для истинного почитателя музыки мучения или же оставаться дома, лишая себя возможности внимать этим прекраснейшим звукам. Какая из этих альтернатив горше?
Решение пришло спонтанно. Его даже нельзя назвать осознанным. Просто всё моё существо, каждая клеточка тела вдруг прониклась пониманием того, что нужно сделать. Мы как раз вышли на лестницу, и сосед пошёл рядом с невысокими перилами, в очередной раз сообщая кому-то о своём желании прийти в следующий раз. Думаю, со стороны всё выглядело неловким шагом. Человек просто оступился. Я и сам не понял степень своего участия в этом. То ли я неосознанно толкнул его, то ли изо всех пожелал этого, и желание материализовалось… Как бы то ни было, через несколько мгновений раздался короткий вскрик, прерванный глее-то внизу глухим ударом. А следом за этим, после положенной паузы, крик толпы, прозвучавший как гром аплодисментов после моей короткой, но гениальной пьесы…
Я сумасшедший? Но представьте себя на месте искренне и истово верующего человека, в чей храм явился святотатец и встал рядом с ним, оскверняя самые чистые обряды и молитвы, профанируя самое святое? Музыка - это мой религия, а каждый её прекрасный фрагмент - моя молитва. Концертный зал, где она десятилетиями звучит - намоленная церковь. Очистим же её от скверны!
На следующие концерты я могу идти без прежних опасений и с чистой совестью. Кажется, в несчастном (а для меня таком счастливом!) случае никому не пришло в голову усомниться. Но меня мучает одна мысль. На первом концерте из другого абонемента сзади постоянно болтали две женщины, превращая всё в пытку, хотя и менее мучительную. Со святотатством нужно бороться. Правда, их двое. К тому же в тот раз всё случилось неосознанно. Но как знать, какой выход моим боли и гневу будет дан в следующий раз, если грешницы под влиянием великой музыки не раскаются и не встанут на путь исправления…